— В одиннадцать. Она кивает. — Куда летишь? — Орландо. Даллас. Затем обратно в Атланту. — Будешь дома к ужину? Э-м… — Она качает головой. — Прозвучало так… — Нет, — говорю я. — И я тоже. Собираюсь встретиться с… кое с кем. — Она отводит взгляд к окну. — Свидание? Хорошо. — Я выливаю остатки кофе в раковину и ставлю кружку в посудомоечную машину. — Свидание, — повторяет она за мной, будто разгадывая, что это такое. — Наслаждайся свиданием. — Я направляюсь к двери в гараж. — Безопасного полета. — Спасибо. Дверь за мной закрывается, и я останавливаюсь, делая глубокий вдох. — Я иду, детка, — шепчу я, прежде чем мои ноги неохотно ступают к машине. — Я… иду. Весь следующий месяц я летаю всевозможными рейсами. В полете я чувствую себя ближе к Сюзанне. А дома я не чувствую ничего, кроме зияющей пустоты, потому что ее больше нет во всех местах, где я привык ее видеть. В джунглях. В нашей кровати. В саду. У гребаного туалетного столика в ванной, который теперь пуст. Присутствие Эмерсин в доме кажется странным. Не так, как было при Сюзанне. Не так, как с соседями по комнате, с которыми мне приходилось жить раньше. Видимся мы не часто. Оба много работаем. Находясь дома, я бегаю и навещаю родителей. Эмерсин проводит свободное время за фотосъемками или обработкой фотографий у себя в комнате. Время от времени она забивается в угол дивана, словно не хочет занимать его целиком, и работает за ноутбуком. Сюзанне нравилось смотреть, как она корректирует изображения в Photoshop. Она говорила, что это успокаивающее воплощение удовлетворения. Иногда мы пересекаемся на кухне. Если я остаюсь дома, то готовлю нам ужин, но Эмерсин быстро его проглатывает и тут же убегает в свою спальню с Гарри Паутером. Сегодня мне хочется, чтобы она осталась. — Хочешь, откроем бутылку вина? — спрашиваю я, когда она встает, чтобы отнести свою тарелку в посудомоечную машину. Она замирает с широко раскрытыми глазами, словно ей нужно убедиться, что я обращаюсь именно к ней. — Что ты имеешь в виду? Усмехнувшись, пожимаю плечами. — Я имею в виду, не хочешь ли ты выпить вина? Со мной? Сегодня вечером? Но если у тебя свидание или что-то еще, то все нормально. Просто решил спросить. — Л-ладно. Она часто смотрела на меня как олень в свете фар. Думаю, она ходит вокруг меня на цыпочках, боясь, что я всего лишь сломленный человек, приютивший бродяжку. Я убираю свою тарелку и беру бутылку вина и два бокала. Эмерсин снова плюхается за стол. — Можем посидеть в гостиной. — Л-ладно. Ее опаска снова вызывает у меня смех. Приятно улыбаться, не прилагая особых усилий. С каждым днем я начинаю яснее замечать все то, что Сюзанна видела в Эмерсин. Она добрая и вежливая. И ее большие голубые глаза загораются при виде меня… так же, как когда-то при взгляде на Сюзанну. Возможно, это ее молодость. Я ловлю себя на мысли, что мне приятно смотреть на нее, когда она забивается в угол дивана (как сейчас), просматривает свои фотографии и социальные сети, иногда поглядывая на меня с крошечной ухмылкой. Сюзанна была права. Это успокаивает. Она успокаивает. К тому времени, когда я наливаю два бокала и заглядываю в гостиную, Гарри Паутер уже лежит у ее ног в такой же скрюченной позе, что и хозяйка, не занимая больше одного из трех сидений дивана. — Спасибо. — Она нервно улыбается мне, когда я передаю ей бокал и сажусь на противоположный конец дивана. — Итак… — Возникает неловкость. Это не было таким неловким, когда Сюзанна была жива. — Как твоя работа? Она пожимает плечами. — Хорошо. — Отпив вина, она натянуто мне улыбается. — Как твоя работа? — Хорошо. — Внутренне