— Саша Александровна, — воскликнул Михаил Алексеевич увлеченно, — оказывается, если поля с горохом и капустой менять ежегодно местами, то урожай будет лучше! От удивления Саша рассмеялась — она и не думала прежде, что горох с капустой могут оказать такое влияние на человека. Глаза у скорбного вдовца оживленно блестели, щеки порозовели. — А вы, я смотрю, совсем освоились, — оглядываясь по сторонам, заметила Саша. Безделушки и статуэтки исчезли, как и гравюры на стенах, и шелковые подушки. Флигель вернулся в изначальное состояние — простое дерево, деревенские пестрые половики, жизнерадостные вышитые занавески на небольших оконцах. Саша прошла по передней, заглянула за огромную, заново побеленную печь со множеством печурок — крохотная кухонька сияла чистотой. Вся утварь была натерта до зеркального блеска, напомнив владения старика лекаря. А связки трав, тянущиеся по нитке от печи к окну, лишь усугубили это впечатление. — Откуда? — задалась Саша вопросом, невесомо прикасаясь к сухому зверобою и мяте. — От ведьмы, — откликнулся Михаил Алексеевич, покинувший конторку и теперь подпиравший дверной косяк плечом. — Для чая. Плечи у него были саженные. — Михаил Алексеевич, — лукаво спросила Саша, — вы опять на свидание бегали с окороком за пазухой? А ведь доктор велел лежать! — Я не бегал, а степенно ползал. Со всем уважением к рекомендациям доктора. Вот, получите. Он подошел к богатому буфету, украшенному резными узорами и со множеством крошечных секретов, выдвинул один из них и достал оттуда небольшую фаянсовую банку. Саша с интересом приняла этот странный дар, открыла крышку и принюхалась к свежему легкому запаху полевых трав. Это была мазь, светлая, с зеленцой, густоты пчелиного воска. — Что же это? — Морок, — ответил Михаил Алексеевич весело. Он стоял совсем рядом, и Саша опять поймала себя на неловкости от такой близости, но отодвигаться ей показалось грубым и нарочитым. — Когда снова заявится граф Плахов, нанесите мазь на лицо, и оно на короткое время станет на диво безобразным. Саша хлопнула ресницами, соображая, что же именно сейчас услышала. А потом до краев преисполнилась жгучей обидой: — Так вот каким манером, Михаил Алексеевич, вы намерены незваных гостей от меня гонять! А я уж размечталась, что вы кочергой его отметелите! — Я не могу кочергой, — ответил он едва не испуганно. — Зарок дал, Саша Александровна, не причинять никому вреда. — Вот уж сомневаюсь, — она сжала банку в кулачке, — что получится укротить мое тщеславие. Да и кто решится обезобразить себя? Михаил Алексеевич кротко улыбнулся, взял Сашу за руку и осторожно разжал кулачок. Она охнула, сообразив, что он задумал. Отступила назад, поднеся ладонь к округлившемуся рту, но перечить не стала. Любопытство жадным огоньком занялось от пяток и быстро поглотило всю Сашу. Он зачерпнул мазь самыми кончиками длинных пальцев, преспокойно начал втирать в свою бледную кожу. Саша спросила себя, в каком же подполе этот человек провел целое лето, ведь казалось, будто на него не попало ни одного луча солнца. И тут щеки Михаила Алексеевича округлились, подбородок, наоборот, стал короче. Нос-картошка еще более подался вширь, а глаза уменьшились. И вот — Саша уже изумленно взирала на пухлую физиономию, отдаленно напоминающую ехидного поросенка. Михаил Алексеевич развел руками, будто приглашая полюбоваться собой, покрутился на месте, поклонился и снова выпрямился, довольно ухмыляясь. Обомлев, Саша попятилась, наткнулась на диван и упала на него, помахала на себя обеими ладошками. — И вот такое, — произнесла слабым голосом, — вы предлагаете мне с собой сотворить? Воля ваша, Михаил Алексеевич, но накось выкусите! Услышь подобное Изабелла Наумовна — и Саша немедленно получила бы по губам. Но Михаила Алексеевича взволновало не Сашино дурное воспитание. — Простите, — в знакомом мягком голосе послышались виновато-сконфуженные нотки, — я плохо подумал. Забыл, что молодости свойственно стремиться к прекрасному. — Рассуждаете как старик, — не в первый раз заметила Саша. — Вы уверены, что это сойдет и нам не придется изо дня в день любоваться на такую, простите, рожу? — Уверен. Лебеда, белена и правильное слово — действенное средство, но недолгое. Саша глубоко вздохнула, пытаясь унять волнение. Вот так деревенская ведьма, вот так ведьма! На что еще она способна? Почувствовав, что сердце перестало колотиться быстро-быстро, Саша поднялась, приблизилась к Михаилу Алексеевичу и осторожно коснулась пальцами его лица. — Чудо, — прошептала она, — намазалась — и можно гулять где вздумается. Никто тебя не узнает. — Где это вы гулять собрались? — Ну мало ли, — и Саша спрятала фаянсовую банку в складках одежды. Прошлась по комнате, остро жалея, что не было у нее такого морока в то время, пока она жила в столице. В деревне что, поля да снега, а вот в городе… — Так, значит, Михаил Алексеевич, вам лучше? В его сторону она старалась не смотреть, уж больно неприятное открывалось зрелище. — Лучше, — раздосадованный своим промахом, Михаил Алексеевич обрадовался смене беседы. — Завтра можем ехать к цыганам. — Поставьте-ка самовар, — попросила Саша, чье настроение мгновенно стало просто чудесным. — Выпьем с вами чаю. Я намерена дождаться, пока действие