– Этап второй, – говорю я. – Сайты знакомств в Интернете. Сейчас это серьезная вещь, там не только извращенцы тусуются. – Ты действительно все продумала. – У меня было много свободного времени. – Это верно. – И проблема в том, что я не знаю, сколько еще мне осталось. Какое-то время мы молчим. Я наблюдаю, как сосредоточенно работают за стойкой бариста, поворачивая шкалы и нажимая кнопки на огромной кофе-машине, с ритмичным пыхтением выпускающей пар. В голове у меня возникает картинка кардиомонитора, возвышающегося над больничной кроватью. Линия плоская, писк прекратился. Кто-то выключает аппарат, и его без лишних слов выкатывают из палаты. – Ты поможешь мне? – спрашиваю я. – По сути, если со мной что-то случится, я не хочу, чтобы папа остался один, потому что он угроза для себя и окружающих. Вот именно. Прости. Прости, если это звучит глупо. – Нисколько это не глупо! Да, помогу, разумеется, помогу. Но ты с этим справишься. – Но тем не менее, – вздыхаю я, – важно, что я собираюсь затащить папу на чертову сцену знакомств, и первое, что я сделаю, – расскажу ему об этом. Том – Па, ты меня слушаешь? Папа? Мы сидели в фойе маленького городского кинотеатра. В большом зале показывали новый диснеевский фильм, но мы выбрали для просмотра претенциозную французскую ленту о неудачном семейном отпуске в Дордони. Моя дочь только что провела два дня в клинике, и нам показалось, что это идеальный способ вновь свыкнуться с реальной жизнью. Погруженный в свои мысли, я смотрел в окно, наблюдая за потоком вечернего транспорта. – Папа! – прокричала Ханна. – А? Прости. Что ты сказала? Она выразительно закатила глаза: – Я сказала, что размышляла о свиданиях. Ну вот, подумал я. Надо отнестись к этому с тактом. – Правда? – откликнулся я. – Ты пригласила кого-то на свидание? Это Джей? – Что? Да нет же! Я говорю не о себе, а о тебе! – О-о, Ханна, опять? – Да, папа, опять. Я поневоле заерзал в кресле – прямо иностранный агент в ожидании допроса с пристрастием. – Со мной все в порядке, – заявил я. – Сейчас мне ничего подобного не нужно. – Может, дело совсем не в том, что нужно тебе. – Что ты имеешь в виду? – Блин! Неужели я должна все объяснять? Послушай, за последние десять лет у тебя было примерно пять свиданий, и я знаю почему. Не потому, что ты ужасный тип, хотя, очевидно, это не лишено смысла. Это все из-за меня, из-за всего этого. – Она подняла руку с не снятой пока больничной биркой. – Но это нечестно – нечестно использовать меня в качестве отговорки. – Ханна, перестань! Дело совсем не в этом. – У тебя должна быть жизнь помимо меня. – У меня она есть. У меня есть… – И помимо этого чертова театра! – Я знаю, я буду… я… – Но я хочу увидеть эту жизнь, папа! Хочу быть уверена, что ты в порядке… что все будет в порядке… если что-то случится. – Я не могу… не могу об этом думать. Прости, Ханна. Ко мне приходят воспоминания. Второй курс. Я только что поселился в доме с четырьмя другими студентами и студентками факультета театрального искусства. Очень быстро я усвоил ценный жизненный урок: не живи вместе с четырьмя студентами факультета театрального искусства. Или с любым другим числом студентов этого факультета. Никогда. Ибо целую неделю мы с упоительной страстью любили друг друга. У нас было нечто вроде прекрасной общины хиппи, и мы здорово выпендривались. Через месяц, однако, все это переросло в бурный водоворот пьяных споров, сомнительных сексуальных контактов и употребление рекреационных наркотиков низкого качества. Оставшуюся часть года я проводил там как можно меньше времени. И я стал околачиваться в библиотеке с настоящими студентами, делая вид, что занимаюсь. Элизабет посещала библиотеку постоянно. Каждый день она сидела за одним и тем же столом с кипой устрашающих на вид книг по экономике, что-то быстро строча в блокноте формата А4. Она носила темные очки в толстой оправе. Одевалась практично, но при этом умудрялась оставаться женственной. У нее был какой-то внушительный вид. Я, уроженец крошечного городка из глубинки Сомерсета, выходец из вырождающейся семьи разнорабочих, никогда не видел таких, как она. Я, бывало, околачивался поблизости, стараясь быть незаметным и в