– Димс Клеменс! Величайший бейсболист в истории нашего района, Сосиска. Станет следующим Пулей Роганом. Однажды я видел, как играет Роган, еще в сорок втором. В Питтсбурге, сразу перед тем, как переехать сюда. Чертовский игрок. Повздорил с судьей, и его вытурили с поля. Судил Боб Мортли. Мортли был что-то с чем-то. Величайший негритянский судья. Сам носился почище бейсболистов, этот Мортли. Сосиска сперва уставился на него, а потом тихо спросил: – Что с тобой, Пиджачок? – Да ничего. Хетти просто совсем заела. Приходит ко мне такая, мол: «Я знаю, что твоя мамочка…» – Слушай сюда. Ты выстрелил в Димса, а он жив и придет со своей шпаной по твою душу. Так что тебе пора тикать… Но Пиджак все еще говорил и ничего не слышал. – «…тебя унижала». Не унижала меня мамочка. То была не мамочка, Хетти, – сказал он в пустоту. – То была мачеха. Сосиска тихо присвистнул и сел на ящик напротив Пиджака. Поискал глазами мистера Иткина в магазине, который все еще занимался покупателями, потом взял банку рутбира с джином и сделал большой глоток. – Может, меня к тебе пустят, – сказал он. – Куда? – Когда тебя посадят в тюрьму. Если ты до этого доживешь. – Хватит меня доставать ерундой. Сосиска недолго посидел в задумчивости, попивая джин, потом попробовал зайти еще разок. – Ты же знаешь Димса, да? Внука Луи? – А то, – сказал Пиджак. – Учил его бейсболу. Учил в воскресной школе. У парнишки талант. – Он словил пулю. Чуть не насмерть. Пиджак наморщил лоб. – Боже всемогущий! – сказал он. – Жуть какая. – Причем словил из-за тебя. Как Бог свят. Это ты в него стрелял. Пиджак сперва фыркнул, думая, что это шутка. Но серьезное лицо Сосиски не дрогнуло, и улыбка Пиджака поблекла. – Ты же меня дуришь, правда? – Куда там. Ты к нему подкатил и достал свою старую гаубицу. Которую тебе из армии притащил двоюродный брат. Пиджак обернулся, залез в карман пиджака на полке за спиной и вынул кольт. – А я-то думал, зачем достал эту штуковину… – Постучал пистолетом по руке. – Видишь, из него не стреляли со времен покупки. Всего одна пуля и есть, и та для красоты. – Тут он заметил пустую гильзу и с бледным видом уставился на пистолет. Сосиска отвел ствол к полу, поглядывая на дверь. – Убери ты эту хреновину! – прошипел он низким голосом. – Уже достаточно наделал с ней бед! Впервые слова, просочившись через хмельной ступор Пиджака, возымели эффект. Он заморгал в замешательстве, потом рассмеялся и фыркнул. – Я мало что помню из последних дней, Сосиска. После того как мы с тобой вчера накидались «Конгом», я пошел домой, видел во сне Хетти, и мы, как обычно, поругались. Потом я проснулся и почуял, что мне нужен, что называется, завтрак чемпионов, и опохмелился «Конгом». Потом я сходил к Димсу спросить насчет бейсбольного матча с Вотч-Хаусес. Нам без Димса победы не светит, сам знаешь. У паренька талант! Уже в тринадцать бросал на скорости в сто двадцать пять километров в час. – Он улыбнулся. – Я всегда его любил. – Ну, как-то странно ты это проявил. Вышел во двор и взял его на мушку. Прямо на глазах у его банды. Пиджак был ошеломлен. Его лоб недоверчиво наморщился. – Но я эту штуку из дома-то почти не выношу, Сосиска. Даже не знаю, как… – Он облизал губы. – Напился, видать. Я же его не больно? – Он живой. Говорят, только ухо отстрелено. – Что-то совсем на меня не похоже. Нехорошо это, отстреливать человеку ухо. Человеку их дадено всего два. Сосиска ничего не мог с собой поделать. Еле подавил смешок. – Ты заходил сегодня к себе? – Да не. Пошел на работу сразу после того, как… – Пиджак помолчал, на его лице прорезались воспоминание и тревога. – Вот теперь, если подумать, и правда припоминаю какого-то пацана с окровавленной головой, который чем-то подавился. Это я припоминаю. Так что я провернул