Куда это он глухой ночью? За какой надобностью? Не думая более ни о чем, обрадованная возможностью сбежать от душевных терзаний, Саша выскочила в сквозную горницу, где на лавке громогласно храпела Марфа Марьяновна, ненадежный страж, сунула ноги в высокие валенки, запахнула на себе длинную овчину — три раза вокруг завернуться можно было в тулуп кормилицы, — схватила с сундука яркий платок и понеслась к выходу. Ночь встретила ее крепким морозом, аж дух перехватило. Следуя за цепочкой следов на снегу, Саша добралась до дворовой бани, где с детства не была, с тех пор как покинула ее охота играть в прятки, поймала влажный аромат дубовых веников — поди топили сегодня, с дороги первое дело, а с дедом приехало с десяток людей, — недоуменно толкнула приоткрытую дверь в предбанник. Зачем здесь Михаил Алексеевич сейчас? Неужель мыться собрался столь неурочно? И тут нательный крестик будто вспыхнул огнем, обжег льдом, Саша вскрикнула глухо, распахивая воротник, сбрасывая платок, нащупала наконец крестик, ладонь опалило, а из темноты бани на нее наскочила вонючая злобная нелюдь: глаза полыхали алым, копытца вместо ног соскользнули по наледи, тощие мохнатые лапки вцепились в овчину. Тварь опрокинула Сашу на спину, в снег, зашипела яростно, нависая сверху, — ужаснули лысый череп, синюшная кожа, смрад из раззеванной клыкастой пасти… Послышался грозный мужской оклик, и сильная рука сдернула тварь и швырнула в сугроб. И с Сашей впервые в жизни случился обморок. Очнулась она от того, что щипало кожу на груди, там, где под самой ямкой под шеей обычно покоился крестик. Дернулась испуганно, распахнула торопливо глаза, увидела сумрачное лицо Михаила Алексеевича и тут же обмякла. Было тепло — Саша повела вокруг глазами, узнала в пляшущем огоньке свечи флигель. Полынный запах трав так остро напомнил старого лекаря, что она невольно вздрогнула. — Тише, душа моя, — шепнул Михаил Алексеевич, — это верное средство от ожогов, к утру легкий след лишь останется. — Где эта тварь? — спросила Саша тоже шепотом. — Или мне привиделось? — Пусть привиделось, — согласился он охотно, — не думайте, забудьте. Все прошло. Она ощутила его легкие прикосновения к пострадавшей ладони, от воспоминаний закружило голову — ведь и лекарь касался ее ран точно так же, бережно, невесомо. У Михаила Алексеевича и руки были лекарские — крупные, нежные. Да что с нею такое? — Как же вы… — она запоздало вдруг рассердилась на него. — Один! Я ведь велела вам без меня не ходить! — Уж вы, Саша Александровна, помогли так помогли, — с улыбкой откликнулся Михаил Алексеевич. Он вовсе не выглядел виноватым, расстроенным или испуганным. Будто лысая тварь с копытцами, которую он так вовремя содрал с Саши, была обыкновенной кошкой. — Спугнула только? — спросила она удрученно. — А и правильно! Как торговаться с этакой мерзостью? Кочергой бы ее по затылку, вот и вся цыганская мена! — Это хорошо, — заметил он, посмеиваясь, — что вы не купеческого рода. А то покупатели бы уходили от вас с синяками. Она фыркнула, поднесла ладонь к лицу, втянула полынный запах. — Где вы взяли эту мазь? — спросила, прикрыв глаза. — Снова у деревенской ведьмы? Пахнет, будто лекарь мой делал. — Все травы пахнут одинаково, — возразил Михаил Алексеевич чуть резко, упоминание о лекаре по обыкновению огорчило его. Саша вздохнула. В овчине ей было жарковато, но и снять невозможно — внизу ведь одна сорочка, однако стыда вовсе не было, среди ночи, с мужчиной, полуголой! Ну и пусть, и пусть, сказала себе она. Что в этом после встречи с настоящим чертом. Пустяк, безделица. — Я вам испортила все? Простите, милый Михаил Алексеевич. А вы его в сугроб швырнули… Поди, мстить теперь будет? — Вы думаете, я боюсь чего-то? — спросил он с усмешкой. — Пустое все, Саша Александровна, неважное. Расскажите лучше, что вы от деда своего узнали. И