Поскольку перемирие было временным, «польские» проблемы вскоре вновь напомнили о себе. В руках у поляков оставались Смоленск и другие исконно русские земли, да и от претензий на русский престол королевич Владислав не думал отказываться. После разрыва в 1622 году дипломатических контактов с Речью Посполитой правительство царя Михаила начало фундаментально готовиться к войне: на службу стали принимать иностранных офицеров и солдат, Пушкарский приказ начал руководить отливкой пушек, ядер, закупать медь и серу, в помощь царю Михаилу английский король дал трехтысячный отряд и 40 тысяч рейхсталеров. А когда в 1632 году умер польский король Сигизмунд III и в Польше начался период междуцарствия, возникла благоприятная ситуация для возобновления против нее военных действий. К тому же поляки давали для этого очевидный повод: в нарушение договора 1618 года они заселили приграничные земли, стали грабить и избивать местных жителей. Поэтому 3 августа 1632 года 100-тысячная русская армия выступила в поход на запад. Так началась русско-польская война, получившая название Смоленской, результаты которой повлияли на всю внешнюю политику России на протяжении последующих двух десятилетий. Сам Михаил был не охочим до ратного дела и «крови нежелательным», поэтому во главе войска поставил М. Б. Шеина. Очень скоро тому удалось вернуть России Дорогобуж, Белую, Себеж, Красный, Невель, Рославль и Почеп. Оставалось решить главную задачу этой войны – взять Смоленск. Однако справиться с ней не удалось, и виной тому, по мнению многих историков, стали действия главнокомандующего. Осада Смоленска, а затем отступление русской армии и заключение позорного для России мира – одна из исторических загадок того времени. Хроника событий говорит о том, что Шеин на протяжении полугодичной осады города не сделал ни одного решительного шага для его взятия. А тем временем армия его стала таять буквально на глазах: часть солдат унесли зимние холода и болезни, другая (казачья) под началом своих командиров ушла защищать свои родные места от набегов крымских татар. Тем временем молодому и энергичному Владиславу не только удалось снять осаду Смоленска и вернуть Дорогобуж вместе с запасами продовольствия для русской армии, но и создать угрозу ее окружения. Шеин же вместо ответных действий предпочел ждать подкрепление. Это было его первым промахом. Созванный царем 28 января 1634 года Земский собор хотя и отправил окруженным в подкрепление новое войско под командованием Черкасского и Пожарского, изменить ситуацию уже не успел – время для контрнаступления было упущено. Но, даже не дожидаясь помощи, главнокомандующий начал переговоры с Владиславом о перемирии, согласно которому 16 февраля 1634 года сдал ему на унизительных условиях армию со всем оружием и боеприпасами. Требования, выставленные поляками, заключались в следующем: русская армия должна была оставить свои позиции под Смоленском и четыре месяца не воевать против Речи Посполитой, а все ее вооружение поступало в распоряжение противника. В условиях ведения войны их выполнение можно считать не чем иным, как явным предательством. Но самым позорным стало третье условие, по которому русская армия отошла со свернутыми знаменами и после троекратного салюта в честь польского короля бросила их на землю к ногам победителей, а Шеин и члены его штаба обнажили головы перед Владиславом. Не случайно после такого «перемирия» главнокомандующего русской армии обвинили в измене. По царскому указу Шеина арестовали и после следствия казнили. Сегодня некоторые историки оспаривают факт его предательства. Оказывается, главнокомандующий действовал по указанию Филарета. Именно такое предположение высказал один из исследователей Смоленской войны, Б. Ф. Поршнев. Он считает, что патриарх хотел с помощью Шеина отвлечь основные силы поляков под Смоленск, чтобы дать возможность союзникам России – шведам начать активные боевые действия против Польши. Но разрыв русско-шведского союза, а затем смерть Филарета нарушили эти планы. По мнению Поршнева, царь Михаил знал о замысле отца и невиновности Шеина, но в связи с нараставшим в стране бунтом, вызванным неудачной войной, решил выставить его главным виновником. Думается, что такое утверждение противоречит всему ходу исторических событий. Ни царь, ни патриарх, ни правительство не тратили бы столько сил и средств на приобретение оружия и боеприпасов, содержание собственной армии и оплату наемных иноземных солдат, если бы всю военную кампанию строили только в надежде на военные силы Швеции. Умышленно наносить вред своей державе царь вряд ли мог еще и потому, что она теперь была его владением, передаваемым по наследству потомкам. А после сдачи Шеиным армии полякам он мог не только лишиться всего этого, но и царского престола в придачу. Поэтому по приказу Михаила была организована мобилизация всех патриотических сил в стране. Первым ее результатом стала мужественная оборона Белой отрядами под командой воеводы Волынского, которая не позволила Владиславу продвинуться в глубь страны. Тем временем на юге самой Речи Посполитой появился новый враг: там развернул активные боевые действия турецкий султан. В этих условиях польскому королю ничего не оставалось, как начать переговоры о мире с Россией. В июне 1634 года был подписан Поляновский мирный договор. По его условиям, очень тяжелым для России, полякам были возвращены все города, отданные им до начала Смоленской войны, и выплачена контрибуция в 20 тысяч рублей. Но взамен Владислав раз и навсегда отказывался от своих прав на русский престол и признавал царский титул Михаила Романова, для которого это стало существенной победой, укреплявшей его положение на международной арене. Одновременно с решением проблем с внешними врагами Михаил принимал все меры для снижения внутренней напряженности в стране, которую продолжали разорять отряды бывших сподвижников Тушинского вора. Они опустошили земли по Северной Двине, города Ромсанов и Углич. Только в конце 1613 года правительственным войскам удалось окончательно разбить разбойничьи отряды А. Лисовского. Тем временем войско атамана И. Заруцкого двинулось к Астрахани, где он планировал создать новое государство во главе с сыном Марины Мнишек. Более всего Михаил опасался влияния Заруцкого на неустойчивую среду вольного казачества. Воспрепятствовать этому должны были разосланные по всей стране правительственные грамоты, изобличающие «злодейство и неправды» атамана и призывавшие казаков не приставать к нему. Особая грамота была послана к жителям Астрахани, которым царь обещал, что если они «отстанут от воров», то он всех их простит. Для подкрепления обещаний донским и волжским казакам было послано царское жалованье, провиант и одежда. Но астраханцы и так были недовольны Заруцким, который особенно не жаловал православное духовенство: грабил монастыри, убивал служителей церкви, а из серебряного кадила Троицкого собора приказал сделать себе стремена. Такие действия вкупе с мерами правительства привели к тому, что казацкие отряды стали переходить на царскую службу. В мае 1614 года астраханцы восстали против новоявленных правителей и те вынуждены были бежать на реку Яик, но были схвачены и доставлены в Москву. Дальнейшая их судьба уже известна. Что же касается примыкавших к Заруцкому казаков, то они были прощены и взяты на царскую службу. Если на юге страны обстановка стабилизировалась, то на севере все еще было неспокойно: в Вологодском, Каргопольском и Белозерском уездах отряды из местных жителей под командой атамана Баловня грабили и выжигали целые деревни. Михаил стремился погасить этот военный очаг мирным путем. 