12. Моджо Пиджак сидел на ящике в котельной Сосиски с бутылкой «Кинг-Конга» в руке. Он уже не торопился. Утреннее разочарование от погони по двору за бренди, пока его не уничтожил Суп, смягчилось благодаря технической остановке в штабе Сосиски. Сосиски нигде не было видно, но это ничего. Пиджак провел здесь все утро, прохлаждаясь на пару с «Конгом». Теперь ему полегчало. Он выдохнул. «Не-е-е-е торопимся», – думал он счастливо, сжимая бутылку. Подумывал встать и посмотреть на часы, но мог догадаться о времени по углу падения солнечных лучей через подвальное оконце. Вторая половина дня. Он потянулся и зевнул. Пожилая дама с Сильвер-стрит ждала его на работу в саду уже минимум два часа. Он попытался вспомнить ее имя, но не смог. И бог с ним. Итальянское и кончалось на «и», и платила она наличными, вот что главное. Она не особо возражала, если он опаздывал – если он опаздывал, то и уходил позже, – но в последние недели она как-то нетвердо стояла на ногах. «Стареем, – думал он сухо. – Чтобы хорошо стареть, нужно иметь силы». Он уже думал отставить «Конга» в сторону и выходить, как вдруг появилась Хетти. – Если собираешься допекать из-за того, что случилось сегодня на празднике в честь Супа, то даже не начинай, – сказал он. Она горестно рассмеялась. – Да мне все равно, что ты там наделал, – сказала она. – Штука в том, что если на тебя плюют, то уже без разницы, что ты еще натворишь. – Это кто на меня плюет? Никто на меня не плюет. – Ты сам на себя плюнул. – Иди на фиг со своими глупостями. Мне пора на работу. – Ну так иди. – Если мне хочется задержаться на стаканчик, пока я размышляю, как бы снова взяться за бейсбол, то это мое дело. – Местные детишки ни во что не ставят твой бейсбол, – сказала она рассудительно. – Тебе откуда знать? Ты за все десять лет не видела ни одного матча, который я судил. – Ты меня все десять лет не приглашал, – сказала она. Он осекся. Как и с большей частью историй в его взрослой жизни, он не помнил в точности, как обстояли дела, потому что был пьян, так что ответил: – Я был лучшим судьей в истории Коз-Хаусес. Я всем приносил радость. – Только не своей жене. – Да иди ты. – Мне было одиноко в браке, – сказала она. – Хорош плакаться, баба! Еда на столе. Крыша над головой. Чего еще тебе надо? И где, кстати, церковные деньги? Я из-за них хлопот не оберусь! Он поднял «Конг» к губам и с шумом сделал большой глоток. Она молча наблюдала, а потом сказала: – Ты виноват не во всем. – Естественно. Это я, что ли, деньги спрятал. – Я не о том, – сказала она почти меланхолично. – Я говорю о давних деньках твоего детства. Об тебя только и делали, что вытирали ноги. Ты никогда не жаловался. Это я в тебе и любила. – Ой, женщина, родителей моих не трожь. Они давно мертвы. Она задумчиво наблюдала за ним. – И вот ты здесь, – сказала она грустно, – старик, паясничаешь у бейсбольного поля, смешишь людей. Даже мальчишки уже за тобой не идут. – Еще побегут, когда я загоню их на поле. Но сперва надо снять претензии насчет капусты Рождественского клуба. Ты держала деньги в зеленой коробочке, это я помню. Где она? – В церкви много денег. – То бишь коробочка – в церкви? – Нет, дорогой. Она в Божьих руках. Собственно, в Его ладони. – Это где, женщина?! – Ты бы вынул из ушей бананы, – сказала она, уже раздраженная. – Хватит меня за нос водить, черт тебя дери! Пастор заявляет, будто церковь вложила в фонд три тысячи долларов. Вруны теперь как на деревьях растут. В Пяти Концах утром по воскресеньям про деньги каркает больше народу, чем приходит в пасхальный месяц. И все облизываются на эту коробку. Дигс Уизерспун говорит, что отдал четыреста долларов, а у этого дурака в кармане не звенело больше двух пятицентовиков с тех пор, как Мафусаил[31] женился. И что мне прикажешь делать? Она вздохнула. – Если любишь человека, его слова должны быть для тебя так важны, что будешь слушать внимательно. – Да что ты городишь! – Я говорю