– Много чего случилось тут, наверху, – промолвил бессмертный, подходя вплотную и разглядывая кровавый рубец на щеке Дэймона. – Но ты остался прежним. И твоя сила до сих пор с тобой. Редкий случай: он предстал в своем истинном обличье. Гладкая, словно подсвеченная изнутри, кожа; отливающие золотом, длинные пряди волос. Лоб охвачен тонким золотым обручем: посередине крупный изумруд великолепной огранки; по бокам россыпь мелких сверкающих бриллиантов. Королевская корона. Сейчас он ничем не напоминал того рослого, немного угловатого парня с городских окраин – парня в грубых, заляпанных грязью ботинках, в мешковатых штанах и куртке с поднятым воротником – которым любил прикинуться иной раз, появляясь в различных, неподобающих его королевскому достоинству, местах и из тщеславия становясь видимым для смертных. – Однажды ты уже обманул меня, – процедил Дэймон, пятясь к кровати. – Клянусь богом, которым клянется мой народ, если ты обманешь меня и на этот раз, твое бессмертие продлится не очень долго. – Ты не слишком сговорчив, сын друида, – улыбнулся бессмертный. – А ты не слишком разборчив в средствах, мой король. Один пламенный поцелуй для изуродованной виртуальным хлыстом щеки… Хлыстом, который между тем успешно материализовался и удобно лег инкрустированной рукоятью на ладонь бессмертного. – Итак, согласен ли ты принять мою любовь? Тяжело дыша, Дэймон откинулся на подушки. – Нет. – В таком случае прими мою ненависть! – Не смей! – Он сделал попытку увернуться от гибкой глянцевой змеи, со свистом взметнувшейся в воздух. – Ты, может, и господин, но я не слуга! – Нет, не слуга. Кто посмел назвать тебя слугой? Ты пленник. И я проучу тебя по праву сильнейшего. – Сделай это как-нибудь иначе! – Ты совершаешь ошибку, обнаруживая свою слабость, – заметил бессмертный с ласковой укоризной. – Ты слаб… Так помни об этом – и повинуйся. Приподняв голову, Дэймон рискнул осмотреть постель и себя. Все в полном порядке. Никаких следов жестокой расправы, только старый шрам на плече, да всякие мелкие повреждения, за которые следовало благодарить Константина. – Должен ли я повторить свой вопрос? – Нет, – простонал Дэймон. Объятия бессмертного жгли его до слез. – Не бойся. Я не попрошу ничего такого, чего ты не смог бы мне дать. – Я не боюсь тебя, высокорожденный из Бруга. – Не отвергай меня, Дэймон, и я позволю тебе остаться со мной навсегда. Дэймон… Впервые он услышал собственное имя из уст бессмертного. Это заставило его вздрогнуть, покрывшись холодным потом. – Навсегда? Как долго продлится твое «навсегда», повелитель? Тот улыбнулся одной стороной рта, копируя улыбку Дэймона. – Go bragh.[60] Что ж, похоже на правду. – Посмотри на меня, Дэймон. Он посмотрел. – Назови меня по-имени. От ужаса у него закружилась голова. – Назови… – Не требуй от меня этого, мой король. Все знают твое имя, оно есть во всех книгах, его шепчут, проходя вдоль берега реки Бойн, все сельские жители и даже некоторые горожане. Но назвать тебя им – вот так, прямо здесь – это немыслимо, это недопустимо, это… слишком интимно! Глаза бессмертного – неукротимые, блистающие глаза прекрасной бестии – были совсем рядом. Ближе… еще ближе… Всего на один жуткий миг (но и его хватило, чтобы Дэймон окоченел от ужаса) он принял облик Ларри. Сходство было ошеломляющим, абсолютным. А затем (господи, помилуй!) облик самого Дэймона. Лицом к лицу с самим собой… Это ли не клинический случай шизофрении? – Смелее, Дэймон. Это нетрудно. Видишь, у меня получается. Я говорю: Дэймон. И еще раз: Дэймон. Теперь твоя очередь. Ну?.. Он набрал в легкие побольше воздуха. – Энгус. – Хорошо, мой воин. Теперь скажи мне «да». Он закрыл глаза. Глава 10 Вестмит… Лонгфорд… Машина идет на автопилоте. Константин, погруженный в свои мысли, толком не следит ни за скоростью, ни за направлением. Он наездил по этому маршруту столько километров, что, кажется, разбуди