корю себя за повтор ее ответа. Я взрослый мужчина, который должен знать, как вести разговор, не ограничиваясь односложными ответами. — Она стала хорошим отвлечением. Я люблю летать. Всегда любил. И уже давно не работал так долго, как в последнее время. — Побывал в каком-нибудь веселом месте? — Два дня назад в Шанхае. — Твой первый раз? — Нет. — Я ухмыляюсь. — Ты путешествовала за границу? — Конечно. В Мексику на весенние каникулы на втором курсе колледжа. — Ее мягкий смех наполняет комнату, будто вино уже оказало расслабляющее воздействие. Этот звук. Это не Сюзанна, я знаю. Прекрасно понимаю, что Эмерсин не Сюзанна, но моя жена была очарована этой молодой женщиной. И… мне кажется, я тоже хочу что-то почувствовать. Сможет ли она заставить меня улыбнуться? Или рассмешить? Или помочь сбежать от моей реальности, хотя бы ненадолго? — В Мексике хорошо. — Я подношу бокал с вином к губам, чтобы скрыть ухмылку, ухмылку, которая, как я заставил себя поверить, не может быть настоящей. Когда Сюзанна умерла, я знал, что ничто из приятного никогда не станет реальным. И хотя не могу отделаться от мысли, что позже пожалею об этом, — что не смогу избавиться от вины за то, что украл для себя глоточек счастья, — на секунду или две я впускаю его. Позволяю улыбке осветить свое лицо, мгновенно чувствуя, как эндорфины немного притупляют боль. Кривая ухмылка Эмерсин говорит о том, что в ее истории о поездке в Мексику есть нечто большее. Из-за нее я тоскую по тем годам, когда мне было чуть за двадцать, и я беззаботно летал по всему земному шару. До Сюзанны. До рака. До смерти. — Я мечтаю когда-нибудь отправиться в путешествие по миру со своей камерой. — Ее глаза светятся, как и все лицо. Это приятно. Тепло и ярко. И снова я вижу немного больше той Эмерсин, которая привлекла Сюзанну. Сделав еще глоток вина, она потирает губы и мычит. — Забавно… многие считают, что, тратя столько времени на фотосъемку, упускаешь из виду более широкую картину — как будто смотришь на жизнь лишь через крошечную линзу. — Она пожимает плечами и взбалтывает вино. — Я думаю, это правда лишь наполовину. Но есть и другая правда. Жизнь движется так стремительно, что мы часто упускаем бесценные моменты, которые несут в себе массу эмоций. Крошечные мгновения, которые длятся не дольше вдоха, вроде солнца за несколько секунд до того, как оно исчезнет за облаками. Эти микромоменты заслуживают того, чтобы их запомнили и смаковали. Вот почему я люблю фотографировать все подряд. Я чувствую, что улавливаю гораздо больше, чем упускаю. Гарри Паутер идет ко мне по дивану и растягивается у меня на коленях. Глаза Эмерсин расширяются, челюсть отвисает. — Гарри Паутер? Это что такое? Ты, предатель? Я глажу его по спинке и улыбаюсь, будто выиграл какой-то конкурс. — Если хочешь знать, мы много тусуемся, когда я здесь, а ты на работе. Только мы, парни. Выражение ее лица смягчается, и она переводит взгляд с кота на меня. — У меня нелепая степень в области изящных искусств, которой я, возможно, никогда не воспользуюсь. Нелепая сумма долга по студенческому кредиту. И это заставляет меня чувствовать себя… — Нелепо? Она ухмыляется и кивает. — Ага. — Тогда зачем получала эту степень? Она пожимает плечами. — Самооценка. Мама вечно жаловалась, что не может найти хорошо оплачиваемую работу, потому что у нее нет высшего образования. И я не была уверена во многом в своей жизни, но в одном никогда не сомневалась, — в решимости не быть похожей на нее. Итак, вот она я… без денег и без дома. Мой план полетел ко всем чертям. Верно? — Дерьмо случается.