у Саши мигом слезы выступили, а казалось — все выплакала, успокоилась. Но от его сочувствующего, доброго взгляда стало вновь жалко себя, горемычную, и она, не ведая, что творит, подалась вперед, сжала в кулак мохнатую его телогрейку, уткнулась носом в отдающий зверем мех и разревелась. Не сразу удалось облечь мысли в слова, только плавилась от духоты под руками Михаила Алексеевича, а он гладил растерянно ее плечи, волосы, спину. Бормотал что-то ласковое, утешающее, умиротворяющее, а она не говорила — выплескивала, выплакивала, выкрикивала. — Всем, всем принесла несчастья! И маме, и отцу, и лекарю, и канцлеру! Лучше бы мне вовсе… — Тшш, — он закрыл ее мокрый от слез рот шершавой ладонью, — не продолжайте. Грешно так думать. Серебрились его обычно голубые глаза, показавшиеся ей поначалу бесцветными. А теперь — бескрайние, бесконечные, словно озера в густом лесу. Саша и сама не поняла, как убрала широкую ладонь со своих губ, подалась ближе, уступая мимолетной прихоти — поймать его дыхание. Ей думалось, тоже будет полынный запах, но оказалось — что-то сладостно-молочное, будто не вдовец перед ней сидел, а невинная дева. Она коснулась кончиками пальцев щеки Михаила Алексеевича, поддаваясь жадному своему любопытству, провела бороздку по коже к его русой старомодной бородке, столь аккуратной, что даже первый император не повелел бы сбривать, поежилась от ее колкости. И вдруг осознала, как окаменели его руки на ее плечах, стали тяжелыми, неподъемными. В лице Михаила Алексеевича проступили отчаяние и тоска, будто ее прикосновения причиняли ему невыносимую боль. И Саша вспыхнула от стыда — да мыслимо ли, он ведь только жену потерял, а она… А что она? С чего вдруг утратила всякий рассудок? Вскочила на ноги так порывисто, что взметнулись полы овчины, загасив свечу. В упавшей вдруг темноте Саша бросилась вон из флигеля, норовя споткнуться, но повезло хоть теперь, обошлось. Вырвалась на улицу, открытым ртом поймала холод, пребольно шлепнула себя по щеке — ой, дура девка! И, усмирив безумный свой нрав, плавно и крадучись вошла в дом. Не выдержала, оглянулась через плечо на пороге. И показалось — будто сама ночь настороженно смотрит на нее в ответ. И померещилось — эта ночь испугана. Глава 18 С утра Гранин едва успел разлепить глаза и ополоснуть лицо холодной водой, как в дверь флигеля загрохотали. Так не могла грохотать Груня, да и Саша Александровна навряд ли за ночь отрастила пудовые кулаки. Неужто черт пришел мстить, равнодушно подумал Гранин и тут же нахмурился: ах, как некстати вчера кое-кого обуяло любопытство! Он ведь и слова не успел сказать выскочившему из темноты чудищу, только впился ногтями в ладони, отрезвляя себя от нахлынувшей дурноты. Вот, значит, кому отдал его Драго Ружа! Безжалостность произошедшего предстала перед Граниным в полный рост, и он с ужасом увидел свое будущее. Однако и вполовину не испугался так, как испугался, когда нечисть бросилась на Сашу Александровну. Гранин напрочь потерял голову — не помня себя, отшвырнул чудище прочь, силы будто удвоились. И в то мгновение ему было совершенно плевать, что с ним станет после. Да и сейчас не особо тревожило. Он столкнулся с чертом лицом к лицу и выяснил, что того можно макнуть в сугроб. Поэтому неожиданный грохот мало его впечатлил, и Гранин преспокойно открыл дверь. На пороге стоял Василий Никифорович, старый атаман. — Ну-с, — произнес он грозно, — стало быть, новый управляющий? И откуда ты такой взялся? Гранин отступил, молча приглашая его войти. Опостылевшая ложь вспенилась, как перебродившая брага, и грозила вот-вот выбить крышку бочки. И стало понятно: он не может, не хочет врать этому человеку, который бок о бок прошел с первым императором несколько войн, а потом запросто врывался на его обеды. Гранин увидел полустертые шрамы, пересекавшие дубленую кожу, глубокие