то, что ты хочешь услышать, дурень. И пропала. Несколько минут он дулся. В церкви денег не было. Они с Сосиской обыскали маленькую постройку раз десять. Хотелось пить, и он перевернул бутылку «Конга», только чтобы обнаружить, что в ней ни капли. Но в этом подвале были и другие заначки радости. Он поднялся, припал на колено и пошарил рукой под ближайшим буфетом, ничего не нашел и тут услышал за плечом звук открывающейся двери и увидел затылок Сосиски, который вошел и скрылся из виду за большим генератором на другой стороне подвала. – Сосиска? – окликнул он. Ответа не было. Он слышал, как Сосиска кряхтит и гремит инструментами. Тогда сказал: – От меня можешь не прятаться. Я еще не запамятовал, что где-то здесь три бутылки «Конга». Словно в ответ что-то затрещало, и огромный генератор заревел, наполнил шумом помещение. Пиджак поднялся и прошаркал вокруг, обнаружив за генератором Сосиску, чуть ли не распростертого ниц, по плечи в недрах древнего ревущего электрогенератора той же самой модели, что поставила в тупик Руфуса в котельной Вотч-Хаусес. Сосиска вытянулся на боку, мрачно зыркнул на Пиджака, потом опять вернулся к генератору, который горестно заикался. Пиджак взял ящик и поставил рядом. Сосиска лежал без шляпы. Его голубая форма жилконторы была потрепана и заляпана смазкой. Он снова посмотрел на Пиджака и обратно на ревущий двигатель. Не произнес ни слова. Пиджак перекричал грохот: – Прости, Сосиска. Я сам пойду в полицию, чтобы все было честь по чести. Объяснюсь и спрошу, когда мне покинуть город. Сосиска усмехнулся, не отрываясь от ревущего двигателя. – Ты дурак дураком. – Я не думал никаким видом или манером втягивать тебя в эту чепуху, Сосиска. Тогда Сосиска просветлел и вынул из внутренностей машины длинную руку для рукопожатия. Но Пиджак только уставился на нее исподлобья. – Я же извинился. Чего ты мне левую руку суешь? Знаешь ведь, что не к добру. – А. Прости. – Сосиска торопливо вынул из генератора правую. Удовлетворенный, Пиджак пожал ее и уселся на ближайший ящик. – Где «Конг»? – перекричал он шум. Сосиска залез под ближайший верстак и извлек стеклянную бутыль объемом с кварту[32], полную прозрачной жидкости, осторожно подтолкнул к Пиджаку, потом вернулся к генератору и стал всматриваться внутрь. – Эта хренотень отрубается каждую неделю, – сказал он. – У Руфуса в Вотч-Хаусес та же беда, – прокричал Пиджак. – Эти проекты строили в один год. Одинаковые квартиры, туалеты, генераторы, всё. Хлам, а не генераторы. – Но я о своих забочусь. – Руфус говорит, штука не в генераторах. А в злых духах. Сосиска хмыкнул, что-то подкрутил, и механизм снизил уровень децибелов до приемлемого. – Никакие это не чертовы духи. – Крысы? Может, муравьи? – Не в это время года. Даже муравьи не такие дураки, чтобы лезть в эту штуковину. Проводка хреновая, вот что. Древняя, как Мафусаил. Да и нахимичили с ней. Тот, кто это собирал, одной рукой дергал себя за причиндалы, а второй – химичил с проводами. Пиджак снова отпил из бутыли и протянул ее Сосиске, который сделал долгий глоток, вернул сосуд Пиджаку и снова уставился в нутро старой машины. – Такой придури еще свет не видывал, – сказал он. – В этом здании тридцать две квартиры. Эта штука подает электрический ток только в четыре. И подсоединена к другой. – Он кивнул на второй большой генератор на стене в противоположном конце помещения, отделенный от первого морем забивавшего подвал хлама: старые раковины, кирпичи, метлы, сор, велосипедные запчасти, швабры, туалетные запчасти – и старые деревянные часы с маятником. – Видать, строил кто-то пьяный в дым, раз так их раскидал вместо того, чтобы сделать всего один. Сосиска снова отпил, поставил бутылку на пол рядом с генератором, сунул длинные руки в механизм и скрутил вместе два провода. Генератор подавился, сперва закашлялся, потом снова запыхтел. – Мне надо как-то возместить церковные деньги Рождественского клуба, Сосиска.