1 сентября по его инициативе в Ярославль была направлена делегация для переговоров с бунтарями. Она уведомила их, что царь не хочет воевать со своими подданными и готов простить им все «вины», если они оставят разбои и вместе с воеводой Л. Вельяминовым за хорошее вознаграждение примут участие в походе на Тихвин против шведов. Но далеко не все они «отстали от воровства». Против отрядов Баловня, которые сначала осадили Вологду, а потом подошли к Москве, летом 1615 года были брошены царские войска. Они разгромили их сначала у стен столицы, а потом под Малоярославцем. Но окончательной стабилизации обстановки в стране поспособствовали повсеместное определение вольных казаков на царскую службу с указанием формы оплаты и указ о переводе в вотчины поместий участников обороны Москвы, среди которых было немало представителей казачества. В результате к 1620 году в центральных районах России уже фактически не осталось вольных казаков. Что касается экономического развития страны, то первейшая задача Михаила состояла в организации сбора средств для разграбленной царской казны. Поскольку во время бурных событий Смутного времени архивы приказов были уничтожены, новое правительство не знало ни источника своих доходов, ни того, сколько и на что следовало выделять денег. В первую очередь, необходимо было восстановить прежний порядок сбора податей и налогов. Но на это требовалось немало времени, а деньги нужны были сейчас. И тогда царь обратился за помощью к богатым промышленникам и купцам. В частности, он попросил купцов и заводчиков Строгановых выплатить налоги за все Смутное время, а также дать денег взаймы «для крестьянского покою и тишины», пообещав вернуть долг «как деньги в казне будут». И те не пожалели средств для спасения государства: дали и денег, и продуктов, и всяких других товаров для материального обеспечения ратных людей. Откликнулись на призыв Михаила и другие богатеи. С такой же просьбой о добровольном пожертвовании и ссуде обратилось царское правительство и к народу. А в 1614 году был назначен так называемый сбор «пятой деньги», т. е. долевого налога. Сначала его ввели только для торговых людей, а потом и для всех остальных. Кроме того, были введены два новых больших налога и новые повинности: так называемые «стрелецкие деньги» (хлебные запасы ратным людям), сбор даточных людей на службу и общий оклад с городов, который должны были собирать воеводы. Катастрофическое финансовое положение вынудило царское правительство с 1613 по 1619 год семь раз прибегать к чрезвычайным сборам так называемых «пятинных и запросных денег». Несмотря на это, царь Михаил давал некоторым городам и только поднимающемуся на ноги купечеству льготы и поблажки, оказывал особое покровительство монастырям. Для упорядочения налоговой системы дважды за время его правления проводилось составление писцовых книг, что упорядочило взимание податей и налогов, было выдано несколько указов, которые касались землевладения: о выморочных имениях, о продаже земли, о разделе имущества и др. Смута и ее последствия еще долго сказывались на состоянии всего государства: в некоторых уездах совсем не осталось жилых дворов, пашня в западных уездах составляла к 1617 году всего 5 % от всей их территории, а в восточных – 17 %, да и численность сельского населения там значительно сократилась. Не менее тяжелое положение было и у мелкопоместных дворян: их крестьяне разбежались, а земли оказались в запустении. Поэтому в 1614 году был издан указ о сыске и возвращении владельцам всех беглых крестьян (при этом исторические источники указывают разные сроки сыска – от 5 до 11 лет, хотя в указе был оговорен срок 9 лет). Не популярной, но действенной мерой для роста доходов казны стало увеличение числа кабаков. К ней, как известно, в России прибегали достаточно часто как до, так и после Романовых. Чтобы восстановить разоренную державу, царское правительство принялось за развитие промышленности. Для этого в Россию на льготных условиях приглашались иностранные промышленники и специалисты (рудознатцы, горные инженеры, литейщики и оружейники). Получали льготы для строительства медеплавильных, кирпичных и железорудных предприятий и отечественные заводчики. Именно при Михаиле Романове в России появились первый завод по выплавке железа (1631 г.) и медеплавильный завод (1633 г.). С помощью зарубежных специалистов строили на Волге корабли, укрепляли русские крепости. Большое внимание уделялось развитию военного дела. Со второй половины 1630-х годов начались преобразования в вооруженных силах: появились первые в России «полки иноземного строя», состоявшие из «охочих вольных людей» и ставшие первым шагом к созданию регулярной армии, увеличилось производство пушек, огнестрельного и холодного оружия, шло восстановление и строительство новых укрепленных линий – засечных черт. За время правления первого Романова вокруг засечных черт построили более 40 новых городов и острожков, что привело к постепенному смещению границ государства на юг. Кроме того, в хозяйственную жизнь страны были включены огромные массивы черноземных земель, а русские землепроходцы в 1620– 1640-х годах прошли через всю Западную и Восточную Сибирь и вышли к берегам Тихого океана. Особой заботой Михаила стало развитие внешней торговли. Это позволило России упрочить дружественные отношения со многими другими государствами, особенно с Англией и Голландией. В то же время при решении торговых вопросов правительство прежде всего исходило из интересов русского купечества. Любопытный пример: прежде чем разрешить английским торговцам ездить через территорию России в Персию Михаил пригласил на заседание Боярской думы гостей и торговых людей и выяснил у них, что это хотя и даст казне большой доход, нанесет немалый ущерб русским купцам. Царь посчитался с их интересами и отказал англичанам. При первом Романове Россия поддерживала достаточно широкие дипломатические контакты со многими государствами. Она обменивалась послами с Англией, Голландией, Швецией, Данией, Турцией, Персией и другими странами, наладила и расширила взаимосвязи с Францией. Для Михаила Романова такие контакты были особенно важны, так как свидетельствовали о международном признании молодого монарха и способствовали упрочению его царской власти. А ему это было ох как необходимо! Как справедливо писала Ф. И. Гримберг, «“самодержавная” власть Романовых оставалась еще очень непрочной, плюс ко всему о них все еще держалось мнение как о худородных выскочках». Поэтому Михаил всячески старался укрепить значение царской власти. Одним из символов ее стала новая государственная печать. От прежних она отличалась большим