На миг он перестал ворошить вещи на полу и замер, обращаясь к пустоте. – И все-таки, – объявил он, – у человека должны быть принципы, иначе ты не человек, а пустое место. Что на это скажешь? Молчание. – Так я и думал. Снова начал искать, уже спокойнее, нагибаясь и разговаривая, пока проверял ящики с инструментами и переворачивал кирпичи. – О моих-то деньгах ты никогда не думала, да? Как тогда с моим старым мулом еще на юге, – сказал он. – Которого хотел купить старый мистер Туллус. Предложил мне за него сотню долларов. Я сказал: «Мистер Туллус, чтобы сдвинуть его с места, понадобится ровно двести». Тогда старик зажал деньги, помнишь? А мул взял и издох через две недели. Я мог бы его продать. Тебе надо было меня уговорить. Молчание. – Ну, Хетти, если уж я из принципа не взял добрую сотню у белого, не собираюсь брать на себя и твои грехи из-за каких-то четырнадцати долларов и девяти пенни Рождественского клуба, что ты прикарманила и где-то припрятала. Он помолчал, посмотрел искоса и тихо сказал: – Там же правда всего четырнадцать долларов, да? А не, положим, двести или триста? Триста я не потяну. Четырнадцать – это еще что. Это я не просыпаясь заработаю. Но триста мне, милая, не по зубам. Он остановился, раздосадованный, все еще оглядываясь и никак не находя того, что искал. – Эти деньги… они же не мои, Хетти! Ответа все еще не было, и он, растерявшись, снова сел на складной стул. На холодном стуле он пережил незнакомое, странное, гложущее ощущение, будто случилось что-то страшное. Для него ощущение не было необычным, особенно с тех пор, как умерла Хетти. Как правило, он просто не обращал на него внимания, но в этот раз оно казалось сильнее обычного. Его никак не получалось определить, а потом Пиджак вдруг заметил сокровище, которое искал, и моментально забыл о тревоге. Встал, прошаркал к титану и достал из-под него самогонный «Кинг-Конг» от Руфуса. Поднял бутылку к голой лампочке на потолке. – Я говорю – выпьем, я говорю – стакан. Я говорю – «вы знаете меня?»[9]. Я говорю – пора! Я говорю – несите кур! Я говорю – покувыркаемся, Хетти. Я говорю – один Бог знает когда! Ухнем! Пиджак перевернул бутылку, сделал глубокий глоток и залил то неотвязное чувство. Вернул бутылку обратно в заначку и, довольный, расслабился на стуле. – Г’ван, «Кинг-Конг», – пробормотал он. Потом поинтересовался вслух: – А какой сегодня день, Хетти? Осознал, что она с ним не разговаривает, так что прибавил: – Ну и не нужна ты мне. Черт, я же сам могу прочитать… – Хотя это была неправда. Календари он понимал. Слова – другое дело. Он поднялся, подошел к потрепанному настенному календарю, прищурился сквозь пелену хмельного свечения, потом кивнул. Четверг. День Иткина. У него было четыре подработки – по одной на каждый день, кроме воскресенья: по понедельникам он прибирался в церкви Пяти Концов. По вторникам выносил мусор в доме престарелых. По средам помогал пожилой белой даме в саду ее особняка. По четвергам разгружал ящики в алкогольном магазине Иткина, всего в четырех кварталах от Коз-Хаусес. По пятницам и субботам когда-то проходили бейсбольные тренировки команды Коз-Хаусес, пока ее не распустили. Пиджак посмотрел на настенные часы. Почти час. Пора отправляться на работу. – Надо идти, Хетти! – сказал он бодро. Снова достал бутылку и быстренько приложился к «Конгу», убрал обратно в заначку и вышел из подвала через черный ход, в квартале от двора с флагштоком. На улице было тихо и пусто. Пиджак легко и свободно вихлял, свежий воздух его слегка взбодрил и частично развеял хмельную пелену. Уже скоро он шел вдоль опрятных магазинчиков, тянущихся рядком через Пизелли-стрит и близлежащий итальянский квартал. Он любил прогуливаться по направлению к лавке мистера Иткина, к центру Бруклина, видеть опрятные дома и витрины, магазины с продавцами, и кое-кто из них махал ему, когда он проходил мимо. Носить выпивку и помогать клиентам возить покупки на тележке к машинам было одной из его любимых подработок. Он вообще считал идеальными те подработки, что не занимают больше дня и не требуют инструментов. Через десять минут он подошел к двери под навесом с надписью «Алкогольные напитки Иткина». Мимо прогудела полицейская машина. Потом другая. Он задержался у двери, спешно ощупал нагрудные карманы пиджака, где носил выпивку, или пустые, или случайные бутылки, что могли там оказаться после