– Поучи жену щи варить, босота! – Так… того… нету у меня жены. – Тьфу, дурень! Ладно. За неделю опять до них пойдешь – вон Лопату прихватишь да с ним еще троих. Пусть Лопата прижмет их чуток, они всю мошну и вытрясут. – А если не вытрясут, Туз, что тогда? – Тогда лодки сожжем. Запарился я с ними церемониться! – А никак они пожалуются Японцу? – А пускай! Японец на Слободке не хозяин! Я тут стоял и буду стоять – и до Японца, и за Японца. – Так он Сала, того… Убрал. – Сала любой был готов, того… в расход. Он сам нарвался. А здесь ему не за так. Слободка моя была отроду. И нечего за него хипишить. Доскворчишься – язык отрежу. Бублик покорно вздохнул, Туз продолжал считать деньги. Бандиты затянули какую-то блатную песню. Раздался странный скрежет. Бублик встрепенулся. – Туз! Слышишь за звук? – Да не скворчи зубами – юшка выступит! То камыш на ветру. Весь двор камышом зарос. Все порубить собираюсь, да руки не доходят. Скрежет усилился. Казалось, кто-то царапает по металлу или стеклу. Неприятный звук действовал на нервы. – Страшно-то как! – сказал Бублик. – Пустое, – Туз пожал плечами, – привыкнешь. – Слышь, Туз, а правду говорят, что здесь бродят злые души? Самоубивец всяких там разных, душегубов… И некрещеных, вурдалаков… – Да помолчи ты! Ишь, чего выдумал. То камыш шебуршит. Расходился больно… к ночи. Бублик замер, прислушиваясь. Но звук исчез. Зато отчетливо донеслось привычное и совсем не страшное завывание ветра. – Вот видишь, говорил я за камыш… – начал было Туз, как дверь распахнулась со страшным грохотом. И все изменилось за одно мгновение. Дальше все произошло страшно и быстро. На пороге возникли вооруженные люди в масках, плотно закрывающих лицо. Сверкали только разрезы глаз. Застрочил пулемет. Пули прошили Туза и Бублика навылет. Пулеметная очередь разрывала тела в клочья, и с каждым патроном в воздух вылетали кровавые клочки мяса. Ни Туз, ни Бублик так и не успели осознать, что произошло. Кровь из уже остывающих тел брызнула на разложенные на столе деньги. Бандиты только и успели, что вскочить со своих тюфяков. Пулемет передвинулся вглубь и застрочил с новой силой. Крики слились с выстрелами точно так же, как кровь и остатки еды. Меньше чем за пять минут все было кончено. Старая чадящая лампа над столом освещала жуткое, кровавое побоище. Пулемет упаковали в чехол. Пока люди в масках возились с ним, в дверях появилась женщина с коротко стриженными волосами и в длинном кожаном пальто, в которой без труда можно было опознать Марию Никифорову. Даже не поморщившись при виде крови, она обошла стол. Уставилась в мертвое лицо Туза. За ее спиной возник человек в маске. – Это он, Туз, – человек нерешительно, словно смущенно, кашлянул, – но я не понимаю зачем… Безвредный он был… Как он мог помешать нашим планам… – Знаю, что не понимаешь, – Никифорова усмехнулась, – а между тем все просто. Теперь банды Молдаванки и Слободки сцепятся друг с другом, и между ними начнется война. Они перебьют друг друга и не будут мешать нашим планам захватить город. И потом – всей этой уголовной сволочи не место в новом революционном обществе! Мы должны очистить мир от таких, как они. И мы это сделаем! – Но уголовников в Одессе 20 тысяч человек… – Вот поэтому и нужно их стравить. Пусть убивают друг друга, пока мы зарабатываем деньги для восстания. Уголовники будут заняты своей войной и не станут мешать нам. – Но как они пойдут друг на друга… – Да ты совсем тупой! Смотри: Корня убил Туз. Теперь банда Корня ворвалась в логово Туза и всех покрошила из пулемета. Этого достаточно, чтобы началась война. Молдаванка и Слободка терпеть друг друга не могут. Им только нужно дать повод, чтобы они перегрызли друг другу глотки. И мы его сейчас дадим. Никифорова что-то достала из кармана и бросила на труп Туза. Ее помощник не выдержал: – Что это? – Алмаз и кольцо. Алмазная – так сейчас кличут девку, которая возглавила банду Корня. А кольцо – дешевка, такое носят все девки с Молдаванки. Случайно потеряла, когда убегала. Всё, разговоров довольно. Пора уходить. Выстрелы могут привлечь внимание. – Да тут поблизости нет никого. – Мы строим новое революционное общество и рисковать не имеем права! Никифорова и ее люди исчезли из дома так же внезапно, как появились. Лампа продолжала чадить. В ее свете хищно блестел крохотный алмаз и дешевое колечко с синим камешком «сердечные глазки». Позже тюремные охранники той, ночной, смены так и не смогли вспомнить, кто впервые