размером, изображением орла и надписью: «Божиею милостию Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович всея Руссия Самодержец и многих государств Господарь и Обладатель». Отличался от прежнего и царский титул. Одним из свидетельств того, что первые Романовы еще не чувствовали себя на троне прочно, являлась неусыпная «слежка» за подданными, организованная с помощью большого числа специальных следильщиков, соглядатаев и доносчиков. По мнению Ф. И. Гримберг, «их подозрительность вовсе не была патологической», просто «за каждой бабьей сплетней могли тянуться липучие нити заговоров». Далее она пишет, что «уже при Алексее Михайловиче эта “нормальная подозрительность” Романовых обрела официальную форму: был создан Приказ тайных дел. И, надо заметить, Романовы умели хранить свои “тайные дела”, архив этого Приказа не сохранился… Известно, что уже старший сын Алексея Михайловича, недолго царствовавший Федор Алексеевич, приказал провести ревизию всех имевшихся “архивных” (документальных, летописных) материалов. Именно благодаря подобным периодическим ревизиям в истории Романовых слишком довольно всевозможных таинственностей и пропусков». Тем не менее некоторые судебные дела, возбужденные против царицыных мастериц и касающиеся частной жизни Михаила и Евдокии, все же дошли до нашего времени. Прежде всего это некий крупный «ведовской процесс», участники которого были обвинены в измене, т. е. в заговоре против царской четы. Основания для этого, видимо, были, ибо возбуждению процесса предшествовали трагические события в семье Михаила: внезапная смерть царевичей Ивана и Василия, тяжелая болезнь царицы Евдокии. Теперь у царя остались только дочери и один сын. А это означало, что будущее династии находилось под угрозой. И хотя очередной заговор раскрыли, а виновников «ведовского процесса», среди которых оказались и некоторые родственники царицы, подвергли опале, опасения за судьбу царского трона отравили последние годы жизни Михаила Федоровича. Несмотря на все старания дипломатов, по словам Ф. Гримберг, «при первых Романовых Россия была изолирована от Европы, кажется, как никогда прежде». Европейские государства словно опустили перед нею некую таинственную «завесу». И дело здесь не только в «династической молодости» первых Романовых. Как считает Фаина Ионтелеевна, немалую роль в установлении этой «завесы» сыграл благожелательный, хотя и во многом идеализированный «шлейф» памяти, оставшийся у европейцев от кратковременного правления в России самозванца Лжедмитрия I. Они представляли его «не только царем “по праву”, но и своеобразным “народным царем”, прошедшим жизненную школу нищеты и преследований, не стыдящимся занятий ремеслом и готовым проводить в системе правления преобразования, облегчающие жизнь беднейших слоев населения». И Романовым, имея на международной арене такого «соперника», как мнение о Лжедмитрии, показываться в Европе было нелегко. Поэтому первые представители династии, создавая свою, романовскую концепцию российской истории, «потратили немало сил на доказательства “незаконности” Лжедмитрия I и его супруги в качестве претендентов на престол». Главная ставка здесь была сделана на «национальную доктрину», обвинявшую самозванца в том, что он привел в Россию «иноземных захватчиков». Чтобы изменить к себе отношение Европы, а заодно и упрочить свою династию, Михаил Федорович в начале 1640-х годов пытается восстановить традицию династических браков, с помощью которой можно было достичь взаимовыгодных и дипломатических союзов. Притязания у него весьма скромные: он хочет выдать свою старшую дочь Ирину за побочного сына датского короля Христиана IV графа Вольдемара (Вальдемара). Переговоры по этому поводу велись долгие и напряженные. Ведь король потребовал для своего сына «чести», как для законного. Сватовство началось в 1641 году, но только в 1644-м Вольдемар прибыл в качестве жениха в Москву. Предварительно было уговорено, что его не будут принуждать к переходу в православие, но Михаил прежде всего поднял вопрос о вере. Вольдемар категорически не соглашался на это и попросил отпустить его домой. Но фактически в течение года его всячески удерживали в Москве. За это время граф неоднократно пытался бежать с помощью местных жителей. Все эти попытки, за которыми вполне могла тянуться роковая нить заговоров, были пресечены, обвиненных в них сообщников допросили и пытали. Среди них оказались входившие в состав посольства в Данию окольничий Степан Престев и дьяк Григорий Патрикеев, а также князь Семен Шаховский и даже брат царицы Семен Лукьянович Стрешнев. А сразу же после восшествия на престол Алексея Михайловича, сына и единственного наследника первого Романова, расследуется так называемое «дело Хованского», якобы также причастного к сговору с датским графом. Юный царь не только не удерживает заморского жениха, а напротив – торопит его с отъездом. Причину такого решения Ф. И. Гримберг толкует так: «Согласие на крещение православное и брак Вольдемара с Ириной вовсе не угодны ее юному брату-царю. Ведь став супругом царевны, Вольдемар вполне может заявить права на престол. И Алексей Михайлович, и ближайший его советник боярин Морозов, конечно, не сомневаются в том, что в России найдутся желающие поддерживать нового претендента “со стороны”…» Алексею Михайловичу еще долго придется бороться за сохранение за Романовыми престола, но меры для этого он изберет иные, нежели его отец. Бурная жизнь Алексея Тишайшего Правление второго царя из династии Романовых началось 28 сентября 1645 года и продлилось 31 год. По иронии судьбы на осиротевшего в одночасье наследника, так же как в свое время и на его отца, корону возложили в 16 лет. По мнению Ф. И. Гримберг, его царствование началось неблагополучно: «Положение Романовых будто и укреплялось, и в то же время оставалось в достаточной степени шатким, непрочным…» И действительно, по сохранившимся сведениям можно сделать вывод о том, что в течение почти 20 лет после восшествия молодого царя на престол на Руси наблюдались «непорядки»: то бывшие боярские республики на севере страны выступали за восстановление своих прав, то вплоть до 1659 года приходилось вести войны за овладение прежним русским югом. Справиться со всеми этими проблемами Алексею Михайловичу долгое время помогал его воспитатель и родственник Борис Иванович Морозов. По сути, именно в руках этого боярина находились все нити управления страной, в то время как молодой государь или предавался «царским потехам», любимой из которых была охота, или ездил на богомолье по монастырям. Морозова вполне устраивало место всесильного правителя при слабом, постоянно нуждающемся в нем царе. Он старался расставить на ключевых постах в государстве как можно больше близких ему людей, а других родственников Алексея отправить воеводами куда-нибудь подальше от Москвы. Но главной заботой Морозова было устройство царской женитьбы, после которой он мог бы стать царским свояком. Однако его замысел чуть не сорвался: на смотринах Алексею понравилась дворянская дочь Евфимия Всеволожская. Девушку взяли в палаты к сестрам царя и начали готовить к венчанию. Но… Ф. Гримберг реконструировала