— Нет, но я... я его сестра. — Хотите поехать с ним в больницу? Я кивнула. — Вероятно, у него сотрясение, — сказал ближайший ко мне медик. — Потеря сознания — нехороший симптом при травмах головы, так что нам нужно его забрать и проверить. Но все должно быть в порядке. Мы наблюдали, как Фостера подняли на каталку. Он был практически серым. — Ты едешь, Дев? — спросил он, когда медики повезли его к машине. — Конечно. В «Скорой» Фостера вырвало. Как только мы приехали в окружную больницу, его сразу же забрали на томографию. Я осталась ждать в коридоре и позвонила родителям. Они только что выехали из аэропорта, и им требовался еще час или два, чтобы добраться до дома. Я была в такой панике, что мне казалось, будто они все еще за тысячи километров от дома, но я старалась, чтобы мой голос не дрожал, когда сказала им, что Фостер поправится. Мне не хотелось вешать трубку, и когда я это сделала, то осталась наедине с отдаленным гулом аппаратов да скрипом обуви по линолеуму. Мне захотелось опять позвонить маме. Телефон казался бесполезной жестянкой с обрезанным проводом, бросившей меня в одиночестве. Я крепко зажмурилась и уперлась затылком в стену. Когда Фостер вернулся с компьютерной томографии, врачи сошлись во мнении, что с ним все будет хорошо. Они сказали мне, что хотят понаблюдать за ним еще одну ночь. К тому же все равно его могли отпустить только со взрослым. Нас отвели в крошечную палату, где места хватало только для кровати, пластикового стула и всякого оборудования, которое обычно показывают по телевизору. Фостера подключили к аппарату, который отслеживал его жизненные показатели, после чего мы остались одни. — Мама и папа уже едут, — сказала я, когда медсестра вышла. — Они скоро будут здесь. Фостер кивнул, и мы оба замолчали. Когда я снова посмотрела на него, его лицо все еще оставалось серым. Но не таким, как на поле, когда он только что получил сотрясение мозга. Джейн сказала бы, что он выглядел осунувшимся. — Ты в порядке? Он ответил не сразу. — Мой папа умер в больнице. Я этого не ожидала. Я просто... тупо сидела. — Да? — Ага. И потом я еще раз попал в больницу. Я потерял сознание в школе, и меня забрали в больницу. Они пытались дозвониться до моей мамы, но никак не могли, а когда наконец дозвонились, она так и не приехала за мной. Так я и получил социального работника. Это был один из его особенных моментов. Как в кухне после похорон Сэма Уэллса. Фостер переживал что-то свое. — Я слышал, как они звали, — продолжил он. — На поле. Я слышал, как они говорили «сынок, сынок», но не понимал, к кому они обращались, потому что я ничей не сынок. Пока Эзра не сказал мое имя... тогда я понял, что они говорят обо мне. Глаза Фостера блестели, а его голос стал тише, когда он снова заговорил. — Она так и не приехала забрать меня из больницы. Я кивнула. — Я знаю, никто этого не говорит, но она и отсюда не собиралась меня забирать. Я знаю, что это никогда не входило в план. Я посмотрела на аппарат, отмечающий сердцебиение Фостера. — Мне жаль, — сказала я после долгой паузы, и я действительно сожалела, но я также чувствовала себя не в своей тарелке и не знала, что сказать, чтобы ему стало легче. Так что я снова промолчала, пока Фостер не произнес: — Ты как-то сказала, что это нормально — ненавидеть ее. — Это так. — Ну, я ее ненавижу. Молчание. — Хотя я думаю, что она любит меня. Думаю, она бы не отослала меня, если бы не любила. — Он посмотрел на меня с серьезным выражением. — Так ведь? Я отчаянно желала, чтобы мама с папой были тут. Они бы знали, что сказать, чтобы ему полегчало. Мама обняла бы его, а папа сказал бы что-нибудь правильное. Но я просто позволила упасть нескольким эгоистичным слезинкам, не состоянии даже представить, что он испытывал, потому что знала, что мои родители всегда приедут за мной. — Так, — сказала я и впервые действительно поняла, каково ему жить с нами. Я всегда предполагала, что он вообще не скучает по ней. Что здесь он счастливее. А как же иначе? У нас есть еда и одежда, и мои родители милые, обычные родители, которые спрашивают, как прошел твой день, и говорят тебе делать домашку. Разве это не лучше той, кого мало волнует твое существование, а свое — и того меньше? Но она была его мамой, и это была его жизнь. Это все, что он когда-либо знал. Я посмотрела на Фостера. До этого я не понимала, что люблю его, но я любила. И его боль была моей болью, и она ранила меня, но в каком-то странном смысле это было даже хорошо — знать, что мы можем ее разделить. Я обняла его, и он заплакал. Прошло много времени, прежде чем я поняла, что в дверях стоит Эзра. — Привет, — хрипло сказал Фостер, отодвигаясь от меня. — Мне прийти попозже? — спросил Эзра. — Нет. — Фостер вытер нос тыльной стороной руки. — Все хорошо. Заходи. Эзра шагнул в палату. — Мы выиграли? — спросил Фостер. — Не знаю, — ответил Эзра. — Я ушел сразу после того, как тебя увезли. Но мне не разрешили тебя навестить. Пришлось тайно проникнуть сюда, как ниндзя. — Он запнулся. — Ты как, нормально? — Нет. — Губы Фостера дрогнули, а глаза снова заполнились слезами. Эзра поразмыслил над этим минуту и сказал: — Знаешь, что нужно делать? — Что? — Зажмурься, очень крепко, и считай до трехсот. Это все, что нужно. Просто считаешь до трехсот, а когда откроешь глаза, пройдет пять минут. Даже если тебе больно, или дела идут дерьмово, или ты не знаешь, что делать, ты только что прожил целых пять минут. И когда тебе кажется, что ты больше не можешь, просто закрой глаза и снова считай. Это все, что нужно. По пять минут за раз. Глаза Фостера были красными. Он слабо кивнул: — Хорошо. — Давайте сделаем это. — Эзра сел на край койки и посмотрел на меня. — Мы все закроем глаза. Я закрыла глаза, и мы начали считать: — Один... два... три... На «сорок четыре, сорок пять, сорок шесть» дыхание Фостера стало ровным. На «сто семьдесят восемь, сто семьдесят девять» я услышала, как он откинулся обратно на подушки. На «двести пятнадцать, двести шестнадцать, двести семнадцать» я протянула руку поверх одеяла, нашла пальцы Эзры и крепко сжала. Мы досчитали до трехсот. Я открыла глаза. Фостер испустил долгий вздох, посмотрел на меня и слабо кивнул. Я кивнула в ответ. Он крепко зажмурился. И начал считать заново. 36 Эзра оставался с нами, пока не приехали мои родители. Мама была сама не своя. — Поверить не могу, что нас не было рядом, — продолжала повторять она. За первые десять минут она взбила подушки Фостера раз двенадцать. — Я в порядке, — продолжал отвечать Фостер, и это хорошо, потому что, кажется, маме требовалось множество заверений. Клянусь, она готова была заставить его произнести алфавит задом наперед и по порядку, чтобы убедиться, что из его головы не выбили пару букв. Пока мои родители занимались Фостером, Эзра переместился ближе к двери. — Спасибо, — сказала я, заметив это. — За... ты знаешь. — Без проблем. Эзра достал из кармана телефон, и я впервые подумала о том, что уже поздно. — Ты, наверное, хочешь домой. Он помотал головой: