– Ну да, так и есть. Большущая и красивая, Иисус в круге и руками почти этого круга касается. Писано прямо по шлакоблоку. Народ издалека приезжал, чтобы полюбоваться этой картиной. Теперь ее уже так не видать, но если встать в сорняках, то еще можно разобрать круг и все прочее как было. Я когда-то слышал, что в этой картине что-то особенное. – Так это картина или фреска? Она накрыта? Под стеклом? Элефанти уставился на него задумчиво, с написанным на лице любопытством, но по какой-то причине Пиджаку показалось, что до адресата не доходит духовная часть его посыла. – Нет, не под стеклом. Ну, церковь за годы ее подкрашивала, поправляла. Цвет добавляла. Но его видно по-прежнему, ясно как день. Впрочем, важны не столько слова, – добавил он, возвращаясь к проповеди. – Сколько дух того, что желает Иисус. Хранить вас в своей ладони. – А руки его видно? – Вестимо. Пиджак предусмотрительно не стал говорить: «Когда-то он был белым, пока его не перекрасили». Чего Пиджак не знал, так это того, что в действительности на стене церкви местный художник изобразил часть фрески «Страшный суд» Джотто ди Бондоне, оригинал которой находится в Капелле Скровеньи в Падуе, и Иисус на фреске изображен белым мужчиной с бородой. Несколько лет назад кое-кто из общины потребовал покрасить Иисуса в коричневый, и пастор Го – как всегда, желая угодить прихожанам, – с радостью нанял сына сестры Бибб, маляра Зика, затемнить Иисуса. При участии Сосиски и Пиджака так и сделали – покрыли лицо и руки Иисуса темно-коричневой строительной краской. Вышло, понятно, жутко – черты лица, переданные прошлым копиистом с бережным вниманием к деталям, так скверно исказило и руки так скверно исковеркало, что они стали какими-то блямбами. Зато Иисус, весело отметил в свое время пастор Го, теперь негр и, как всегда, посланец Божий, а в том и есть суть. Об этом Пиджак не проронил ни полсловечка, но Элефанти уставился на него так странно, что дьякон почувствовал, будто разболтался, а с белыми это обычно приводило к неприятностям. – Ну, бывайте! – сказал он и пошаркал по переулку. Элефанти следил, как Пиджак прошел по переулку, свернул на тротуар и был таков. Он еще не пришел в себя, сердце трепетало от мысли о новой, свежей любви – завораживающей дочери Губернатора, – и вот нате. Негр из цветной церкви в паре сотен метров от его вагона? Негры? И его отец? Он ни разу не видел отца с негром, ни разу. Элефанти что, выжил из ума? Он поднялся по узкой лестнице к задней двери, вошел на кухню как в тумане, по-прежнему с этими словами в голове. «Пусть Господь хранит тебя в Своей ладони». 17. Гарольд Через два часа с жалованьем от мисс Четыре Пирога в кармане и двумя бутылками на шлакоблоке, будто коронами на голове короля, Пиджак и Сосиска разбирали встречу Пиджака со Слоном. – У Слона был пистолет? – спросил Сосиска. – Никакого пистолета! – ликующе сказал Пиджак. Оба бездельничали в подвальной берлоге Сосиски, рассевшись на перевернутых ящиках и попивая мятный бурбон из первой откупоренной Пиджаком бутылки, приберегая вторую – «Кинг-Конга» – на десерт. – И какой он? – Свой в доску, партнер! Хороший человек. Чуть ли не силой пытался всучить мне сотню сладеньких долларов. – Надо было брать. Хотя с чего бы тебе их брать? Это был бы умный поступок, а у тебя на них аллергия. – Сосиска, его матушка мне уже заплатила. Плюс он помог моей Хетти. – Почем тебе знать, может, он ее и скинул в воду. – Сосиска, если и правда счастье в неведении, то ты счастлив. Такой важный человек, как Слон, мою Хетти бы не тронул. Она ему нравилась. Говорит, все время видел, как она ему махала по дороге в церковь и обратно. – Когда устанешь шевелить извилинами, Пиджачок, позови меня. Может, она увидала какие-то его делишки. Может, что-то знала. Может, он ее ограбил! – Фильмов ты пересмотрел, – сказал Пиджак. – Не таил он на нее никакой обиды, ни капельки. Она шла к божьему свету, только и всего. И обрела его. – Это ты так говоришь. – Она в лучшем мире. Освободилась, она теперь ангел, ей-богу. Я с ней беседую почти каждый день. – Не будешь ходить с оглядкой, тоже отрастишь крылья. Димс вернулся в дело. – Я за ним не смотрю. Сосиска задумался. – Я вижу его каждый день, продает свою отраву пачками, пока дьявол считает выручку. Он знает, что мы с тобой партнеры. И ничегошеньки о тебе не спрашивал. Ни завалящего словечка. Нервничаю