дальнейшие события так: «Далее все шло, как по плану: невеста скоропостижно упала в обморок или впала в некий припадок, который был трактован как падучая болезнь[4]. О женитьбе царя на больной девушке не могло быть и речи. Все семейство Всеволожских скоропалительно ссылается в тот же Тобольск, куда прежде ссылались Хлоповы. Чья это была интрига? Кому это было выгодно? Вероятнее всего, Морозову. Он тотчас подставляет на освободившееся место свою ставленницу, дочь дворянина Милославского. У Морозова была своя “партия”, и чем-то Всеволожские не угодили ему». Есть в деле Всеволожских еще одна интересная деталь, о которой упоминает Ф. Гримберг: «И, конечно, интересна царская грамота в Кириллов-Белозерский монастырь с наказом содержать “под крепким началом и с великим бережением” некоего Мишку Иванова, крепостного боярина Романова (двоюродного брата царя). В чем обвинялся Мишка? Ну конечно же в пресловутом ведовстве и в говорении каких-то нехороших слов; и все это по делу Всеволожских». Любопытно и другое: 16 января 1648 года 28-летний царь обвенчался со старшей из сестер Милославских – 33-летней Марией Ильиничной, а через десять дней состоялось бракосочетание 57-летнего Бориса Ивановича Морозова с ее младшей сестрой Анной. Так «заботливый воспитатель» добился своего – стал царским свояком. Несмотря на то что избранница Алексея была на пять лет старше его, царская чета прожила в мире и согласии 21 год, вплоть до кончины царицы в 1669 году во время очередных, тринадцатых по счету родов. В общей сложности в семье родилось пять мальчиков и восемь девочек, из которых четверо умерли в малолетнем возрасте. Алексей Михайлович был примерным семьянином и старался не расставаться надолго с женой: во время отъездов из столицы брал ее с собой или ежедневно писал ей теплые, заботливые письма, справляясь о здоровье. Единственным увлечением, частенько «разлучающим» супругов, была охота, которую Алексей Михайлович страстно любил с юных лет. До нашего времени дошла замечательная книга о соколиной охоте, написанная по его заказу, а возможно, и им самим. С этим увлекательным занятием связано одно предание, согласно которому, охотясь однажды неподалеку от Звенигорода, царь отстал от своих спутников и столкнулся в лесу с медведем. Гибель государя была бы неизбежной, если бы не явившийся невесть откуда старец. При виде его зверь убежал. А старец, назвавшийся сторожевским монахом Саввой, исчез. Появившись через какое-то время в Звенигородском Богородице-Рождественском монастыре, основанном еще в 1398 году, Алексей Михайлович с удивлением узнал на иконе, изображавшей его основателя, преподобного Савву Строжевского, своего спасителя. С тех пор царь сделал этот монастырь одной из своих загородных резиденций, выстроив на его территории царские палаты не только для себя, но и для супруги. В изданном в 1913 году сборнике, посвященном 300-летию царствующего Дома Романовых, Алексей Михайлович характеризуется как замечательная личность, необыкновенно добрый, отзывчивый и умный государь, образованнейший человек своего времени. В частности, там пишется: «Довольным и счастливым Царь Алексей Михайлович чувствовал себя только тогда, когда вокруг него все было спокойно, светло, радостно. Народ и прозвал его “тишайшим”». Многое в этой характеристике, в том числе ум, доброта и образованность, не было пустым славословием и, судя по сохранившимся историческим документам той эпохи, соответствовало действительности. А вот что касается прозвища Тишайший, то здесь дело оказалось вовсе не в тихом нраве царя. Русский историк и романист XIX века Е. П. Карнович-Валуа обратил внимание на такую занятную деталь: в свое титульное прозвание второй Романов ввел латинское слово «clementissimus», переводившееся на русский язык как «тишайший», хотя правильно было перевести его как «благостнейший», «милостивый», «осененный благодатью». Вот это титульное нововведение позднейшие историки и восприняли в качестве характеристического свойства царя. Между тем, судя по той весьма бурной политической и государственной деятельности, которую вел в годы своего правления Алексей Михайлович, назвать его «тихим» вряд ли возможно. Царь вовсе не отличался кротостью, которую ему обычно приписывали, и нередко проявлял твердость и даже жестокость по отношению к бунтовщикам. Это особенно проявилось в 1660-х годах, когда, избавившись от уже обременительной опеки «дядьки» Б. И. Морозова, Алексей Михайлович стал править единовластно. По мнению И. Л. Андреева, «определение “Тишайший” сыграло престранную шутку с восприятием Алексея Михайловича потомками», которым «он представляется царем тихим, миролюбивым». «Между тем, – пишет далее историк, – благодушный Алексей Михайлович половину своего правления провоевал. “Отец его имел склонность к миру, но у этого царя все помыслы направлены к войне” – писали о нем иностранцы, в глазах которых Тишайший был воинственным правителем». В подтверждение этого Андреев ссылается на фонды Тайного приказа, где «сохранилось немало документов, свидетельствующих, что Алексей Михайлович занимался военными вопросами с большим старанием и охотой». «Чувствуется, что это ему нравилось и нравилось настолько, что именно его, а не Петра I следует признать “основоположником” фамильной страсти Романовых – любви к военному делу», – считает историк. Да и как было Тишайшему не пристраститься к нему, если за более чем тридцатилетнее пребывание на троне ему не раз приходилось прибегать к силе оружия, чтобы усмирить российские провинции, подавить крупнейшие бунты и восстания внутри страны, противодействовать раскольникам, расширить территорию России и отразить враждебные посягательства соседних держав. Причем, в отличие от своего отца, Алексей лично принимал участие в военных походах, на три-четыре года покидая Москву. Хорошо образованный, жадный до всего нового государь понимал необходимость такого реформирования страны, которое обеспечило бы ее сближение с европейскими государствами. И хотя все, что он успел сделать в этом направлении, делалось очень осторожно, с оглядкой на «ревнителей» старых порядков, в дальнейшем было использовано и приумножено другим, более мощным реформатором – его сыном Петром Алексеевичем. Даже образ жизни самого царя, в частности семейной, заметно отличался от традиционного уклада его предшественников. Так Ф. Гримберг отмечает: «…он выезжает в одном экипаже с женой, ездит вместе с ней на охоту, она выезжает в город в экипаже с незанавешенными окнами. Среди ближних женщин Натальи Кирилловны[5] обнаруживаем прислугу иностранного происхождения, например некую “дохтур-литовку”, в обязанности которой входило приготовление кушанья. Обращают на себя внимание “театральные затеи” царя. Еще в 1660 году он пытается выписать из Англии “мастеров комедию делать”. Но только в 1672 году происходит “первая постановка на русской сцене”: пастор Иоганн-Готфрид Грегори из Немецкой слободы на Кукуе ставит “Артаксерксово действо” – мистерию на библейский сюжет». Будучи сам всесторонне образованным человеком, Алексей Михайлович позаботился о серьезном обучении не только своих сыновей как будущих