25 Матюхин вернулся под утро. У печки, обхватив колени руками и положив на них стриженую черноволосую голову, дремал Закридзе. На нарах, склонившись к огню, читал Сладков. У стены в тени сидел Шарафутдинов. Остальные разведчики спали — они ведь ничего не знали. Когда скрипнула дверь, все трое повернули голову, но с места никто, кроме Шарафутдинова, не стронулся. А Гафур подвинулся поближе, и неверный, вздрагивающий свет от печи и стеариновой плошки тронул его землистое, осунувшееся лицо. - Рвет? — спросил Андрей. Шарафутдинов кивнул. - Плохо, — сказал Матюхин. — Тут даже воля не всегда помогает... — Он подумал и сказал: — Напиться тебе надо. Сиять напряжение. Как думаешь, замполит? - С утра и напьется. - Зачем ждать? У меня фляжка есть и доппаек имеется. Матюхин осторожно, чтобы не потревожить разметавшегося во сне сержанта из своего взвода, достал вещмешок, налил кружку водки и протянул Шарафутдинову. - Ты пьяный не буйный? - Я... еще не напивался. - А сегодня — нужно. Андрей вскрыл банку рыбных консервов и, не дожидаясь, пока Шарафутдинов вытянет кружку тепловатой и потому противной водки, протянул ему печенье с консервами. Гафур судорожно закусил. Глаза у него стали страдальческими. Матюхин поболтал фляжкой, прикидывая, сколько в ней осталось, налил и протянул кружку Закридзе. Тот молча, сноровисто плеснул ее в белозубый рот и зачерпнул печеньем из консервной банки. То же сделал и Сладков. Все молчали, медленно, словно нехотя доедая десятидневный дополнительный офицерский паек Матюхина. И только после этого Закридзе спросил: - Порядок? - Полагаю, да. Опять долго молчали, и Сладков сказал: - Я сейчас от начподива. Комдив сказал, что, если схема эта верная, ей цены нет. Шарафутдинова разбирал хмель. Он стал покачиваться, глаза затуманились. - Ложись, — резко, как на занятиях, приказал Андрей, и Шарафутдинов покорно пополз на нары, свернулся в клубочек — маленький и жалкий — и вскоре стал посапывать. - Пойду, — решил Закридзе. - Подожди, — остановил его Андрей, подошел к нему и обнял. — Спасибо. Закридзе печально усмехнулся: - Не надо спасибо. Я... вначале не поверил. - Важно — поверил. - Тогда — да. Взвод спал, а Сладков и Матюхин все еще сидели возле печки на нарах и молчали. Старший лейтенант поерзал и достал откуда-то из-за спины свою фляжку и спросил: - У тебя пожрать ничего не найдется? - Вроде еще банка есть, если славяне не распустили. — Он пошарил в вещмешке и нашел банку лосося и кулечек с печеньем. Сладков молча налил в кружку водки, протянул Матюхину, а сам выпил из горлышка. Закусывая, сказал: - Полагаю, заберут тебя от нас. — Матюхин ничего не ответил. — Вот... Уже начинаешь молчать. Андрей засмеялся. Водка сняла усталость, расслабила нервы.. - Он мне сказал... о тебе. Спасибо. - Какая сегодня... ночь, — улыбнулся Сладков. — Все говорят друг другу спасибо. Вежливость... Результат правильно поставленной партийно-политической работы. — Помолчав, Сладков сказал: — И, знаешь, жаль. Вот проверились делом и огнем, поверили друг другу и расходимся. Грустно — ведь сердце другому откроешь не сразу — и радостно;- настоящим народом оказались. - В общем, знай, я отказался. Об остальном — догадывайся. - А чего догадываться? Будь я на месте того чернявого или на месте Лебедева, забрал бы тебя на дальнюю разведку не спрашивая. И все-таки — жаль... Сладков пошел досыпать, Андрей еще долго лежал, прикидывая, как сложится его жизнь в будущем... 26 Когда Каширин доложил командующему армией о смерти подполковника Лебедева, он встал, прошелся по горнице и долго смотрел в окно, за которым кружились первые, еще несмелые снежинки. Он стоял нахохлившийся, обмякший и грустный — вспомнился красивый рослый Лебедев. Но что-то в нем дрогнуло, он стал выпрямляться, и, когда отошел от окна, глаза у него сверкали и весь он был уже собранным и решительным. - В отношении лейтенанта Матюхина и всей вашей легенды нужно еще подумать. Соображения имеются разные. Кстати, дивизия ходатайствует о представлении старшины Сутоцкого к ордену Славы первой степени. А значит, и к офицерскому званию. Ты там разбирался, он достоин? - Матюхин очень просил меня поддержать это представление. Командарм кивнул: - О Матюхине еще подумаем. Пока у меня все. Каширин козырнул и вышел. Командарм опять стал смотреть в окно. Вчера, когда он позвонил командующему фронтом, сообщил о «языке» и тактической новинке противника, командующий приказал поблагодарить разведчиков и соответственно наградить. Реляции на особо отличившихся представить лично ему. А сегодня утром он позвонил и сообщил, что забирает воздушных разведчиков на северный участок обороны, значит, сведения оценены по достоинству, и там прекратятся неудачные бои. Но командующий фронтом предупредил: - Готовься и ты. Надо готовиться. Надо. Война продолжается, еще будут и смерти, будут неудачи и победы. Теперь можно добывать эти победы малой кровью. Значит, надо больше думать. Где много мыслей, там меньше крови. Вот — разведчики... Подумали как следует и сделали делю практически бескровно. Значит, воевать научились. Командарм вспомнил гауптмана, его мгновенную нерешительность перед тем, как сообщить об отводе войск в третьи траншеи, как следует оценил неизвестных друзей из немецкого тыла и вскинул голову: «Да, воевать научились, а противник ломается изнутри. Очень характерно то, что так вел себя артиллерийский офицер. Артиллеристы — издавна интеллигенция армии, и, если она задумалась, значит, процесс осмысливания зашел далеко. И то, что австриец, которого, в сущности, не просили давать сведения, стал действовать самостоятельно и даже нашел себе помощников, тоже показательно: допекло. Думать, думать нужно, чтобы поставить себе на службу все эти перемены, сам процесс, происходящий в армии противника. Даже тактическую новинку и ту нужно поставить себе на службу». Командарм подошел к двери, приоткрыл ее и приказал: - Вызовите ко мне инженера. Кое-какие мысли у него уже родились... * * * notes Примечания 1 «Крабами» называли передвижные стальные цилиндры с овальной крышей, под которой размещался пулемет. — Прим. авт.