мази не пройдет. Он скрылся на кухоньке, и оттуда донесся его повеселевший голос: — Вы, Саша Александровна, лиса. Я начинаю понимать Александра Васильевича и тоже готов плясать под вашу дудку. Как это у вас выходит? — Совершенно не понимаю, о чем вы говорите, — отозвалась она с легкой улыбкой и замолчала испуганно. Именно таким тоном говорила Груня, когда строила глазки лотошникам. В шестнадцать Саша упражнялась кокетничать на одном из корнетов кавалерии, но дело кончилось дурно: отец едва дух из незадачливого ухажера не вышиб. В семнадцать ей под руку попался молодой унтер-офицер с роскошными пышными усами. В ту зиму он часто приезжал к Лядовым, и короткие случайные встречи, полные тихих вздохов и робких улыбок, удалось скрыть от отцовского взора, но к весне Саша убедилась: офицер был непроходимо глуп, к тому же чванлив. Конечно, она знала наперед, что волей отца замужество ей не светит, и считала столь нелепую прихоть проявлением самодурства, к которому временами были склонны все Лядовы. Порой короткая встреча с красивым служивым пробуждали в Саше некое смущение и волнение, но никогда в жизни ее покой не тревожил человек, у бедра которого не было шпаги. И вот — нате! — она говорит Груниным особым голосом с собственным управляющим, который прямо сейчас похож на хрюшку! Пребольно ущипнув себя за руку, Саша свела брови и пообещала себе не улыбаться более Михаилу Алексеевичу и не касаться его даже случайно. «Что это за вольности такие, Александра Александровна, — мысленно отчитала она себя, — что за глупости. Оставьте почтенного вдовца в его печалях, пока он не счел вас взбалмошной ветреницей». — Что с вами, Саша Александровна? — удивился Михаил Алексеевич. Будто в подтверждение ее размышлений он нес совсем небольшой самовар, из тех, что модно было называть «отрадой холостяка». Саша тихонечко перевела дух. Вот оно и правильно. — А может, этот Плахов и сам больше не явится, — проговорила она сдержанно, — уж больно мы ему прием оказали неласковый. — Явится, непременно явится, — рассеянно возразил Михаил Алексеевич и пояснил, поймав ее удивленный взгляд: — Ну посудите сами, зимой в деревне такая скука, что любым соседям обрадуешься. Но есть такие отворотные травки… — тут он задумался, глядя на расписные чашки и явно не видя их. — Опять к ведьме побежите? — вспылила Саша. — Что это за зарок такой вы дали? Разве можно целую жизнь прожить, никому не навредив? Да вот на днях вы очень даже навредили Мелехову, и что же, раскаялись? А если меня убивать будут, так и будете в стороне смотреть да умолять душегубов сжалиться? По мне так это самые настоящие слабоволие и трусость. Чистеньким хотите в рай проскочить? — Ну пока вашей жизни ничего не угрожает, — ответил он хладнокровно, нисколько не впечатленный ее пылом. — И, к счастью всех неприятных соседей, вы тоже дали зарок не хвататься за шпагу. Авось округа и не опустеет к весне. — Все шутите? — мрачно отозвалась она и потянулась за сушками. — Никак я вас не пойму, Михаил Алексеевич. Будто всю жизнь хотите прожить, забившись в нору. — Из норы, Александра Александровна, меня как раз недавно и вытряхнуло, — усмехнулся он, отчего безобразное лицо стало еще более безобразным. — А хотите, выпишем паркового садовника? Иноземного? Или вот Александр Васильевич сказывал, что один помещик в своей усадьбе настоящий театр устроил. Хотите театр? — Театр? — повторила она оскорбленно. — Тратить свое время на чужие кривляния? Избавьте меня от таких затей, Михаил Алексеевич. Там все сплошь понарошку и все неправда. Или вот теперь модно петь во всю глотку, и все о страданиях. Бывали мы на таких зрелищах, при дворе очень к ним приохотились. Ни слова не разобрать, а о чем страдают — в отдельных бумагах писано. Я едва не уснула, отцу приходилось дергать меня за волосы! А садовника выпишите, если охота. И они погрузились в дела усадьбы — Саша только потом и поняла, как ловко ей зубы заговорили. Наутро, взбудораженная сверх всякой меры, она вскочила ни свет ни заря, облачилась в мужской костюм, сама заплела себе косу. На кухне истопник закладывал дрова в печь, а Аннушка ставила тесто, но Саша испросила у нее вчерашнего хлеба, куснула горбушку, хлебнула ледяной, только принесенной воды и помчалась будить Михаила Алексеевича. Однако Шишкин уже оседлал лошадей, взяв тех, кто поплоше, чтобы не искушать цыган, а Семенович, похожий в мохнатой дерюге на лесовика, о чем-то тихо говорил с Михаилом Алексеевичем. — Так и знал, что вы не утерпите досветла, — с улыбкой приветствовал последний Сашу, подводя к ней покорную старенькую Полушку. Он протянул руку, чтобы помочь ей сесть в седло, и она приняла ее с холодным равнодушием, как и положено приличной дочери атамана. — Между прочим, — глядя на него уже сверху, сообщила Саша, — это императрица ввела в женскую моду мужские наряды! — Да что вы говорите, — хмыкнул Михаил Алексеевич, и только тогда Саша поняла, что седло-то под ней мужское. От такой предусмотрительности стало жарко. Сам Михаил Алексеевич не слишком ловко вскарабкался на свою лошадь — ни выправки, ни отваги, ни силы, ни воинского благородства. Даже плешивого графа на дуэль ради Саши не вызовет! Ах, Александра Александровна, да в своем ли вы уме?