наследников, но и дочерей. С учетом всего этого и второго царя из рода Романовых также вряд ли можно считать пресловутым «приверженцем старины». На наш взгляд, наиболее точная характеристика ему была дана в исследовании И. Л. Андреева. Прослеживая линию движения Алексея Михайловича к западной культуре, историк пишет: «Он до кончика ногтей, до последнего поклона перед иконописным ликом русский и православный, но уже “подпорченный” острым интересом ко всему западному, уже болеющий сомнительными “комедийными потехами”». Сразу же после восшествия на престол молодому царю пришлось заниматься той же проблемой, с которой столкнулся еще его отец, – поиском мер для пополнения царской казны. По наущению Морозова было существенно сокращено довольствие городовых дворян и стрельцов, усилено налоговое давление на все слои населения, проводилось жесткое взыскание недоимок за прошлые годы. Но крутые меры результата не приносили. Более того, непосильное налоговое бремя переполнило чашу терпения простого люда. 1 июня 1648 года Алексея Михайловича, возвращающегося с богомолья, встретила толпа челобитчиков. До царя их не допустили, и тогда толпа людей прорвала цепь стрельцов, и перепуганному монарху пришлось принять их жалобы. Но на этом они не успокоились. Уже на следующий день в Москве начались погромы боярских усадеб. Бунтующий люд сжег имение Морозова и растерзал дьяка Назария Чистого – виновника соляного налога. 3 июня толпа ворвалась в Кремль и потребовала выдать им боярина Морозова, а также отъявленного взяточника и казнокрада Леонтия Плещеева, бывшего главой Земского приказа. Царю пришлось выдать последнего, и он тут же был забит насмерть камнями и палками. Морозову ничего не оставалось, как спешно покинуть Москву. Только к середине июня волнения там прекратились. Выполняя требования московского посадского люда, стрельцов и провинциального дворянства, новое правительство, возглавляемое врагами Морозова – князем Яковом Черкасским и боярином Никитой Романовым, – разработало новое Соборное уложение. Участвовал в работе над его текстом и сам Алексей Михайлович. К тому времени незыблемый авторитет «дядьки» Морозова поколебался в его глазах: до него дошло немало челобитных на боярина и его приближенных, обвинявших их в утеснениях и мздоимстве. Новый свод законов, представлявший собою свиток длиной 309 метров, содержал 967 статей, разделенных на 25 глав по отдельным отраслям права. Все они были направлены на то, чтобы «от большаго до меньшаго чину суд и расправа была во всяких делах ровна». Это собрание законов, принятое на Земском соборе 29 января 1649 года, стало одним из важных памятников царствования Алексея Тишайшего. В подтверждение этого стоит сослаться на любопытное свидетельство, приведенное в книге И. Л. Андреева: «…Много лет спустя Петр I поинтересовался у князя Я. Ф. Долгорукого, в чем он, как государь, преуспел, а в чем отстал от своего отца. Яков Федорович мог сравнить – за его плечами стояла долгая жизнь. Восславив многие деяния царя-реформатора, старый боярин отметил и упущения: отстал Петр “во внутренней россправе”, где “главное дело наше есть правосудие”. “В сем отец твой больше, нежели ты, сделал”, – резюмировал Яков Долгорукий. В самом деле, страна и после Петра жила во многом по Соборному уложению». Царствование второго Романова отмечено мощной российской экспансией на юг и восток, которая осуществлялась не только с помощью военной силы, но и искусной дипломатии. Надо сказать, что Алексей Михайлович проявил себя незаурядным политиком, лавируя между Польшей, Литвой, Швецией и Запорожской Сечью, благодаря которой Россия приобрела часть южных земель. Именно при нем произошло так называемое «вхождение Украины в состав России», которое в разные периоды истории трактовалось неоднозначно: от добровольного присоединения до военного захвата. На наш взгляд, наиболее соответствующей сути этого исторического события представляется позиция Ф. Гримберг, которая пишет: «Совершенно ясно, что трактовать сложный, включающий в себя военные и дипломатические действия, процесс оформления, формирования территории Российского государства как “помощь украинскому народу в борьбе с польскими захватчиками” или же “захват Россией украинских территорий” нельзя. О каких, собственно, территориях шла речь? Прежде всего территории, в сущности, спорные, то есть на них в равной степени могли претендовать Россия, Польша, Запорожская Сечь. Россия оказалась сильнее в военном отношении и проявила дипломатическую сноровку. Но она же не виновата в том, что Польша проявила подобные качества в меньшей степени! И, наконец, аспект сугубо ретроспективный: именно на этих спорных территориях княжили правители династии Рюриковичей и, вероятно, наличествовал некий единый древнерусский этнос… Но как же все-таки интерпретировать эти сложнейшие и трагические процессы? Вероятно, прежде всего следует свести к минимуму понятие “оценки” и, по возможности, не пользоваться оценочными примитивизирующими терминами наподобие “освобождение” или “захватническая политика”…» Что касается приращивания российских территорий на востоке и севере, то оно осуществлялось за счет колонизации земель на Кавказе, в Азии и Сибири. Как отмечала Ф. Гримберг, симптоматичным был в этом отношении «переход на русскую службу картлийского (“грузинского”) царевича». В Сибири русскими мигрантами, которых теснили на север социальные процессы в стране, создаются кантонистские (казачьи) поселения. Однако до основательного освоения дело не дошло – помешала борьба за эти земли с Китаем. Да и военные столкновения мигрантов-казаков с «московскими ратными людьми» были довольно часты. Однако о них историки, воспевавшие династию Романовых, долгое время молчали. Как отмечала Ф. Гримберг, «Романовская концепция склонна изображать казаков-мигрантов в виде таких “разведчиков боем”, добровольно прокладывающих путь государственным чиновникам; при чтении исторических сочинений может возникнуть впечатление, будто мигранты “специально для государства” завоевывают эти земли и даже чуть ли не посланы “официально” этим самым государством…» Однако все эти успехи во внешней политике не смогли стимулировать внутригосударственную стабильность. Обстановка в стране оставалась напряженной: затянувшиеся войны, сначала с Польшей, потом со Швецией, привели к значительному росту налогов. Для пополнения казны правительство Алексея Михайловича решило понизить вес серебряных монет, сохранив их номинал, а также ввело медные деньги той же стоимости. Это привело к инфляции. Многие торговцы, да и сами власти отказывались принимать в качестве платежного средства медяки. В ответ на это 25 июля 1662 года в Москве опять вспыхнул бунт, названный «медным». Царь опять вынужден был лично вести переговоры с бунтующим народом, но теперь он делал это не для того, чтобы решить проблему по справедливости, а стараясь выиграть время в ожидании подхода преданных ему стрелецких войск. По его приказу они жестоко подавили восстание. Правда, медные деньги государю все же пришлось отменить. Но недовольство экономическим положением в стране продолжало расти, и во второй половине 