К месту ночлега охотники прибыли поздно. И застыли: перед их взорами открылся грандиозный пейзаж — огромное болото простиралось вдаль, и по другую его сторону с трудом можно было рассмотреть очертания леса в тумане. Местами виднелись широкие полосы свинцовой стоячей воды, чередовавшиеся с тростниковыми полянами, которые при малейшем ветре издавали сухой, трескучий шум. Здесь было множество птиц, с пронзительными криками летавших над болотом. Большие и маленькие обезьяны качались на верхушках пальм. Под ногами то и дело попадались змеи, а в самом болоте слышалось хриплое кваканье гигантских жаб. Ночью в лагере было неспокойно. Охотников беспокоили комары, по всему лесу раздавалось рычание тигров, к которому присоединялись жабы. Иногда доносились звуки плюхающихся в воду тяжелых тел — это по-своему развлекались большие крокодилы, обитающие в болоте. Заря пришла с обычным своим спутником, густым туманом, и все переменилось. Слоны перестали бродить под деревьями, ломая ветви хоботом, тигры умолкли, крокодилы спрятались в тину, и только пение птиц приветствовало рассвет. Все знали, что ранним утром двигаться по лесу проще всего, поэтому после команды Ричарда охотники сразу же оказались на ногах. Свернули плащи, на которых спали, погасили костры и быстро позавтракали остатками ужина. Еще не было и полудня, когда охотники перешли болото и остановились на привал в тени ветвистых деревьев. Теперь нужно было переменить тактику. По эту сторону болота следовало соблюдать тишину. У орангутанов тонкий слух, и никто из охотников не хотел выдать себя и получить палкой по голове. Первым делом Ричард решил отправиться на разведку — удостовериться, что Эдуард находится на прежнем месте. Остальные же остались отдыхать. Колониста не было чуть больше часа. Солнце палило во всю мощь. Никто, казалось, уже не мог выносить его жар. Даже доктор растянулся на спине под тенью своего зонта и не двигался; огромные муравьи могли спокойно кусать его — у бедняги не был сил их отгонять. Однако все разом взбодрились, когда вернувшийся Пальме взволнованно закричал: — Я видел Эдуарда!.. Видел орангутанов!.. Готовьтесь! Они от нас на расстоянии получаса ходьбы! Услышав это, фон Штеттен поднялся на ноги и сказал, отирая пот с лысины и отдуваясь: — Может, мне представится случай измерить лицевой угол[15] орангутана! Как это было бы замечательно!.. Ричард отдал приказ окружить место обитания орангутанов, и сделать это в глубокой тишине, заботясь только о том, чтобы захватить Эдуарда. Стрелять в обезьян без крайней надобности Пальме запретил: он знал, что, если хоть один из орангутанов будет ранен или убит, другие придут в ярость и бросятся на охотников. Кроме того, у Ричарда была еще одна причина требовать от своих людей особой осторожности. Когда во время разведки он подбирался к шалашам, в ветвях что-то треснуло. Он поднял голову и увидел орангутана, который, видимо, неудачно повернулся во сне и сломал ветку. Обезьяна не заметила Ричарда, зато Ричард понял, что этот орангутан — часовой, он охраняет спокойствие стаи четвероруких. Удивительно, как он не наткнулся на него в первый свой приход. В любом случае это осложняло охотникам задачу. И Ричард пополз к знакомой ему лужайке с удвоенной осторожностью. Убедившись, что Эдуард по-прежнему там — играет с маленьким орангутаном, — Ричард вернулся к своим спутникам. Вскоре охотники приступили к осуществлению намеченного плана. Шли они в строгой тишине, не разговаривая друг с другом даже шепотом. Приходилось держаться по возможности под прикрытием деревьев, а где их не было — ползти на животе в густой траве. Постепенно они окружили лужайку. Две группы охотников, заходившие с разных сторон, выстроились так, что образовали кольцо. Расстояние между людьми оказалось не более десяти шагов, и все, что находилось в этом кольце, должно было неминуемо попасть к ним в руки, если только оно не умело летать. Ричард и Дарий держали ружья наготове, и фон Штеттен старался им подражать, выставив ружье перед собой, словно свой любимый зонтик. Но орангутаны не показывались. Это было очень подозрительно, ведь Пальме видел их всего час назад. Опасения не замедлили оправдаться. Послышался глухой удар, и один малаец упал, словно пораженный молнией. В то же мгновение со всех сторон раздались дикие крики, а на деревьях поднялась страшная суматоха. Огромные ветви с шумом падали на охотников, мелкие щепки и листья вихрем кружились в воздухе. Люди начали стрелять, распугивая обезьян, и увидели, как огромные мохнатые тела быстро взбираются на верхушки деревьев, растущих вокруг поляны. — Сейчас, сейчас! — воскликнул Пальме, когда поблизости не осталось ни одного орангутана. — Нельзя терять ни минуты! Эдуард в своем шалаше, я знаю, я уверен… Поспешим!.. И он бросился к шалашу в сопровождении