Старая женщина. Седые пряди свисают на лицо, драные джинсы и тонкая блузка все в мокрой грязи. Она без куртки, руки все в крови. – Помоги мне, – едва слышно молит она. Я отползаю подальше от нее, смертельно напуганный, потому что эта женщина похожа на ведьму или сумасшедшую убийцу из фильмов ужасов, которые мы часто смотрим с Сагой. Дождь усилился, я чувствую, что лежу в луже. Поднимаюсь на корточки, снимаю туфли и беру их в руки. – Помоги мне, – бормочет женщина, тоже поднимаясь. Я понимаю, что она не может быть ведьмой, наверно, просто сумасшедшая. Но может быть буйной. Пару лет назад полиция задержала в Урмберге одного психа. Он сбежал из психбольницы в Катринехольме и почти месяц прятался в пустующих дачных домиках. – Кто ты? – спрашиваю я и пячусь назад, чувствуя под ногами мягкий мох. Женщина замирает. Вид у нее удивленный, словно она не знает, как ответить на вопрос. Потом она смотрит на свои руки, и я замечаю, что она что-то держит – книгу или тетрадь. – Меня зовут Ханне, – отвечает она после некоторой заминки. Голос теперь звучит громче, и, встретившись со мной глазами, она пытается улыбнуться и продолжает: – Тебе не нужно меня бояться. Я не причиню тебе вреда. Дождь хлещет меня по щекам, я встречаюсь с ней взглядом. Теперь она выглядит по-другому – не как ведьма, а просто как старая тетенька. Судя по всему, просто упала в лесу и порвала одежду. Может, заблудилась и не может найти свой дом. Совсем не опасная. – Что с вами случилось? – спрашиваю я. Старушка по имени Ханне опускает взгляд на свою грязную одежду, потом снова смотрит на меня; в ее глазах отчаяние и страх. – Я не помню, – бормочет она. Вдруг раздается шум приближающегося автомобиля. Заслышав машину, тетенька делает шаг на обочину и машет руками. Я поднимаюсь вслед за ней и вглядываюсь вперед. В свете фар видно, что Ханне босая и ноги у нее тоже все в крови. Но я вижу еще кое-что. Вижу, как блестят пайетки на моем платье. В свете фар меня видно как на ладони. В этой машине может сидеть кто угодно. Сосед, старший брат одноклассника, сумасшедший старик, живущий за церковью. Риск, что это кто-то из знакомых, слишком велик. От страха у меня все сжимается в груди, а сердце пропускает удар. Есть только одна вещь, которой я боюсь больше ведьм, психов и маньяков: что мой секрет раскроют. Что кто-то увидит меня в платье с пайетками и с носками в мамином лифчике. И если об этом узнают в Урмберге, мне конец. Лучше застрелиться. Я пячусь назад и приседаю за кустами. Водитель меня видел, но, может, не узнал. Идет ливень, и в женском платье я на себя не похож. Машина останавливается, и стекло ползет вниз с характерным шипением. В ночь врывается музыка. Я слышу, как старая тетенька начинает говорить с женщиной за рулем. Вроде я ее не знаю. Машина тоже незнакомая. Через пару минут пожилая женщина открывает дверь и садится. Машина отъезжает. Я поднимаюсь и иду к дороге, которая темной блестящей змеей ползет через лес. Слышно только дождь. Старая женщина уехала, но на земле что-то осталось. Коричневая книга. Малин Никогда бы не подумала, что буду работать над этим делом. Холодный ветер гонит пустой пластиковый пакет и листья прочь от низкого коричневого здания больницы. Одинокий мужчина выходит из приемной, поворачивается спиной к ветру и зажигает сигарету. Манфред Ульссон, мой временный напарник, позвонил час назад. Я вспоминаю удивленное лицо мамы, когда я ей сообщила. Её взгляд, мечущийся между мной и часами, осознание, что случилось что-то серьезное и я должна ехать, несмотря на то, что сегодня первый адвент и воскресное жаркое уже стоит в духовке. Голос у Манфреда был запыхавшийся, словно он только что пробежал три километра вокруг церкви. Но, с другой стороны, у него всегда одышка – может, причиной тому килограммов пятьдесят лишнего веса. Как бы то ни было, к новостям, которые он мне сообщил, я была совершенно не готова. В лесу нашли Ханне Лагерлинд-Шён, одну, в состоянии переохлаждения и с провалами в памяти. Не могла бы я поехать к ней в больницу? Видимо, у местной полиции ушли почти сутки на то, чтобы найти связь между Ханне и мной с Манфредом. Впрочем, что тут удивительного. В Урмберге полицейского участка нет. Ближайший находится в Вингокере, но мы с ними мало контактируем. А Ханне не помнит, что она делала в лесу и зачем вообще приехала в Урмберг. Никогда бы не подумала, что такая женщина, как Ханне, может попасть в такой переплет. Она вежливая, тихая, патологически педантичная дама лет шестидесяти, столичный эксперт по поведенческой психологии, всегда приходит на собрания вовремя и все записывает в толстую коричневую тетрадь. Как такое возможно? Как она забыла, где находится и кто ее коллеги? И где, черт возьми, Петер Линдгрен, он же обычно ни на шаг от нее не отходит? Ханне и Петер входят в оперативную группу, которая повторно занимается делом об убийстве девочки в захоронении. С тех пор как новый шеф полиции приступил к своим обязанностям, он