1660-х годов вылилось в одно из самых грозных народных движений XVII века, которое возглавил донской казак Степан Разин. Долгое время историки трактовали его как крестьянскую войну. «Однако даже самый поверхностный анализ так называемого “Разинского движения” выявляет нечто иное, – считает Ф. Гримберг. – Перед нами вовсе не крестьянское восстание, а, пожалуй, настоящая война с “Москвой”, продлившаяся около четырех лет (с 1666—1667 по 1670). К мигрантам-кантонистам присоединяются “беглые” бояре и дворяне со своими отрядами, среди них интересен процент непосредственно “московских” аристократов. Любопытно, что собранное “войско” подчиняется некоему Степану Разину, ведет под его началом независимую от государства внешнюю политику, совершает походы в Персию. Сама личность Разина загадочна в достаточной степени. Во всяком случае, едва ли может идти речь о “народном вожде” и “предводителе голытьбы”. Движение развертывается под антиромановскими и “антимосковскими” лозунгами. Однако “государственные кантонисты” – стрельцы – в конце концов одолевают “независимое кантонистское войско Разина”. Это, несомненно, была крупная победа Романовых». Не со всем выше сказанным можно согласиться. В частности, так называемые «антиромановские» лозунги Разина как-то не вяжутся с тем, что он широко использовал для привлечения в свои ряды имя царевича Алексея (сына Алексея Михайловича, умершего 17 января 1670 года). Подручные казацкого вождя усиленно распространяли в народе слух о том, что царский сын жив, спасся от злости отца и бояр и вместе с ними идет на Москву. А Разин, дескать, ведет свое войско, чтобы возвести его на московский престол, а также «вскоре освободить всех от ярма и рабства боярского». Какой-то казачок даже принужден был играть роль царевича и превращал поход в событие, получившее благословение церкви. Существуют и другие точки зрения как о личности Степана Разина, так и о характере его действий. В частности, по словам историка В. И. Буганова, казацкий атаман представлял себе результат успешного восстания на Руси чем-то вроде большой «казацкой республики» с казацким устройством без монархии. Имя же царевича Алексея использовалось им потому, что среди восставших простолюдинов была сильна вера в «доброго царя». Еще одним именем, с помощью которого Разин пополнял ряды своего войска, было имя опального патриарха Никона, лишенного сана и сосланного в отдаленный Белозерский монастырь за церковную реформу, приведшую к религиозному расколу в стране. В своих «прелестных письмах» атаман призывал народ истреблять воевод, бояр, дворян, приказных людей, обещал уничтожение крепостничества. Большинство историков едины в том, что этот предводитель – смелый, дерзкий, нередко бесчеловечный, с необузданным нравом – поначалу возглавлял отряд донских казаков и, как и многие другие, ходил вместе с запорожцами в походы против крымчаков, а также промышлял разбоем. А идея восстания возникла у него после того, как царское правительство попыталось лишить казачество завоеванных вольностей. Правление Алексея Михайловича, начавшееся бунтом, им же и закончилось. Только теперь местом действия была уже не Москва, а… Соловки. Самое удивительное, что это восстание возглавил Никанор – бывший игумен Саввино-Сторожевского монастыря, того самого, основатель которого когда-то спас государя на охоте. Соловецкие монахи с самого начала не приняли никоновские нововведения, но в Москве на это долгое время закрывали глаза, надеясь договориться. Поэтому и военной силы против восставших не применяли. Между тем соловецкие монахи уже в 1669 году перестали молиться за здравие царя, а затем начали принимать в свои ряды беглых разинцев. В 1674 году Алексей Михайлович велел взять монастырь под круглосуточную осаду, после чего часть его защитников покинула Соловки, другая была брошена в темницу староверами. И только в январе 1676 года, незадолго до смерти Алексея Тишайшего, один из монахов показал правительственным войскам тайный ход, по которому те ворвались в крепость. После ожесточенного боя уцелело лишь 60 бунтовщиков, в том числе и Никанор. Жестокая расправа над ним была учинена 29 января 1676 года, непосредственно в день кончины царя. Так что жизнь царя Алексея Тишайшего, сотканную из многочисленных бунтов и войн, осложненную серьезным церковным расколом и разгоравшейся яростной борьбой двух идеологий, впоследствии названных «западничеством» и «славянофильством», вряд ли можно было назвать тихой. Да и возможна ли она была в эпоху, очень точно названную историками «бунташным веком»? Кстати, и сам царь отличался кротостью и тихостью лишь в юности. А будучи уже в зрелом возрасте, как справедливо было подмечено современными исследователями истории династии Романовых, «больше полагался не на силу убеждения, а на убеждение силой». У тех, кто пришел после него, поводов для этого оказалось не меньше. Тем более, если учесть, что трон под молодой, еще не окрепшей династией опять сильно зашатался. На этот раз причиной тому стала борьба между наследниками престола, а точнее родственных им родовых кланов – Милославских и Нарышкиных, которая началась еще при жизни царя Алексея. Борец с местничеством Последние годы жизни Алексея Михайловича были омрачены печальными событиями. 2 марта 1669 года скончалась царица Марья Ильинична, в следующем году поочередно ушли из жизни сразу два сына – 4-летний Симеон и 16-летний наследник престола Алексей Алексеевич. Оставшиеся в живых сыновья Федор и Иван болели, видимо, той же наследственной болезнью, что и царевич Алексей. И хотя Федор был умен и образован, править государством он не мог из-за слабости здоровья: по словам историка и журналиста С. Мерцалова, «ходил он, опираясь на палку, и был вынужден просить помощи у придворного даже для того, чтобы снять шапку перед иностранным посланником». Таким образом, возникла вполне реальная угроза для преемственности царской власти. По сути, династия Романовых могла пресечься на втором или третьем представителе. Чтобы предотвратить это, государь решил в 1671 году жениться вновь. На сей раз его избранницей стала 19-летняя Наталья Кирилловна Нарышкина, дальняя родственница боярина Артамона (Артемона) Матвеева, царского друга и единомышленника, возглавлявшего правительство. И уже 30 мая 1672 года супруга подарила Алексею Михайловичу еще одного наследника, впоследствии ставшего царем Петром I. С воцарением Натальи Кирилловны, вокруг нее, разумеется, стали группироваться ее родичи, Нарышкины, которые вступили в соперничество с родней первой жены Алексея Михайловича – Милославскими. После смерти государя остались в живых восемь его детей от первого брака и трое – от второго. Поскольку закона о престолонаследии не было, фактически сразу началась междоусобная гонка двух кланов: кто же встанет у трона – Милославские или Нарышкины? Кому присягнут: четырнадцатилетнему Федору или маленькому Петру? Все должно было решиться не путем законодательных норм и установок, а в ходе клановой борьбы. Нелегкий выбор был сделан едва ли не в одну ночь, когда, по словам Ф. Гримберг, «девятнадцатилетняя Софья буквально “организует” присягу бояр именно