Дария и доктора. За тонкой стенкой из пальмовых листьев слышался шорох и взволнованное, испуганное дыхание Эдуарда. Как же быть? Все остановились в нерешительности. Пробить стену топором было несложно, но как не напугать при этом мальчика? Ричард дал окружающим знак хранить молчание, а сам, подойдя вплотную ко входу в шалаш, произнес нежным голосом: — Эдуард, не бойся, милый мальчик… Это я, твой отец, я так долго искал тебя и наконец нашел… Я пришел освободить тебя из плена!.. Он замолк и прислушался. В шалаше было тихо. А потом Эдуард зарыдал. — Не плачь, мое бедное дитя, — сказал Ричард, чувствуя, как от жалости к сыну дрогнуло его сердце. — Теперь все будет хорошо!.. — Отец! — ответил задыхающийся голос. В ту же минуту Эдуард, бледный, с всклокоченными волосами, выскочил из своего жилища. Тысяча разных чувств отразилась на его загорелом лице при виде людей, молча стоявших возле хижины. Удивление, радость, но главное — ужас. — Здравствуй, Эдуард! — тихо сказал Ричард. Мальчик явно хотел ответить, но язык его не слушался. Он что-то невнятно промычал и повесил голову, словно смутившись. Подобное поведение, сильно отличавшееся от поведения орангутанов, обрадовало Ричарда, и он спросил: — Сын мой, разве ты позабыл своего отца? — Отца! — с трудом, как эхо, повторил Эдуард. А затем вдруг сам произнес ясно и отчетливо: — Мама! У Ричарда слезы навернулись на глаза. Не только потому, что его бедный мальчик вспомнил это святое слово, но и потому, что он уже никогда больше не увидит свою мать. А Эдуард между тем повторял, словно в бреду: — Отец… мама… Анна… — Он вспоминает! — воскликнул Ричард. — Он помнит тех, кого любил! О, слава Богу! Сын мой возвращен! После этого Пальме шепнул что-то Дарию, и тот подал ему пакет. В нем оказалась голубая рубаха — самый простой наряд, в который, как Ричард надеялся, его сын не откажется облачиться. Сначала он показал ее Эдуарду, но, когда захотел одеть его, мальчик задрожал и напрягся в явном желании защититься. Ричард произнес несколько ласковых слов, чтобы успокоить сына, и все-таки смог набросить этот нехитрый наряд на плечи Эдуарда. Оставаться дольше под густыми деревьями было опасно, и Пальме, взяв мальчика за руку, сказал ему: — Пойдем, Эдуард, пойдем… Надо уходить. В этот миг с соседнего дерева послышались пронзительные крики. Эдуард застыл, впившись взглядом в крону. Это кричал молодой орангутан: вероятно, он понял, что его друг скоро уйдет с неизвестными, а потому опасными существами, и явно тревожился за него. К удивлению Ричарда, Эдуард вдруг ответил на эти крики каким-то диким ревом. Обезьяны, сидевшие на других деревьях, сердито заворчали, но молодой орангутан молчал, словно внимательно слушал. Казалось, мальчик сообщает своему другу что-то очень важное. Он явно давал понять, что собирается уходить. И когда Эдуард умолк, орангутан ответил ему грустным пронзительным криком, а потом махнул рукой, словно прощаясь. Мальчик улыбнулся и, повернувшись к отцу, сказал: — П-дем. Ричард догадался, что это означает «пойдем» — видимо, Эдуард запомнил, как он сам произносил это слово минуту назад. Охотники уходили с лужайки в полном молчании. Некоторые были разочарованы — все же им не удалось убить ни одного орангутана. Они ожидали, что обезьяны будут защищать свою добычу, но, судя по всему, Эдуард смог что-то объяснить им на их странном языке. И хотя где-то в глубине души Ричарду хотелось отомстить орангутанам за три года поисков сына в лесах Суматры, он понимал, что безопасность мальчика для него важнее. Поэтому Пальме просто взял Эдуарда за руку и повел прочь из леса. * * * Наверное, будет лишним говорить о том, как обрадовались возвращению Эдуарда Анна и госпожа Сиррей. Первое время их глаза постоянно были мокры от слез, но в дальнейшем, когда к мальчику начала возвращаться речь, они стали больше улыбаться. Унаследовав от своей тети Елизаветы дар преподавателя, Анна с удвоенным рвением принялась учить брата и радовалась тому, что после своего приключения Эдуард начал относиться к знаниям совсем не так, как раньше. Казалось, что сам он не хочет оставаться орангутаном, а стремится быть человеком. А знания, как он теперь понимал, играли в этом деле непоследнюю роль. Что же было дальше? Эдуард вырос, женился, и о том, что он целых три года провел в лесу с орангутанами, напоминала только его нечеловеческая ловкость в лазании по деревьям. Эту историю он часто рассказывает своим детям, которые слушают его с открытым ртом. А заканчивает ее он всегда так: — Помните, как это важно — быть человеком. Если бы я не узнал, что такое быть обезьяной, то я бы, может, и не вырос настоящим человеком. Так и остался бы обезьяной, которая делает только то, что хочет, и не желает учиться. Теперь же я — человек, и я могу говорить об этом с гордостью. Оглавление