я из-за этого. Он что-то затеял, Пиджачок. Только отвернешься, тут-то он и начнет рубить хлопок да чистить кукурузу. Ты держись подальше от нашего жилпроекта. Пиджак пропустил все мимо ушей. Встал и потянулся, сделал еще глоток мятного бурбона, передал бутылку Сосиске. – А ты шевелить извилинами не устаешь, да? Где мой судейский костюм? Сосиска кивнул на черный пластиковый пакет в углу. – Сегодня заберу его домой. Завтра пойду и снова свижусь с Димсом. На сей раз пить не буду, потому что не хочу забыть ни слова, что он скажет. А когда с ним поговорю, все перескажу тебе. – Не будь ты таким круглым дураком. – Пойду прямиком к нему и скажу: «Димс, я собираю команду и хочу, чтобы ты подавал для нас всего в одном матче. В одном матче. И если после этого больше не захочешь играть, то, пожалуйста, уходи. Я тебя больше не потревожу. Всего один матч». Да он сам будет меня умолять, чтобы я собрал команду. Сосиска вздохнул. – Что ж, видать, чтобы понять этот мир, надо хотя бы разок умереть. – Не мели чепуху, – сказал Пиджак. – Этот мальчишка обожает бейсбол. У него на поле те же повадки, что и у старины Джоша Гибсона. Знаешь Джоша Гибсона? Величайшего кэтчера, что когда-либо выходил на поле? Сосиска закатил глаза, пока Пиджак превозносил добродетели Джоша Гибсона, величайшего негритянского кэтчера, да как они познакомились с Гибсоном после войны в сорок пятом, и все продолжал без умолку, пока Сосиска наконец его не прервал: – Пиджачок, сомневаюсь, что ты видел хотя бы половину из тех людей, кого называешь. – Всех видел, – гордо ответил Пиджак. – Даже сам малехо гастролировал, но мне надо было деньги зарабатывать. Для Димса это не затруднение. В больших лигах он будет лопатой грести. В нем есть огонь и талант. У бейсболиста нельзя отнять любовь к бейсболу, Сосиска. Невозможно. В этом мальчишке есть бейсболист. – В этом мальчишке есть убийца, Пиджачок. – Ну, как я поговорю с ним, там уж пусть сам выбирает. – Нет уж! Я лучше полицию вызову. – Ты не забыл ли, что на тебя выписан ордер? – Тогда попрошу сестру Го. – Сестра Го даже не подумает о полиции. Она меня пилит за деньги Рождественского клуба. Сперва потребует деньги на бочку, Сосиска. В наших краях люди через это начинают терять в меня веру. Даже ты. Споришь с Хоакином на сигару против моей жизни. Сосиска побледнел, потом быстро глотнул бурбон. – Ты тут ни при чем, – сказал он. – Это Хоакин при чем. Я шестнадцать лет у него ставлю. И только раз сорвал куш. Я думаю, у него на меня зуб. Я хотел отбить хоть какие-то вложения. – Сосиска, да ты раскрыл секрет вечной молодости, потому что врешь не лучше ребенка. – Я так решил, Пиджачок. Раз уж ты не собираешься утекать и готов к тому, чтобы тебя уби… готов уйти от руки Димса, то, как ни ляжет карта, я решил, ты не будешь против, если я по этому поводу заработаю пару баксов. Я же был тебе хорошим другом, нет? – Очень хорошим, Сосиска. Я не против того, чтобы ты заработал пару баксов за мой счет. Больше того, у меня есть к тебе предложение. Помоги замириться с Димсом. Скажи ему, что я хочу с ним свидеться, и я забуду о том, как ты меня обидел, когда поставил против моей жизни. – Да у тебя шарики заехали за ролики, сынок. И близко к нему не подойду. – Димс на меня не злится. Ты вот знаешь, что Димс и купил мне эту самую судейскую форму? – Нет. – А вот купил. Принес новенькую после смерти Хетти. Пришел прямо ко мне через два дня после того, как мы ее схоронили. Постучался, отдал и прибавил: «Никому не говори». Ну, разве такой человек может хладнокровно застрелить друга? Сосиска молча слушал, потом сказал: – Если этот человек – Димс, то да. – Глупости. Пойди к нему и скажи, что я хочу поговорить наедине. Встречусь с ним один на один и покончу со всем этим. – Не могу я, Пиджачок. Малодушничаю я, понятно? – Он же по мне сохнет, Сосиска. Тебе за свою шкуру волноваться незачем. – А я вот волнуюсь за свою шкуру. Она тело прикрывает. – Я бы и сам сходил к флагштоку. Но не хочу срамить его при приятелях. А если мы поговорим наедине, стыда ему не будет. – Ты его осрамил, когда подстрелил. Вообще-то из-за того, что он подарил тебе судейский прикид, все еще хуже, – сказал Сосиска, – раз ты подстрелил его в ответ на добро. – В этом мальчишке добра хватит на двоих, – сказал Пиджак, забирая у Сосиски бурбон и отпивая. – Ведь его дедушка Луи был что надо, правильно?