его среди ночи и посади за руль в пижаме, с завязанными глазами… Стоп! Все это хорошо, но с трассы номер четыре пока лучше не съезжать. В конце концов, мы направляемся не в Мэйо, где год назад ты едва не свернул себе шею на стенах аббатства Коэнг, а в Донегал, минуя Лейнтрим и Слайго. А еще Сид-Филдс – помнишь? – поселение каменного века Сид-Филдс, где ты впервые увидел блуждающие огни на болотах. Большая часть каменных стен и фермерских построек со временем оказалась под болотистым покровом, что сделало их изучение, мягко говоря, затруднительным. Днем: пружинящая под ногами почва, бекасы в камышовых зарослях, специфический запах стоячей воды… Ближе к ночи: все то же самое, плюс традиционное ирландское суеверие. Сидеть у костра, чесать языками – это их просто хлебом не корми. Похищенные младенцы, друидические огни, распахивающиеся ежегодно, в канун Самайна, недра чудесных холмов… А если в разгар повествования вдруг, боже упаси, прокричит выпь, считай, бессонная ночь тебе гарантирована. Нервные барышни станут вскрикивать, бегать друг к другу по коридору старого одноэтажного школьного здания, топая босыми ногами, и в конце концов поднимут на ноги всех мужчин, способных держать в руках оружие, крича, что вот только что, буквально пять минут тому назад, к ним в дверь ломился сам Брикрен[61]. Как-то раз они задержались на объекте дольше обычного и с наступлением темноты увидели над тропинкой и наполовину погребенными под толщей воды руинами мертвого города блуждающие огни. Мальчишка-шотландец, студент из Эдинбурга… как его, кажется, Диллон… перепугался до смерти и начал убеждать Константина как можно скорее уносить отсюда ноги, на полном серьезе уверяя, что это души погибших на болотах людей. И как тут не вспомнить старину Йейтса. Было очень темно, мы уже досыта наслушались историй о разных разностях, и это обстоятельство вполне могло незаметно привести нас на тот самый порог – между сном и явью – где сидят, широко раскрыв глаза, Химеры и Сфинксы, и где воздух всегда полон шепотков и шорохов.[62] Время близится к четырем часам пополудни. Позади остались озера Лох-Кей и Лох-Арроу, потом городишки Коллоней и Баллисдейр. Еще чуть-чуть, и он окажется в сердце графства Слайго с одноименным городом и легендарными, воспетыми поэтом, горными вершинами Нокнарей и Бен-Булбен. Что-то побуждает его сойти с трассы, оставить машину на крошечной асфальтированной площадке напротив супермаркета и спуститься на несколько минут к Лох-Гилл. Удивленные взгляды встречных напоминают о расквашенном лице и грязных, как у сезонного рабочего, джинсах. Умыться-то он умылся – с удобствами на бензоколонке было все в порядке – а вот переодеться никак. Не предусмотрел, не учел. У Анны, кажется, оставались какие-то его шмотки, но заваливаться к ней в таком виде… Он вообще не собирался ставить ее в известность о своем посещении долины Бойн и очень надеялся, что Дэймон проявит аналогичную сдержанность. Анне совершенно ни к чему об этом знать. Однако, он избегал встречи еще и по другой причине. После того, как ее ирландский герой-любовник сделал свое признание, Константин не был уверен в том, что хочет видеть ее. Во всяком случае, в ближайшие два-три дня. А если начистоту, он вовсе не был уверен в том, что сможет смотреть на нее, говорить с ней и при этом сохранять самообладание. Если бы ему довелось увидеть ее сразу после драки, скорее всего, он бы ее попросту убил. Типичный случай мужского шовинизма. Но и сознавая это, сложно что-либо изменить. Скорчившись на большом валуне, он старается на думать о гибком, податливом теле Анны, ее потусторонней улыбке, слегка близоруком взгляде, устремленном на собеседника и в то же время сквозь собеседника… Старается не думать и все равно думает. Ирка, увидев ее однажды на каком-то светском рауте, позже сказала Константину, что она не от мира сего. Что это