морщины, густую седину и подумал о том, что Василий Никифорович родился лишь на десяток лет раньше, чем он сам. Господи помилуй, он мог бы быть Саше Александровне дедушкой! — Я расскажу, — произнес Гранин коротко, сглотнув горечь своей невообразимой древности. — Поставить самовар? — Я попросил Груню принести нам завтрак, — отмахнулся Василий Никифорович, по-хозяйски прошел в конторку и развалился в кресле, сбросив теплый кафтан на пол. Гранин отчего-то оробел, ощутив себя незваным гостем в этом флигеле, и не осмелился сесть за стол, а пристроился на приземистый стул с изогнутыми ножками в углу. — Александр Васильевич взял меня на службу по рекомендации княжны Лопуховой, — сообщил он, — но бумажка сия липовая. На деле я тот лекарь, что принял Сашу Александровну на свет божий. Замечательно, но Василий Никифорович совершенно не удивился. Только удовлетворенно ухмыльнулся в усы. — Соври ты мне — и я велел бы привязать тебя к дереву в лесу да и оставить околевать, — добродушно пророкотал он. — Я помню тебя, лекарь. Двадцать два года прошло, но я помню. Сашка был совершенно не в себе, но я-то оставался в здравом уме. Признаться, вчера я здорово удивился, когда разглядел твою физиономию за столом прямо напротив меня. И ведь ты даже моложе стал, старый хрен. Тут за версту воняет валашской волшбой. Итак, как там поживает Карлуша? Гранин, выслушавший эту тираду с глупо распахнутым ртом, не сразу понял: Карлуша — это же великий канцлер. Василий Никифорович расхохотался, глядя на него. — Варежку захлопни, — посоветовал он весело. — Я давно знаком с мерзким прохиндеем и всякое повидал. Однажды этот валах превратил человека в кошку. Знаешь, что самое смешное? Я лично подарил когда-то Драго Ружа канцлеру. Это была смешная шутка, в моем вкусе. Бросить с воеводской руки военный трофей, чтобы доказать бесполезность канцелярской крысы, пороха не нюхавшей. А вон как вышло. Лучше было сразу утопить колдунишку, но кто тогда знал, на что мальчишка способен. Скрипнула дверь, мягко топоча войлоком по половичкам, пришла Груня с берестяным туеском в руках. Достала корзинку с пирожками, крынку с парным молоком, улыбнулась, сбегала за печку и вернулась с тарелками и кружками. — Прячетесь тут? — спросила она, накрывая на рабочем столе и ловко сдвигая расходные книги. — И то верно. Когда Саша Александровна не в духе, лучше держаться подальше. Ух, аж дом трясется! — Что так огорчило Александру Александровну? — немедленно расстроился Гранин, чье лицо будто снова запылало от ее легких касаний. Сквозь накатившее марево он в который раз подивился простоте нравов, царившей у Лядовых. Дворня рассуждает о барышне, как о расшалившемся ребенке, а старый атаман только усмехается в густые усы. — Кто поймет, — откликнулась Груня беззаботно, одарила его еще одной нежной улыбкой и с явной неохотой покинула флигель. — Мда, — непонятно протянул Василий Никифорович, — а ведь ты покраснел, лекарь. И явно не из-за Груниных авансов. Так ради чего ты здесь ошиваешься? И Гранин принялся рассказывать — сначала опасливо, путаясь в словах, но Лядов слушал его спокойно и терпеливо, и это придало уверенности. Гранин и сам не понял, как разошелся, его голос зазвучал звонче, яростнее, между делом он слопал три пирожка и выпил целую кружку молока. Даже о ночной встрече с чертом он поведал, правда, умолчал о появлении Саши Александровны, придумал, что сам сбежал из бани с перепугу. — Эка ты попал, братец, — молча выслушав до конца, проговорил Василий Никифорович, — ну сыновей твоих, положим, я найду, не иголки, чай, люди. С чертом ты и сам справишься, не велика беда. Но вот как вы уговорите моего дубоголового Сашку на свадьбу — тут я ума не приложу. — На какую свадьбу? — растерялся Гранин, едва пережив острую радость от болезненной надежды. Сыновья! Лядов пообещал найти сыновей!