своему единоутробному младшему брату Федору. Это совсем не было легко. К тому времени стараниями Нарышкиных-Матвеевых большая часть Милославских-Морозовых была выслана из Москвы. Но Софья уже явно помышляет о собственной “партии”, которую поддерживали бы воинские силы». Шестилетний период правления царя Федора Алексеевича (1676—1682) историками традиционно трактовался как «бесплодно потерянные годы», поскольку страной управлял юный и весьма болезненный государь, который мало что смог и успел изменить к лучшему. Но недавние исследования А. П. Богданова и уже неоднократно упоминаемой здесь Ф. И. Гримберг убедительно свидетельствуют об обратном. Оказывается, что слабый здоровьем юноша был на редкость энергичным, умным и образованным, и это позволило ему за несколько лет, отведенных судьбой, проявить себя на многих поприщах и сделать больше, чем некоторые монархи успевают за долгую безмятежную жизнь. В 14 лет он уже хорошо вникал во все государственные дела, был сам себе первым министром правительства и без чьей-либо помощи издавал собственные указы. Благодаря проведенной им военно-окружной реформе резко увеличилась численность постоянной армии, которая теперь была вооружена и организована по европейскому образцу. Весьма удачно юный монарх реорганизовал и структуру государственного аппарата таким образом, что представители враждующих боярских родов, возглавлявшие отдельные приказы, стали четко заниматься каждый своим делом, была устранена бюрократическая волокита, а в государственных учреждениях введен 10-часовый рабочий день. А еще он снизил налоги и простил многочисленные недоимки, с целью поддержания православия на Руси и борьбы с церковным расколом учредил «Славяно-греко-латинскую академию».[6] Успешной была и внешнеполитическая деятельность Федора Алексеевича: при нем ведется война с Османской султанской империей, в результате которой Российское государство приобретает еще часть малороссийских и крымских земель. Но, несмотря на все эти достижения, третий Романов вошел в историю прежде всего как непримиримый борец с приносившим громадный вред государству местничеством – когда должности и звания распределяются не по способностям и заслугам, а по знатности происхождения. Не удивительно, что при назначениях на государственные посты между представителями аристократических родов «происходили ссоры, поселялась вражда». Для устранения этого по приказу Федора Алексеевича уничтожаются разрядные книги, а вместо них вводятся упрощенные записи «для памяти потомства» в родословных книгах. Большинство историков считают такие действия прогрессивными. А вот, по мнению Ф. И. Гримберг, сожжение разрядных книг вовсе не уничтожало местничество как таковое и было направлено прежде всего на упрочение власти династии Романовых. Свою позицию она аргументирует так: «Для русской истории сожжение разрядных книг было очень симптоматично. Романовы не хотели памяти о былом, о прошлом, о том времени, когда они были “ничем”. Теперь они были “всем” и хотели, чтобы все начиналось именно с них. Особенно сильно надлежало ударить опять-таки по Рюриковичам и Гедиминовичам. Наверное, мы уже никогда не восстановим подробно историю многих старинных русских родов. Но что еще оставалось делать Федору Алексеевичу: борьба велась не на жизнь, а на смерть. Но дорого обошлась русской истории эта “разработанная” молодым царем модель сжигания, уничтожения памяти о минувшем. Слишком часто приходили к власти те, что еще недавно были “ничем” и потому должны были как можно быстрее уничтожить, сжечь память о своих предшественниках». Одним из подтверждений версии исследовательницы может служить тот факт, что во введенных царем родословных книгах позволялось описывать своих предков только начиная с Ивана IV. Такая версия, несомненно, укладывается в русло романовской концепции русской истории и имеет под собой определенное основание. И все-таки не стоит забывать о том, что борьба Федора Михайловича с местничеством не сводилась только к уничтожению разрядных книг (т. е. преимуществ и привилегий аристократии). Частью ее можно считать и указанные уже здесь меры по упорядочению структуры государственного аппарата, направленные на устранение соперничества между представителями знатных родов и кланов. В совокупности такие действия царя были на пользу государству, давали возможность продвижения по службе не очень знатным, но образованным и предприимчивым людям, послужили также своеобразным фундаментом для дальнейших преобразований Петра I. Насыщенной событиями была и личная жизнь третьего Романова. Недолго проживший, болезненный государь все же успел дважды жениться. Первый брак он заключил с Агафьей Семеновной Грушецкой (или Грушевской) – юной представительницей клана московских православных поляков Грушецких-Заборовских (Забровских). У его сестры Софьи он радости не вызвал, видимо, потому, что в случае появления у царя наследников, еще больше отдалял ее саму от вожделенного престола. Но не прошло и года после свадьбы, как в царской семье произошли трагические события. Вот что пишет об этом Ф. Гримберг: «…в середине 1681 года в молодой семье Федора происходят сразу две скоропостижные смерти. На третий день после родов умирает царица и спустя неделю – новорожденный царевич Илья. Имела ли к этим смертям отношение Софья? Наверное, мы никогда не узнаем». Так же как и о причинах этих смертей: были ли они результатом удавшейся внутренней интриги, «порчи», или же действительно произошли просто в силу несчастного стечения обстоятельств? Дальше – больше. Менее чем через год Федор Алексеевич женился снова. Второй его супругой стала Марфа Матвеевна Апраксина. Но через два месяца после свадьбы 21-летний царь внезапно скончался. И еще раз приходится задаваться вопросом: была ли его смерть естественной, приключившейся вследствие врожденной слабости здоровья, или кто-то постарался ее ускорить? Это еще одна загадка, на которую уже вряд ли будет получен ответ. А тем временем вокруг российского трона снова разгорелась нешуточная борьба – теперь уже между отдельными ветвями рода Романовых, и главным действующим лицом ее стала царевна Софья. О своих претензиях на царскую корону она фактически заявила уже в день похорон Федора. Царевна явилась на отпевание в Успенский собор, что по законам тех лет было неслыханным поступком, так как появление в храме девицы в глазах народа считалось нарушением всех правил. Но смена царской власти поначалу пошла не по Софьиному сценарию… Двуглавый орел, или два царя на одном троне Претендентами на опустевший российский престол на сей раз стали сразу два представителя рода Романовых: малолетние царевичи Иван и Петр. И, что бывает крайне редко, оба взошли на него в 1682 году одновременно. Об истории их воцарения и правления в сборнике к 300-летию Дома Романовых пишется крайне мало и одиозно: «После смерти бездетного Царя Федора Алексеевича патриарх и бояре, с согласия народа, собранного в Кремле, решили возвести на Престол младшего из двух сыновей Царя Алексея Михайловича – десятилетнего Петра, как здорового телом и одаренного большими способностями. Но властолюбивая Царевна Софья, дочь