то же время обворожительным. Однажды я попросил разрешения сесть рядом, говоря, что свободных мест нет. Они были. Но так или иначе, она разрешила, разговаривая со мной отрывистым деловитым тоном, как с официантом, испрашивающим позволение убрать со стола. Это случилось. Я влюбился. Три года спустя (я укорачиваю длинную историю) она вновь сказала мне «да». Только на этот раз я стоял перед ней, преклонив колено, держа в руке кольцо с дешевым бриллиантом, а ее родители смотрели на меня пристально и недоверчиво. Возможно, я вернусь к этой истории чуть позже. Так или иначе, бездельник с факультета театрального искусства и девушка выдающихся способностей поженились. Это была классическая история из серии «крайности сходятся» – идеальная романтическая комедия. Именно поэтому романтические комедии гораздо чаще заканчиваются женитьбой, а не начинаются с нее, ведь силы, притягивающие двух разных людей, могут легко изменить полярность на противоположную, и тогда – сюрприз! – вы окажетесь родителем-одиночкой. Но с другой стороны, у меня появилась Ханна, так что все чудесно. Господи, это было сложное десятилетие! Как бы то ни было, все это напомнило мне, что я познакомился со своей женой, слоняясь около ее стола в университетской библиотеке. Никак не вариант для управляющего театром сорока с лишком лет. Это было бы странно. Мне следовало увильнуть от разговора с дочерью, и, насколько мне было известно, прекрасный способ отвлечь внимание тинейджера состоит в том, чтобы смутить его. Смущение – дымовая шашка взаимоотношений детей с родителями. – Так кто же такой Кэллум? – спросил я. – Что? Кто? Зачем ты спрашиваешь? Вот видите – сработало! – Когда мы были в пассаже, – начал я, – твоя подруга упомянула Кэллума. – Она мне не подруга. – Она произнесла его имя, и ты посмотрела на нее таким взглядом, который обратил бы ее в камень, будь ты Медузой. Ханна сунула ложку в чашку с горячим шоколадом и стала сердито помешивать. – Он просто тупой парень, который ходит вместе со мной на английский. Сидит себе, ничего не говоря, с этой глупой ухмылкой, типа, он всех критикует. Он написал сочинение по романтическим чувствам в «Джейн Эйр», а мистер Макалпин прочитал его в классе, потому что… О-о, да ладно! С этими словами она швырнула ложку на стол. Я нечаянно наткнулся на золотую жилу в деле переключения внимания тинейджера. – Хорошее было сочинение? – спросил я. Она посмотрела на меня, недоуменно качая головой: – Офигенно прекрасное! Там говорилось, что, по существу, в апокалиптическом представлении викторианской Британии эта любовная история расцветает, как вновь возникающая галактика. Во всяком случае, Эмилия сказала всем, что я плакала, а я и не думала плакать, но ты знаешь, как это бывает – все вдруг начинают: «О-о, Ханна влюбилась». Полная чушь! Меня совершенно не интересует ни он, ни кто-либо другой из этой жалкой школы. – И вот теперь именно ты собираешься учить меня ходить на свидания в двадцать первом веке? – Я не говорила, что собираюсь тебя учить. – Просто собираешься оставить это на мое усмотрение? – Не совсем. Посмотрим, как пойдут дела. – Ханна?… – Я не совсем уверена, что тебе можно доверять. – В поиске любви? – Тебе не нужна любовь, тебе нужна помощь. Ты беспомощен, я должна передать тебя кому-то другому. У меня чисто эгоистические побуждения. – Ты нехорошая. Нехорошая девочка. – Но ты думаешь об этом? То есть о свиданиях. – После того, что произошло в «Вираго»? Может ли каждый из нас вновь с этим столкнуться? – В «Вираго» была репетиция. Результаты оказались… весьма интересными. Папочка, просто подумай об этом. Пожалуйста! Я со вздохом взглянул на нее, потом перешел на другую тактику переключения внимания: – Послушай, нам стоит подумать о большой пьесе, которую мы поставим на твое шестнадцатилетие. Осталось несколько недель! Я подумываю про лед и уже навел справки. Маленький каток на сцене не такой уж дорогой, как кажется, и… Ханна?… Она смотрела в сторону бара, машин для попкорна, на небольшую группу фанатов кино из среднего класса, собравшуюся у дверей во второй зал. – Не знаю, папа. – Ты права. Лед – это, пожалуй, чересчур, в особенности для бедер Маргарет.