заговорил о кирпичах, лежащих за стенами. Они там были делом привычным – в Тюремном замке время от времени проводились строительные работы, на которые всегда находились деньги. Странным было другое: то, что кирпичи находились за оградой с внешней стороны здания. Об этом двум своим товарищам по ночной смене рассказал охранник тюрьмы, который как раз шел на ночное дежурство. – Опять дыры латать будут, – недовольно проворчал он в караулке, – им бы деньги списать, а нам – головная боль! Ну на кой черт сейчас тюрьму ремонтировать? – А что ремонтировать-то будут? – машинально спросил один из охранников, просто так, чтобы поддержать разговор. – Да черт его знает! Смотровую вышку, наверное. Со стороны дороги кирпичи наложены. Поговорили – и забыли. Только опытный охранник не обратил внимание на одно странное обстоятельство: на вышке по-прежнему находился часовой, словно можно разбирать и ремонтировать вышку с человеком почти на крыше! Но это ему в голову не пришло. А когда в караулке он взял свое ружье и заступил на пост, странные ремонтные работы к ночи просто вылетели из его памяти. Страшные, тяжелые времена переживала тюрьма, и охранники, и заключенные испытали на себе эту тяжесть. Безвременье, безвластие привели к полной потере контроля над тюрьмой, и вдруг оказалось, что неизвестно, какая из трех властей станет главной. Ведомственное учреждение спихивали друг на друга – то на представителей Временного правительства, то на очередной совет. Гайдамаки же и вовсе от тюрьмы открещивались, как от самого черта. Охранники перестали получать жалованье. Заключенных прекратили кормить, так как никто не выделял больше для этого средств. Еду стали закупать исключительно благодаря пожертвованиям, личными усилиями начальника тюрьмы, но на всех ее не хватало. Часть заключенных пришлось выпустить. И скрепя сердце начальник тюрьмы лично велел отправить на волю тех, кто сидел за нетяжелые преступления. Эта мера, по личному его распоряжению, не касалась политических и убийств. Все же остальные, в том числе и огромная армия воров, оказались на свободе, где тут же влились в криминальную армию Одессы. Каждая банда серьезно пополнилась вышедшими из тюрьмы людьми. Самые же «тяжелые» по-прежнему оставались в застенках. Однако новые времена даровали им невиданную прежде вольницу. Разом потеряв весь интерес к службе и предпочитая получить несколько мелких монет за оказанную услугу, охранники невероятно смягчились, а заодно смягчили правила и порядки. Заключенные теперь свободно разгуливали по тюрьме и навещали друг друга в соседних камерах, которые запирались только на ночь. Ходили слухи, что тюрьму вскоре окончательно закроют, охрану расформируют, а всех заключенных выпустят. Это полностью подавило дух охранников, остаться без жалованья в штормовой военной Одессе действительно было страшно, поэтому они и вовсе принялись относиться к своим обязанностям спустя рукава. А некоторые даже пытались наладить связь с бандами через своих бывших подопечных. Допросы не проводились, новые люди в тюрьму не попадали, политических никто не бил. В тюрьме больше не было палача – нового так и не нашли, а затем и вовсе отпала в нем надобность, когда в тюрьме прекратились проводиться экзекуции. Тюремный режим рухнул. И жизнь для заключенных в новых условиях могла бы показаться весьма комфортной, если бы не острая нехватка продуктов. Кормили их теперь два раза в день, а порции сократили до минимума. И даже те из заключенных, кто имел деньги и хотел купить продукты, не мог это сделать – попросту было негде. Голодали вместе – и заключенные, и охранники. А еще через время, как раз к середине марта, охранники и бывшие надзиратели стали разбегаться. Некоторые даже прихватывали с собой оружие. Впрочем, побегами не занимался никто. Не было власти, способной следить за всем этим. Каждой из трех властей было не до тюрьмы, каждая махнула на нее рукой. И очень скоро страшный Тюремный замок на Люстдорфской дороге превратился в какую-то совершенно уж непонятную обитель, больше похожую на гостиницу, чем на тюрьму. Новые порядки почти полностью уничтожили существующий годами тюремный институт. И если в тюрьме оставалось еще несколько охранников, то исключительно по их личному желанию, а не потому, что они были верны своему долгу и непонятно какой власти. На то, что бывшие надзиратели брали деньги у заключенных и служили постоянными связными бандитов с внешним миром, начальник тюрьмы