того же Царя от первого брака, с помощью мятежных стрельцов, настояла на том, чтобы на Престол был возведен и другой брат ее – болезненный Иоанн. Оба и венчались на царство, управление же Государством, за малолетством одного и болезненностью другого, было поручено Софье». Между тем, за этими скупыми строками кроется немало драматических событий, сломавших не одну человеческую судьбу. Этому двуцарствию предшествовала непродолжительная по времени, но весьма насыщенная страстями дворцовая многоходовая интрига, которая велась не только кланами Нарышкиных и Милославских, но и другими аристократическими родами. Сначала Нарышкины подсуетились и на один ход опередили соперников. Сразу же после смерти Федора они пришли во дворец с твердым намерением в тот же день провозгласить царем Петра. На случай сопротивления они даже надели под платье панцири. Но биться ни с кем не пришлось: большинство бояр было на стороне «Петровского клана». И когда патриарх вынес на крыльцо ничего не понимающих малышей и обратился к толпе с вопросом, кому быть царем, все стали кричать: «Петра, Петра!» Но сторонники Милославских, понимая, чем может грозить им приход к власти ставленника Нарышкиных, конечно же не смирились. Скорее всего, с их подачи в день коронации юного Петра по Москве разнесся слух: «Нарышкины отравили царя Федора и задушили царевича Иоанна». А еще распространилась молва о том, что брат Натальи Нарышкиной Иван вроде бы примерял на себя царский венец и садился на трон, приговаривая при этом, что и венец, и трон ему идут больше, чем кому-либо еще. Эти слухи были подхвачены вечно недовольными властью стрельцами. Подстрекаемые к бунту Софьей и ее любовником, князем Василием Голицыным, они ударили в набат и схватились за оружие. 15 мая 1682 года стрельцы ворвались в Кремль и устроили там настоящий погром. В числе схваченных ими оказался Иван Нарышкин. Его отвели в Константиновскую башню, долго пытали, а затем изрубили на куски. После расправы над Иваном и другими сторонниками Нарышкиных ненависть к ним, как к правителям, была утолена. В надежде успокоить стрельцов царица Наталья вышла к ним, ведя за руки Иоанна и Петра. Тогда, стоя на крыльце, 10-летний Петр впервые увидел силу народного гнева, в результате которого дворцовая площадь утопала в крови. Стрельцы настояли на признании царями обоих наследников и назначении над ними на время их малолетства регентства Софьи. 23 мая Земским собором Петр был утвержден «вторым царем», а Иван – «первым». Впоследствии для них был сделан двухместный трон, в золоченой спинке которого проделали окошко, чтобы регентша подсказывала братьям их «царскую волю». Так двуглавый орел в гербе Российского государства, символизирующий то, что Москва пришла на смену Византии и сделалась Третьим Римом, словно обрел в этом двуцарствии реальное воплощение. Поскольку болезненный царь Иван V, который был «скорбен головою», заниматься государственными делами совсем не мог, а десятилетний царь Петр I жил вместе с матерью Натальей Кирилловной в селе Преображенском, государством самостоятельно правила царевна Софья, которую так и называли – правительницей. Так продолжалось семь лет, и все эти годы положение царской власти было непрочным. А следовательно, и дела в государстве шли без особого успеха. Был заключен очередной «вечный» мир с Польшей, по которому та отказалась от Киева, по Нерчинскому договору взяты у Китая земли по берегам Амура. А еще состоялось два военных похода князя Голицына на крымских татар. И хотя Софья пыталась провозгласить их «весьма успешными», все прекрасно знали, что закончились они неудачами, и это вызывало повсеместное недовольство правительницей. К тому же она хорошо понимала, что чем старше становился Петр, тем больше слабела ее власть и тем сильнее была опасность со стороны повзрослевшего «второго царя» стать «первым и единственным». Значит, пришла пора опять поднимать стрельцов… «Софьины загадки» Царевна Софья, как это не удивительно, до сих пор представляется одной из самых загадочных исторических фигур в пасьянсе Дома Романовых. Многое о ней вроде бы известно, но еще больше скрыто или «навеки погребено» в недрах романовской концепции российской истории. В частности, еще в петровские времена были частично уничтожены материалы о заключении Софьи в Новодевичий монастырь, о ссылке ее фаворита князя Василия Голицына и о казни нового любовника – начальника стрелецкого приказа Федора Шакловитого. Вот почему история ее жизни вначале забылась, а потом обросла загадками и легендами. Исходя из них, многие знаменитые писатели и поэты рисовали ее исторический портрет по-разному. В очерке «Запрещенная правительница» В. Сергеев пишет об этом следующее: «Для Вольтера Софья была “прекрасной, но неудачливой принцессой московитов”, для Алексея Толстого – злобной противницей реформ, для Марины Цветаевой – сказочной Царь-девицей. Для большинства ее современников Софья была царевной, которая в жестокий мужской век пыталась править с женской мягкостью и мудростью – да так и не смогла». А вот под пером многочисленных историков романовской эпохи и советского периода она предстает перед потомками прежде всего как хитрая, алчная и любвеобильная натура, стремящаяся любой ценой получить власть. Не отрицая всего этого, необходимо все же отметить, что царевна занималась не только амурными делами и интригами, но и была весьма сведуща в делах государственных. Есть косвенные доказательства того, что она чуть ли не первой на Руси, задолго до Екатерины II, занималась сочинительством и переводами, была весьма начитанна и образованна, да и государством правила с толком. Исходя из этого, вот что пишет о ней современный российский историк Э. Э. Камозин: «Софья была необыкновенной девушкой, особенно в понимании тогдашнего “старомосковского” общества, в котором женщину глубоко уважали как мать и хранительницу домашнего очага, но совершенно не воспринимали как фигуру общественную. Уже в ранней юности Софья проявила себя в науках и искусствах – она знала богословие, историю, латынь и польский, сочиняла стихи. Учитель и наставник царевны Симеон Полоцкий называл ее “зело премудрой девицей, наделенной тончайшей проницательностью и совершенно мужским умом”. Ну а вскоре, годам к двадцати пяти, выяснилось и то, что помимо “мужского ума” Софья обладает еще и чисто мужским властолюбием: уже при Федоре она стала активно заниматься политикой». Так почему же в официальном портрете правительницы долгое время не было ни одной позитивной черты? Вот как на этот вопрос отвечает Ф. Гримберг: «Романовская концепция оценивает ее скорее негативно: прежде всего, как противницу Петра, как “защитницу старого уклада”. Но, применительно к Романовым, употребление понятия “старый, стародавний уклад” просто смешно. Романовы молоды и, как мы уже сказали, готовы на все. Надобно – они всячески перечеркивают свое – “седьмая вода на киселе” – родство с Рюриковичами. Надобно – сжигают разрядные книги. Даже самый поверхностный взгляд на деятельность Софьи показывает ее вовсе не защитницей какого бы то ни было “стародавнего уклада”, но определенного рода “реформатором-постепенновцем”».