— При таком климате токо в кальсонах и ходить. Диверсанты рассмеялись, за эти долгие, бесконечно долгие месяцы, пожалуй, только Лебедев не потерял чувство юмора. И только он поддерживал боевой дух группы, когда после четырех безуспешных попыток пробиться на север группе пришлось уходить на юг. Сперва отрываясь от преследования душманов, затем потому, что дошли уже до пакистанской границы. За время их южной одиссеи группа трижды натыкалась на контрабандистов, торговцев наркотиками, один раз на патруль пакистанской военной полиции и индийских пограничников. И только один раз обошлось без стрельбы. Волина вызвали к военному атташе, а для группы в комнате отдыха накрывали стол. Кабинет атташе был небольшим, обставлен недорогой, но добротной мебелью, единственное окно выходило на внутренний дворик посольства. Стоя посреди кабинета, Игорь обратил внимание на портрет, висящий за спиной атташе. С полуметрового квадрата на диверсанта сурово взирал маршал Жуков, одетый в парадный мундир, при всех орденах и регалиях. — Как я понял, вы старший группы? — Да. — Тогда у меня к вам такая просьба, — голос был негромкий, спокойный, усыпляющий. — Возьмите лист бумаги и напишите, — атташе указал на край стола, где лежали бумага лист и шариковая ручка. — Напишите все, что считаете нужным, но то, что может подтвердить руководство в Москве. Что вы наша группа, понимаете? — Да, конечно. — Пишите. Не буду вам мешать, — полковник погрузился в чтение местной газеты. Игорь сел на мягкий стул, взял в руку шариковую ручку. За последние месяцы пальцы его отвыкли от такого предмета, привыкнув к рукоятке ножа или автомата. Но все же он, как первоклассник, старательно выводил сперва кодовый номер операции, потом свое звание, фамилию, имя, отчество. Затем привел данные Кима, Лебедева, Ковалева. Напротив своей фамилии поставил личный номер. — Готово, — произнес Волин, протягивая лист атташе. Тот взглянул, прочел написанное и одобрительно кивнул. — Вполне достаточно. Отдыхайте, капитан. Он, видимо, нажал какую-то незаметную кнопку, дверь отворилась, и и кабинет вошел молодой человек, одетый, несмотря на жару, в строгий черный костюм, белую рубашку и черный галстук. — Егор, сказал атташе, обращаясь к вошедшему, — проводите капитана к его людям и проследите, чтобы товарищи ни в чем но нуждались. Они это заслужили. — Слушаюсь, товарищ полковник, — по-военному ответил Егор. Атташе увидел восторженные глаза, которыми Егор «пожирал» измученного капитана, и ничего не сказал. В коридоре Егор обратился к Волину: — Товарищ капитан, там ваши ребята попросили что-то из советской музыки. Но у меня ничего не было, кроме старой кассеты Цоя. Вы уж извините за качество. — Пусто, Егор, — махнул рукой капитан, открывая дверь в комнату отдыха. Посреди просторной комнаты, обитой дорогими породами дерева, стоял длинный стол, заставленный блюдами с разной едой, деликатесами, закусками. Вдоль стола вытянулся частокол из водочных бутылок. Как заметил Волин, несколько «пузырей» уже пустые. Ким и Ковалев уже в полудреме развалились на топчанах, слушая на дребезжащей кассете голос Виктора Цоя, глаза их были закрыты, а по щекам текли слезы. За столом, подперев щеку рукой и дымя сигаретой, сидел мичман Лебедев. Перед ним в центре стола стоял большой стакан, до краев наполненный водкой, поверх которого лежал кусок ржаного хлеба со щепоткой соли. Так испокон века славяне поминали тех, кто уже не сядет за стол никогда. Увидев подошедшего Волина, мичман оторвал голову от руки и громко произнес: — А, капитан, садись, — указывая рукой на скамью возле себя. Налил ему полный стакан, другой лишь на треть. — Твоя пайка. Ну давай, Игорек, помянем наших боевых товарищей, которые погибли, но долг выполнили. Не чокаясь, они осушили до дна стаканы. Давно Волин не пил «горькой», огненная жидкость обожгла внутренности, забила дыхание. Он отдышался и услышал голос из магнитофона. Под щелканье изношенной кассеты перед глазами Игоря замелькали сюжеты совсем недавней жизни. Как они, готовясь к операции, пели в бункере на погранзаставе у Пянджа. Все из их группы еще были живы, и многие тогда пели, пели его песни. Со щитом или на щите, В серебре или нищете Я вернусь... «Да, мы вернулись», — подумал Волин. К горлу капитана подступил ком: как эти слова подходили к ним, к армейским диверсантам. Это был их гимн, гимн для тех, кому повезло уцелеть и остаться в живых. И одновременно эта песня — реквием павшим на этой секретной войне. — Михалыч, плесни нам еще, — прохрипел Волин. Лебедев наполнил стаканы наполовину и, подняв свой, проговорил: — За спецназ. — За спецназ, — повторил Волин. И мичман увидел в углах его глаз слезы.