значило в ее устах, нетрудно было догадаться. Впрочем, о нем Ирка говорила то же самое. Даже в счастливую, а потом и не очень счастливую пору их супружества она любила повторять, что он «немного crazy». Наверно, она права, раз он и сейчас думает не о том, как уладить все с Анной, как вымолить у нее прощение, а о том, как уладить все с Анной, не потеряв Ирку. Вот бы взять и сложить двух этих женщин в одну. Красивую оторву с Западной Украины и молчаливую профессорскую дочку из Москвы. Правда, с Западной Украины не сама Ирка, а ее мамашка… Ладно, проехали. Разросшийся вдоль берега кустарник – шиповник, можжевельник – как-то по особенному пышен и колюч, так что к воде особо не подойдешь. Побродив бесцельно взад-вперед, Константин возвращается к машине. Впереди город Слайго, за ним Драмклифф, за ним Грейндж, а там и до Данглоу рукой подать. Час езды. Смыть с себя всю грязь, опрокинуть стаканчик виски… А что, если Анна не простит? Если расскажет отцу? Константин был многим обязан этому человеку. За все это время Владимир Терехов ни разу не намекнул, что ему известно о любовной связи Константина с его дочерью, хотя это не могло не тревожить его. Константин знал, что профессор чрезвычайно трепетно относится к дочери. И это можно понять. Девочка, дочка, к тому же единственная… Он и сам не отказался бы иметь дочь от Анны. Но Анна… Черт возьми, этот мир слишком паршив! Как всегда на этом участке пути, взгляд его обращается к вершине Нокнарей. Carn[63] из белых камней отмечает место, где нашла свой конец королева Медб[64], великая и ужасная. Однажды я поднимусь туда и добавлю камень к твоему карну, медовая госпожа… Как-нибудь. Время еще есть. Теперь моя жизнь неразрывно связана с твоей. Как сказал этот порочный гений: счастья, здоровья и смерти в Ирландии! Слева зеленеет Россес – поросшая травой пустошь и выдающийся в море скалистый мыс. С легкой руки Йейтса место это имеет славу едва ли менее зловещую, чем Бруг-на-Бойн. Кратчайшего хода в сумеречное царство, нежели через этот мыс, не существует, ибо где-то здесь есть невероятной длины и глубины пещера, «полная златом-серебром и с превеликим множеством богатых покоев и залов». В прежние времена, когда вход в пещеру еще можно было при желании отыскать, туда забрела, по слухам, собака, и в развалинах форта, на расстоянии весьма изрядном от моря, люди слышали потом, как она там, глубоко под землей, воет. Не доезжая до городка Грейндж, который правильнее было бы назвать деревней, Константин тормозит… тормозит… и останавливается совсем. Перед ним Бен-Булбен. Над его вершиной в любую погоду полным-полно ястребов. Где-то здесь, на лесистых склонах, из-за жестокосердия своего господина погиб Диармайд О’Дуибне. Как и Анна, Константин не прочь иной раз послушать все эти истории, но он всегда был далек от того, чтобы смешивать вымысел с реальностью. Тут Финн подошел, чтобы взглянуть на раненого. – Приятно мне видеть тебя таким, Диармайд, – сказал он. – Хотел бы я, чтобы все женщины Ирландии посмотрели на тебя сейчас, ибо от несравненной красоты твоей уже ничего осталось. – Помилосердствуй, Финн, – ответил Диармайд. – Не я ли спас твою жизнь на пиру в доме Дарка? – Чего ты хочешь? – усмехнулся Финн. – Всем известно, что великий вождь фениев может исцелить любого, если даст ему испить воды из своих ладоней. – Здесь нет воды, – сказал Финн. – Взгляни, в двух шагах от тебя струится чистейший источник. Не желал Финн исцеления для Диармайда, но когда о том попросили все фении и Осгар, внук самого Финна, он направился к источнику. Зачерпнул воды, но не донес, вся вода вытекла между пальцев. Зачерпнул во второй раз и вновь упустил воду, вспомнив о своей невесте Грайне. Поглядел на это Диармайд и тяжко вздохнул. – О Финн! – воскликнул тогда Осгар. – Если сейчас же не принесешь ты воду, клянусь, одному из нас уже не сойти живым с этого холма!