какой-нибудь не задержавшейся в памяти пирушки, – при этом совершенно забыв про нижние карманы, – потом повернул ручку двери. Тренькнул звонок, Пиджак вошел и закрыл за собой дверь, отрезая вой проносящихся мимо машин: очередной полицейской и скорой помощи. Мистер Иткин, хозяин, коренастый и добродушный еврей, протирал стойку, взвалив на нее брюшко. В магазине стояла тишина. Работал кондиционер. До открытия оставалось еще пять минут. Иткин кивнул в сторону входа и машин, летящих к Коз-Хаусес. – Что там стряслось? – Диабет, – сказал Пиджак, топая мимо стойки в подсобку, – губит людей одного за другим. – Вошел в каморку, где дожидались открытия штабели новоприбывших ящиков с бутылками. Со вздохом сел на ящик. Никакие сирены его не волновали. Снял шляпу и вытер лоб. Стойка, где находился Иткин, находилась метрах в пяти от двери в подсобку, но сейчас Иткин со своей точки обзора у края стойки четко видел Пиджака. Иткин перестал протирать и окликнул: – Какой-то ты взмыленный, дьякон. Пиджак с ухмылкой и зевком отмахнулся от проявления заботы, широко потянулся. – Я здоров как бык, – ответил он. Иткин продолжил протирать стойку, скрывшись из виду на другом ее конце, а Пиджак, аккуратно, стараясь не попасть Иткину на глаза, вынул из ящика рутбир[10], открыл, сделал большой глоток, поставил на ближайшую полку и занялся коробками. Глянул, чтобы убедиться, что Иткин все еще на другом конце стойки, и тогда с натренированной ловкостью домушника выхватил из ближайшего ящика бутылку джина, отвернул крышку и вылил половину содержимого в банку рутбира, закрыл бутылку, сунул в нижний карман пиджака, снял его и оставил на ближайшей полке. Тот лег с неожиданным стуком. Первой мыслью дьякона было, что в другом кармане лежит забытая бутылка, ведь перед тем, как войти в магазин, он наскоро обшарил только нагрудные карманы, но не нижние, так что он снова поднял пиджак и достал из него старый 38-й. – Как сюда попал мой армейский пистолет? – пробормотал он. Как раз тогда прозвенел колокольчик над дверью. Пиджак сунул пистолет обратно и поднял глаза на первых покупателей дня – все белые, а следом за ними – знакомая шляпа и коричневое взволнованное лицо Сосиски, который все еще был в синей форме дворника жилконторы. Сосиска помешкал у двери, делая вид, что заинтересовался ближайшей витриной, пока платежеспособные клиенты разбредались по магазину. Иткин глянул на него в раздражении. – Дьякон кое-что забыл дома, – выпалил Сосиска. Иткин коротко кивнул на дверь, где виднелся Пиджак, а потом отправился на зов одного из покупателей, так что Сосиска проскользнул за стойку и в подсобку. Пиджак заметил, что тот потеет и тяжело дышит. – Сосиска, тебе чего? – сказал он. – Иткин не любит, когда ты заходишь в кладовку. Сосиска бросил взгляд через плечо, потом зашипел: – Чертов дурень! – Ты чего такой злой? – Тебе надо тикать! Сейчас же! – Ты чего на меня шумишь? – спросил Пиджак. Предложил банку рутбира. – Вот тебе чекушка для черной макушки. Сосиска отнял банку, принюхался, потом так грохнул ею по ящику, что из отверстия плеснула жидкость. – Ниггер, тебе некогда рассиживаться и синьку распивать. Тебе пора собирать манатки! – Чего? – Пора убираться! – Куда? Я же только что пришел. – Куда угодно, дурень. Убегай! – Я работу не брошу, Сосиска! – Клеменс жив, – сказал Сосиска. – Кто? – переспросил Пиджак. – Димс! Он жив. – Кто? Сосиска, моргая, отступил. – Да что с тобой, Пиджачок? Тот устало сел на ящик, покачал головой. – Сам не знаю, Сосиска. Я тут все беседовал с Хетти о своей проповеди на День друзей и семьи. Она снова разоряется про сыр и деньги Рождественского клуба. Потом еще приплела мою мамочку. Сказала, моя мамочка не… – Брось свое мумбо-юмбо, Пиджачок. Ты в беде! – Из-за Хетти? Чем я теперь-то провинился? – Хетти уже два года как мертва, дурень! Пиджак надулся и тихо ответил: – Не надо так про мою дорогую Хетти, Сосиска. Она тебе ничего дурного не сделала. – Она была не такая уж дорогая на прошлой неделе, когда ты волком выл про деньги Рождественского клуба. Забудь ты о ней хоть на минуту, Пиджачок. Димс живой! – Кто? – Димс, дурень. Внук Луи. Помнишь Луи Клеменса? – Луи Клеменс? – Пиджак с искренним удивлением склонил голову набок. – Луи как раз мертв, Сосиска. В этом мае будет пять лет. Мертв дольше моей Хетти. – Да я не про него. Я про его внука Димса. Пиджак посветлел лицом.