Может быть, все его нормальные эмоции оставались за дверью кабинета терапевта. Может быть, в течение часа один раз в неделю он плакал и кричал, бил подушку, как обычный человек. Или, может быть, то, что случилось с его мамой, выбило из него все нормальное. — Пахнет сырными начо. Я подняла глаза. По ступенькам трибун ко мне поднималась Марабель Финч, как всегда, одной рукой обнимая живот. Она делала это начиная с двухмесячного срока, когда еще не было видно ничего, кроме плоского живота. До того как ребенок начал действительно расти, я бы назвала Марабель изящно прелестной, хрупкой, как сахарная вата или стеклянная фигурка. Но сейчас она была на шестом месяце и набрала вес. Ее лицо стало круглее, а тело полнее, и она больше походила на настоящего человека — очень прелестного настоящего человека. Пока она садилась рядом, я понюхала свои подмышки. — Не ты, — сказала она. — Воздух. Тогда я на пробу понюхала воздух. Как по мне, так пахло полуденной жарой и, еле уловимо, сорока школьниками, занимающимися где-то внизу. — Как ты? — спросила я. — Хорошо. Только голова болит. — Ты, наверное, не должна находиться на улице. Тут очень жарко. — Они же здесь. Она показала на поле. — Это другое. Марабель нахмурилась в слабом негодовании: — Потому что они мальчики? Я вздохнула: — Давай зайдем внутрь. — Хочешь газировку или что-нибудь? — спросила я, когда мы зашли обратно в школу. — Малыш ненавидит газировку. Теперь у Марабель почти не было собственного мнения. Малыш был на первом месте независимо ни от чего, и существовало довольно много вещей, которые он не выносил. Прошлой весной я просматривала раздел фантастики в библиотеке. Завернув в следующий ряд, я увидела Марабель, сидящую на табурете-стремянке. У нее на коленях лежала стопка книг, рядом стояла пустая тележка. Она сидела, выпрямив спину и аккуратно сложив руки на верхней книге стопки, и не отрываясь смотрела на одну из верхних полок напротив. — Привет, — сказала я, но она не шевельнулась. — Все в порядке? Марабель моргнула раз, потом другой и перевела взгляд на меня. — Да, — ответила она наконец. — Мне просто нужно кое-что проверить. — Книгу? — спросила я, и она рассмеялась. На самом деле она смеялась, пока ее глаза не заблестели от слез. — Нет, не книгу, — сказала она. Мы пошли в ближайший супермаркет. Пока я искала нужный ряд, она стояла у прилавка с закусками и глубоко дышала, закрыв глаза. На секунду я подумала, что она в панике, но потом ее лицо расслабилось, а губы растянулись в улыбке. — Что ты делаешь? — Самый лучший запах в мире, — ответила она. — Прости? — Хот-доги на раскаленной решетке. Я даже не знала, что на это ответить. — Идем. Нам надо... просто идем. Она взяла тест в туалет и уговорила меня войти и подождать вместе с ней. Я стояла у раковины, а она сидела на сиденье унитаза, глядя на полоску. Та не была синей. Тогда я знала, что они меняют цвет, но на этом тесте просто появлялась надпись «Вы беременны» или «Вы не беременны». Буквы были маленькими, но очень четкими. — Ох. Я вспомнила, как сильно удивилась, во-первых, тому, что Марабель занималась сексом раньше меня, а во-вторых, тому, как она может сидеть, держа кусочек пластика, который изменит ее жизнь, и выглядеть лишь слегка... взволнованной. Не грустной, не расстроенной или испуганной. Просто взволнованной. — Я помочилась на него, — произнесла она после длительного молчания. — Можешь поверить, что я держу что-то, на что помочилась? Я взяла у Марабель тест — хотя она была права: она действительно на него помочилась — и несколько раз встряхнула его, как будто от этого результат изенился бы, словно в магическом шаре. — Может, это ошибка. Марабель ничего не сказала. Это было очень странно. Почти смешно. Она не выглядела расстроенной. Более того, она не выглядела удивленной. — Что будешь делать? Я не хотела спрашивать, но не смогла удержаться. Марабель посмотрела на меня: — К чему ты клонишь? — Ты... ну, я не знаю. Ты ставишь это? — Его, а не это. — Марабель забрала у меня полоску и выкинула ее в мусорку, после чего принялась мыть руки. — Он ребенок, а я его мама, и не знаю, что еще ты собиралась мне предложить, кроме как родить его. — Но тебе не обязательно оставлять его, — вырвалось у меня. Я не могла промолчать. Ей пятнадцать лет, и, ради всего святого, она носит розовые пластмассовые украшения. И она должна стать чьей-то мамой? Марабель повернулась ко мне — с ее рук стекала вода — и посмотрела прямо в глаза. Я была выше, ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть мне в лицо. — Я скорее избавлюсь от тебя, — сказала она и вышла. Никогда до этого, да и после тоже, я не слышала от Марабель такой убежденности. Я не понимала, как она может быть такой уверенной, без колебаний. Не думаю, что когда-либо была хоть в чем-то так уверена. А теперь она стояла рядом со мной перед автоматом с соками в школе Темпл-Стерлинга и обеспокоенно переводила взгляд с кнопки «манго-папайя» на кнопку «клубника-киви». Я вставила в автомат доллар. — Просто выбери. Она погладила живот и нажала «манго-папайя». — Как ты оказалась здесь после уроков? — спросила Марабель, пока мы с соком в руках неторопливо шли по коридору. — Я встречалась с миссис Уэнтворт. — С той леди-консультантом? — Ага. — Она дала мне буклеты про специальные школы. Она добрая. Добрее, чем моя мама. — Ты не захотела идти в одну из тех школ? — Малыш никогда не будет нормальным без общества. Я слабо улыбнулась. — Почему ты тут так поздно? — спросила я, когда мы завернули в главный коридор. — У меня нет водительских прав, — сказала Марабель. — Другим людям приходится возить нас. — Хочешь я отвезу тебя домой? На этой неделе моя машинка сотрудничала и сейчас счастливо стояла на боковой стоянке рядом с машиной Кэса. — Нет, я не против подождать. Я толкнула двери школы и вышла на сентябрьское солнце. Первая тренировка Фостера с командой девятиклассников вот-вот закончится.