закрывал глаза. В случае принятия каких-либо мер он рисковал остаться вообще один. Лысый гигант с мощными кулаками и нагловатым выражением лица, словно производя смотр, перемещался из камеры в камеру. Он общался с другими заключенными и, если было надо, моментально наводил порядок. Завидев его, они тут же вытягивались в струнку и даже не думали борзеть. Тому же, кто пытался качать права, лысый гигант двигал в самую грудь кулаком так, что у несчастного почти парализовывало дыхание, и говорил угрожающим голосом: – Я – Котовский! Этих двух слов было достаточно, чтобы тут же привести непокорного в чувство. Слава Григория Котовского гремела по всей Бессарабии. И в Одессе не было человека, который не слышал бы о грозном Атамане из ада – так его прозвали. Он был скор на расправу и очень свиреп. Во время его налетов всегда оставались кровавые жертвы. Обладающий огромной физической силой и невероятной волей, Котовский с первого взгляда мог подчинять себе людей. Его банда была гораздо более многочисленна, чем любая другая. Люди охотно к нему шли и стояли за него горой, что не мешало ему время от времени проводить кровавые показательные расправы над теми, кто предал или ослушался. Первые налеты Атамана из ада были очень успешны и принесли ему громкую славу. Долгое время его никто не мог задержать по той причине, что Котовский не оставлял свидетелей. Тех, на кого нападал, он убивал выстрелом в голову, и никто не мог описать его специфическую внешность. В воровском мире о Котовском ходили легенды. Особой славой пользовался его рассказ о побеге из Кишиневского тюремного замка, когда он втерся в доверие к двум охранникам тюрьмы, а затем проломил им головы обычным камнем. Дерзкий и смелый, полный отчаянных планов, Котовский также был отличным организатором, умеющим владеть ситуацией и планировать наперед. И после временного разгрома всей политической системы, сказавшейся на тюрьме, Котовский быстро захватил власть в ней в свои руки. Он был схвачен еще царскими жандармами, так как чаша его кровавых преступлений переполнила меру терпения полиции. В Тюремном замке на Люстдорфской дороге Котовский ждал смертного приговора, и никто не сомневался, что кровавый Атаман из ада закончит свои дни с веревкой на шее. Дело было только за судом, который должен был вынести смертный приговор. Когда Мишка-Япончик только вышел из тюрьмы и стал сколачивать банду, увенчанный славой Котовский уже был настоящим героем криминального мира. Он находился в одиночной камере, и все без исключения надзиратели относились к нему с почтением. Вдобавок ко всему Котовский был щедр, и немало охранников кормились из того денежного потока, который шел к нему с воли. Но Григорий Иванович был не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Он имел огромные связи в среде красных, и многих ярых участников революционного красного подполья спасал в самых трудных ситуациях. Котовский отлично знал о готовящемся перевороте в стране и о том, что из-за смены власти никакого суда не будет. Он спокойно, с комфортом жил в тюрьме, окруженный огромной сетью агентов, которые исполняли его волю на свободе. Однажды кто-то из заключенных, близких к кругу Котовского, спросил его, почему он просто не уйдет из тюрьмы. – А зачем? – Григорий пожал плечами и хохотнул. – Я теперь главный в тюрьме, здесь все по моей воле! Хочу – казню, хочу – помилую, настоящий начальник. Но тут же стал серьезным. – Выйду, когда красные к власти придут. У меня со старой властью свои счеты. Это при них я был шестеркой, уголовником. А при красных стану большим человеком. Приведу красных к власти, там посмотрим. Политические, которые прекрасно знали о двойной жизни Котовского, поговаривали, что он ждет восстания красных, которое произойдет в городе со дня на день. Все политические прекрасно знали, что восстание готовится и подготовкой его занимается самый страшный заключенный, сбежавший из тюрьмы, – Призрак. Но если Призрак был страшной, мистической личностью, о которой никто ничего не знал толком, то Котовский был знакомым, абсолютно своим. И он сумел себя поставить так, что его принимали и красные, и политические. Появившись внезапно в караулке в сопровождении своих головорезов, Котовский резко обратился к охранникам: – Камни привезли? Кто видел за стеной камни? Тут же один из охранников отрапортовал, что камни лежат под стеной. – Всех заключенных отвести в правое крыло, а сами идите в левое, – скомандовал Григорий.