успел внедрить много изменений. Теперь мы должны быть строже по отношению к хулиганству и повышать показатели раскрываемости особо тяжких преступлений. Специальные команды созданы для работы с организованной преступностью. И еще одна новая инициатива: cold cases – нераскрытые убийства, поскольку с отменой закона о сроке исковой давности за убийства в 2010 году количество таких дел по всей стране растет как грибы после дождя. Убийство девочки в Урмберге – как раз такое дело; его достали из архивов, чтобы посмотреть на него свежим взглядом. Мы работаем над ним уже неделю. Ханне и Петер состоят в НОА – государственном оперативном управлении полиции. И если я все правильно поняла, то они встречаются, хотя пара из них выходит весьма странная: Ханне лет на десять старше Петера. Манфред тоже из НОА. Они с Петером работают в паре уже много лет. Помимо них, в нашей команде еще Андреас Борг, ему лет тридцать, и обычно он работает в Эребру. Ну и я, Малин. То, что я расследую дело об убийстве девочки в Урмберге, довольно неожиданно. Не только потому, что именно я нашла ее останки осенним вечером восемь лет назад, но и потому, что, вообще-то, я только недавно закончила обучение и приступила к работе в полиции в Катринехольме. Но, наверно, должна быть логика в том, что выбрали именно меня. Наверно, меня послали в Урмберг, потому что я выросла здесь и должна знать тут каждую собаку. Думаю, я единственный полицейский во всем Сёрмланде, знающий эти места. Тот факт, что именно я обнаружила останки, не повлиял на решение начальства. Им просто нужен был кто-то, кто ориентируется в здешних лесах и сможет найти общий язык со стариками и старушками в одиноко стоящих домах. Кто это сделает лучше меня? В Урмберге не очень-то жалуют чужаков, а я знаю деревню и ее жителей как свои пять пальцев. Добавлю: тех, кто тут еще остался. Потому что с тех пор, как закрыли текстильную фабрику и мастерскую, почти все уехали. Теперь здесь можно встретить только дачников в сезон, пенсионеров и безработных неудачников. И, естественно, беженцев. Не знаю, кому пришла в голову блестящая идея разместить сотню беженцев в опустевшей деревушке посреди Сёрмланда. И это уже не в первый раз. Когда в девяностые годы пошла волна беженцев с Балкан, их тоже селили в здании фабрики. Я вижу, как большой черный внедорожник Манфреда въезжает на парковку, и иду ему навстречу. Машина останавливается, и крупное тело Манфреда вываливается с водительского сиденья. Сгибаясь от ветра, сбивающего с ног, он идет в мою сторону. Его рыжая копна волос встает вокруг головы, словно нимб. Он, как обычно, стильно одет: дорогое пальто, на шее с нарочитой небрежностью повязан красный шарф из тонкой шерсти. Под мышкой зажат коньячного цвета кожаный портфель. – Привет, – я ускоряю шаг, зараженная его энергий. Он кивает. – Андреас тоже будет? – интересуюсь я. – Нет, – отвечает Манфред, приглаживая растрепанные волосы. – Он у матери в Эребру. Сообщим ему завтра. – Что-то слышно о Петере? После некоторой паузы Манфред отвечает: – Нет. Сотовый отключен. Ханне ничего не помнит. Я объявил его в розыск. Полиция и военные начнут прочесывать лес завтра утром. Не знаю, близко ли дружат Манфред и Петер, но работают в паре они много лет. Обычно они понимают друг друга без слов и имеют одинаковую точку зрения по всем вопросам. Я часто вижу, как они общаются при помощи одних взглядов или кивков. Естественно, Манфред переживает за напарника. О Петере ничего не слышно уже два дня, с тех пор, как они с Ханне покинули наш временный участок в Урмберге в районе пяти вечера. Я была последней, кто их видел. Они оба были взбудоражены, словно спешили в какое-то интересное место. Я спросила, куда они направляются, и услышала в ответ, что они подумывают поехать поужинать в Катринехольм, потому что им надоело есть размороженную готовую еду, которая на вкус как картонка. Или что-то вроде того. С тех пор мы ничего не слышали ни от Ханне, ни от Петера, но никто их и не искал, поскольку были выходные. Мы заходим в больницу и спрашиваем, как пройти в палату. От яркого больничного света и натертых до блеска полов режет глаза. У Манфреда усталый вид. В глазах полопались сосуды, бледные губы сухие и потрескавшиеся. Но, впрочем, у него всегда усталый вид. Нелегко совмещать работу и воспитание маленьких детей, когда тебе под пятьдесят. Ханне сидит на койке в больничной одежде. На плечи накинут оранжевый плед с эмблемой муниципального управления. Седые волосы влажные, как после душа. Руки покрыты ссадинами, а ноги забинтованы. На полу рядом с койкой стоит капельница, игла воткнута Ханне в руку. Ее затуманенный взгляд ничего не выражает. Манфред подходит к Ханне и неуклюже обнимает ее. – Манфред, – хрипло бормочет она. Потом переводит взгляд на меня, склоняет голову на бок и смотрит. Взгляд ее выражает недоумение. До меня не сразу доходит, что она меня не узнает, хотя мы работаем вместе над нераскрытым убийством уже больше недели.