Ее глаза наполняют эмоции. — Я знаю. — Но вы… — я ухмыляюсь, пытаясь удержать ее от слез. — В вас есть творческая жилка. — Что? Вовсе нет. — Она смеется, вытирая уголки глаз. — Да. Есть. — Я отворачиваюсь и снова начинаю тереть раковину. — Не уверена, чем занимаюсь большинство дней, но я знаю, кто я. Я — художник… художник, который любит фотографию. Вот в чем моя истинная страсть, поэтому инстинктивно узнаю коллег-художников. Пусть вы не шьете одежду, не лепите, не рисуете и не фотографируете, как я, но вы различаете эмоции. А эмоции — невидимы. Художники берут из жизни неосязаемые вещи и придают им форму — вдыхают в них жизнь. Вы своими словами только что сделали для меня идею родственных душ осязаемой. — Я коротко смеюсь. — Знание того, что я ищу не единственную в своем роде душу, а просто родственную, избавило мое сознание от тяжкого груза. Сьюзи несколько раз кивает. — Но не торопитесь, — наставляет она. — Мы, женщины, склонны западать на любовь. Не цепляйтесь за нее. Даже когда Зак набрался смелости ухаживать за мной после смерти Тары, я заставила его попотеть. Даже после того, как он полностью завладел моим сердцем, я заставляла его продолжать стараться. Промыв раковину, поворачиваюсь к ней и снова снимаю перчатки. — То, как он смотрит на вас… — я качаю головой, — …не представляю, как это должно быть потрясающе. Печальная улыбка растягивает ее сухие губы. — Ммм… неописуемо. Таков Зак. Он отдается на сто десять процентов всему, что делает. Своей работе. Своим друзьям. Своему браку. Я криво ухмыляюсь. — Я рада, что могу дать ему больше времени, чтобы побыть с вами. — Ну… — Она закатывает глаза. — Грязный дом не удерживает его от меня. Вы удовлетворяете его потребность в контроле и порядке, так что в некотором смысле он использует вас как продолжение себя. Зак не может меня спасти, так что он сделает всё, что в его силах. Чистый дом не даст мне ни дня больше, чем, вероятно, мне суждено прожить. — Могу я задать вопрос… — На секунду делаю паузу. — Спрашивайте о чем угодно. Прикусив нижнюю губу, медленно киваю. — Сколько времени у вас есть? Она пожимает плечами. — Вы можете задать вопрос, но я не могу на него ответить. — Вам не назвали никакого предположительного срока? — Да. Назвали. Я должна была умереть полгода назад. ГЛАВА 3 — Как Сюзанна? — спрашивает Мэтт, когда я выхожу из самолета. Они с Сюзанной работали вместе. Перекидываю сумку через плечо. — Завершила последний курс химиотерапии. — Это ведь хорошо? — Ага. Хорошо. Я не говорю ему, что мы разыграли последнюю карту. Я не говорю ему, что рак никуда не делся. Я не говорю ему, что надежда превратилась в принятие. Я никому не говорю об этом, потому что не могу произнести этого вслух. — Передавай ей от меня привет и скажи, что я скучаю по ее чрезмерно веселой персоне. Мои губы умудряются растянуться в небольшой улыбке, и я киваю. Это правда. Сюзанна всегда была душой компании. Быть знакомым с ней — это подарок. Любить ее — это жизнь. Прощание выпотрошит меня. По дороге домой я покупаю букет тюльпанов цвета фуксии — ее любимых. Переступив порог, слышу доносящийся из нашей спальни гул телевизора. Сняв ботинки, мою на кухне руки, ставлю тюльпаны в ее любимую вазу из переработанного стекла и несу в спальню. Она там. Живая. Это все, что мне нужно, чтобы сделать мой день. — Капитан Хейс. — Жена улыбается со своей стороны кровати, поднятой под углом сорок пять градусов. Мой взгляд прикован к ее глазам, пока она выключает телевизор, будто успеет нажать на кнопку до того, как я замечу, что она смотрит реалити-шоу. На голове у нее ничего — персик с прядью волос, пытающихся вернуться к жизни. Она слишком худая. Слишком слабая. Слишком больная. Но в моих глазах она всегда идеальна. Каждый раз, когда я ее вижу, мне нужно на минуту перевести дыхание и сказать сердцу угомониться, потому что невозможно не влюбляться в нее каждый раз, когда я ее вижу. — Балуемся дрянными шоу, миссис Хейс? — Это для меня? — Она игнорирует мой комментарий о шоу и удивляется, что я принес ей тюльпаны. Я всегда… всегда приношу домой тюльпаны. — Возможно. Я еще не решил. — Ставлю вазу на тумбочку и сажусь на край кровати. — Дай мне эти губы. Она облизывает пересохшие губы, но я уже наклоняюсь для поцелуя. Кожу всегда покалывает от того, как она проводит кончиками пальцев по моей щеке, когда я ее целую. — Как рейсы? — спрашивает она, отстраняясь ровно настолько, чтобы перевести дыхание. Раньше я отвечал на этот вопрос чем-то вроде: «Без тебя долго и одиноко», но мой страх и надвигающееся горе только крадут ее счастье. А у нас осталось так мало времени, что я не позволяю себе заглядывать вперед. Не позволяю чувствовать ничего, кроме настоящего момента. — Гладко. И Мэтт передает тебе привет. Она делает глубокий вдох и с улыбкой выдыхает. — Ммм… приятно знать. Может, возьмешь гитару и сыграешь мне? — Я собираюсь заползти к тебе в постель. — Я откидываю одеяла. Мы лежим рядом друг с другом, обнявшись, как единое целое, а не два человека. Она теплая, ее грудь вздымается и опускается в такт моей. — Зак? — Хм? — Прижимаюсь губами к ее голове. — Помнишь, ты всегда говоришь, что я слишком великодушная? — Ага. — Когда я умру… — Она говорит это так прозаично, но у меня такое чувство, будто из комнаты выкачали весь кислород. — Сделай что-нибудь необычное для кого-то? Кому это будет нужно? Сделав это, ты подумаешь обо мне? Я не хочу говорить об этом. — Потому что я не хочу, чтобы ты когда-либо сомневался в жизни или своей цели в ней после того, как меня не станет. Так что играй по-крупному. Меняй жизни. Сделай это своей целью. — А как я узнаю, что делать? Она пожимает плечами, опуская мои руки себе на талию. Я чувствую выпирающие кости, покрытые истонченной кожей, прикидывая, сколько ее я уже потерял. — Ты узнаешь. Почувствуешь. Или увидишь знак. Я улыбаюсь, несмотря на боль в груди, несмотря на ощущение, что она тает в моих руках, утекает, как песок в песочных часах. Еще секунда, время истечет, и я окажусь пустым и одиноким. — Ты и твои знаки.