ту штуку, какую со мной как-то раз проделал врач еще на родине. Он не мог дышать, бедняга. Но я ему прочистил горло. Кажись, помогал я как раз Димсу. Он сейчас в порядке? – Так здоров, что повесит тебе золотую звезду на грудь, перед тем как изрешетить. – Не может этого быть! – Но было! – Не помню! Не может быть, чтоб это я. – Ты в него стрелял, Пиджачок. Понял ты или нет? – Сосиска, я понимаю еще говорить о том, что мальчишку, который зарывает такой талантище, стоит пристрелить. Но – вот тебе крест – сколько помню, я в него не стрелял. А если и так, то только потому, что хотел, чтоб он вернулся в бейсбол. Как ухо заживет, он обо всем забудет. У меня самого только одно слышит. Подавать-то можно и с одним ухом. – Он недолго помолчал, потом прибавил: – А кто-нибудь видел? – Да нет. Только все у флагштока. – Ого, – тихо сказал Пиджак. – Это все равно что по ящику выступить. – Он хлебнул джина, и ему полегчало. Никак не получалось определить, сон это или нет. Сосиска протянул ему пиджак. – Уезжай прямо сейчас, пока можешь. – Может, стоит позвонить в полицию и все им объяснить? – Забудь. – Сосиска глянул на дверь. – У тебя еще остались родные в Южной Каролине? – Не был там с тех пор, как помер папа. – Сходи к Руфусу в Вотч-Хаусес. Заляг там на дно. Может, оно как-нибудь само все затихнет… но в лотерее я бы на это не ставил. – Не пойду я ночевать ни к какому Руфусу ни в какой Вотч-Хаусес, – фыркнул Пиджак. – Этот негр два года не мылся. Его тело изнывает от жажды. Чтобы к нему подойти, надо напиться в стельку. Плюс у меня есть собственный дом! – Больше уже нет. – А куда девать Толстопалого? Мне же утром вести его на школьный автобус. – Церковь за этим проследит, – ответил Сосиска, все еще протягивая пиджак. Выхватив его из рук Сосиски, Пиджак с ворчанием вернул его на полку. – Врешь ты! Не стрелял я в Димса. Этим утром я проснулся, поругался с Хетти. Отвел сына на автобус в школу для слепых. Может, приложился разок или три. А потом сюда. Где-то по дороге глотнул еще горькой и отнял Димсу ухо. Может, да. Может, нет. Что с того? У него второе есть. Что такое ухо, когда у тебя такая рука, как у Димса? Знавал я на родине одного мужика, кому белый отчекрыжил причиндалы за то, что тот украл сумочку у дамы. Он всю жизнь писал через дырку. И ничего. Еще живой, насколько знаю. – Белый или тот, который без причиндалов? – Как понимаю, оба. И со временем они очень даже сдружились. Так чего ты кипишишь из-за какого-то несчастного уха? Даже Иисусу хватало одного сандалия. В Псалтыри сказано: уши ты мои не восхотел и не открыл их. – Чего-чего там сказано? – Что-то в этом роде. Какая разница? Бог все уладит. Сделает Димсу одно ухо лучше старых двух. Так решив, Пиджак начал разбирать бутылки из ящика. – Пойдешь на выходных на рыбалку? – спросил он. – У меня завтра получка. Надо пораскинуть мозгами над моей самой первой проповедью в Пяти Концах. Она уже через три недели. – Если проповедь про загробную жизнь, то недостатка в слушателях у тебя не будет, это точно. Был бы я мухой и хотел бы попасть в рай, влетел бы тебе в рот. – Это ни про какую не про муху. А про то, что сперва надо помолиться, а потом уже за стол садиться, Книга Римлян, четырнадцатая глава, десятый стих. А может, Симона[11], седьмой и девятый. Либо так, либо сяк. Надо потом глянуть. Сосиска в изумлении наблюдал, как Пиджак разбирает ящики с алкоголем. – Ниггер, да у тебя окончательно сыр с крекера съехал. – Если ты говоришь, будто моя песенка спета, это еще не значит, что так и есть! – Да ты чем слушаешь, Пиджачок?! Ты завалил Димса! А потом поимел его, как собаку. Перед всем народом. – Рассказывай кому-нибудь другому, Сосиска, но не своему лучшему другу. Я в жизни не имел другого мужчину. – Ты был пьян!