Сон Сашин был легок и приятен, он кутал ее подобно облаку, и было на этом облаке так хорошо и радостно, что она и не помнила, чтобы ей прежде так весело было. — Ой, какие травки у вас волшебные, — с большой неохотой проснувшись, воскликнула она. Хотелось сладко потянуться, но сегодня рана на животе болела сильнее, а вот голова уже почти нет. Настроение было превосходным, что, учитывая постыдное поражение на дуэли, казалось невероятным. Лекарь стоял у окна, задумчиво глядя в окно, где лил густой летний дождь. У него были мощные плечи, которым больше подошли бы латы, а не мягкая белая рубаха. — Давай я тебя до сортира отнесу, — предложил он рассеянно, — а потом посидишь у меня в бочке с лечебными травами, глядишь, лучше станет. — А войсковой доктор неделю запрещал рану мочить, — доверчиво протягивая ему руки, заметила Саша. Будь она барышней трепетной и нежной, такие разговоры вогнали бы ее в краску. Но она выросла среди прямолинейных вояк и способность к смущению утратила еще в детстве. Лекарь поднял ее, скривился и процедил сквозь зубы: — Чертова спина. — Что же вы сами себя не вылечите? — От старости, душа моя, нет лекарств, — ответил он, подхватил ее поудобнее и перенес в смежную комнатку. — А у канцлера есть лекарство от старости, — возразила Саша, осторожно вставая на ноги. — И не прыгай мне тут, а то швы разойдутся, — предупредил лекарь и оставил ее одну. В мутное зеркало Саша попыталась увидеть свой шрам, но она вся оказалась обмотана повязками, пропитанными какой-то зеленой дрянью. Никогда Саша не верила травникам и знахарям, а тут никакого протеста не рождалось в ее душе, да и вообще она чувствовала себя так, будто попала в гости к старому волшебнику. Потом она действительно сидела в дубовой бочке, наполненной теплой, неуловимо пахнущей крапивой и березой водой. — Чувствую себя пряником, который макнули в чай, — хихикнула Саша, когда лекарь, все так же морщась, отнес ее обратно в чисто перестеленную кровать. — А теперь мы будем меня вкусно кормить, да? — Теперь будем, — согласился он и ушел. Саша вдохнула лавандовый запах подушек и подумала, что здесь куда лучше, чем у войскового доктора Петра Степановича, чьи тюфяки были набиты соломой. Лекарь вернулся с тарелкой гречишной каши и воздушной пышкой, политой каплей вишневого варенья. — Мамочки, — обрадовалась Саша, — будь вы на тридцать лет моложе, я бы вот прямо завтра замуж за вас прыгнула. — Ни за что в жизни не женился бы я на наемном дуэлянте, — честно предупредил ее лекарь, — люди старались, собой жертвовали, чтобы ты на свет появилась, а ты этим даром разбрасываешься направо-налево. — А что это вы мне тыкаете, — возмутилась Саша, немедленно свирепея, — мало того что лезете, куда вас никто не звал, так еще и без всякого пиетета! И пышку я вашу есть не буду, не хватало еще, чтобы вы потом меня своими нравоучениями совсем одолели. Если я начну слушать всякого, кто мимо проходил, то моя жизнь превратится в комедийное представление. — Вот, значит, как, — засмеялся лекарь, — а кашу-то будешь? — Кашу буду. Мне нужны силы, чтобы противостоять вашим поучениям. — А ты, душа моя, не сердись, — примирительно попросил он, все еще улыбаясь, — для человека, который посвятил свою жизнь целительству, дуэли — как красная тряпка для быка. Ну вот что тебя злит больше всего? — Непрошеные советчики, — огрызнулась Саша и потянулась за ложкой. Если повернуть картинку и посмотреть на нее глазами лекаря, то в его словах был определенный резон. — И монашки. — Монашки? — удивился лекарь и подвинул ей ягодный взвар. — Слушайте, ну что я вам все на свете рассказываю? — задалась Саша вопросом. — Как будто вы и взаправду мой добрый дядюшка. Чудо чудное. — Так отчего тебе монашки пришлись не по нраву? — А я придумала для себя, что мою маму монашки выкрали, — объяснила она. — Каша, кстати, вкусная, хотя гречиха и есть гречиха. У вас тут все такое волшебное? У лекаря стало такое вытянутое лицо, словно кто-то ему подсунул под нос клопа-вонючку. — И зачем твоя мама монашкам? — спросил он сухо. — Ну это же придумка всего лишь, — Саша вздохнула, — меня в детстве папа монашками пугал. Говорил, буду плохо себя вести, они меня с собой заберут. А они такие все в черном, плачут все время до молятся, бррр! И тут я подумала — а вдруг они мою маму тоже забрали? Вдруг она плохо себя вела? Да мне пять лет было, что вы на меня смотрите, как на раненую лошадь! — Значит, девочка, которая сражается на дуэлях, боится монашек? — уточнил лекарь. — Причудливая вы, Александра Александровна, барышня! — Барышня ваша бабушка, а я дочь наследного атамана. Мои предки веками хранят границы империи, так что подайте лучше мне пышку. — Моя бабушка, — ответил он высокомерно, — была сельской ведьмой и могла порчу навести одним взглядом. Страшная, скажу я тебе, была старушка, я ее обожал до слез. — Так это вы у нее травничеству научились? — И у нее, и у матери, и у прабабабки. Я знаешь ли, первый сын за много поколений дочерей. Мама пророчила мне великую судьбу, да вот не вышло. Она помолчала, разглядывая его вздувшиеся вены на покрытой морщинами шее. — Уверена, что вы спасли много таких же драчунов, как я, — вежливо проговорила Саша наконец, не зная, как нужно утешать стариков, считавших свою жизнь неудавшейся. — А пышки вкусные, спасибо большое. Глава 03 Долго лежать в кровати она не умела. Ее кормилица, по-крестьянски суровая Марфа Марьяновна, уж и веревками грозилась привязывать маленькую Сашу, чтобы та не прыгала по вечерам из комнаты в комнату, и отцу жаловалась, и всякими страшилками пугала, и обещала оставить на неделю без леденцов и пряников, да все было без толку. Гувернантка под номером два, мадемуазель Жюли, изо всех сил стремилась привить своей своенравной воспитаннице любовь к чтению, которое полагала величайшей из добродетелей юных барышень. Саша зевала, слушая про страдания влюбленных дев, скучала от нравоучительных сказаний про трудолюбие и смирение, забавлялась приключениями средневековых рыцарей и обожала разглядывать картинки с пиратами. В итоге у мадемуазель Жюли опустились руки, она объявила, что этакую дикость невозможность обуздать любовью и лаской и без розог она тут бессильна. За что и была немедленно рассчитана разгневанным атаманом. Ее преемница, Изабелла Наумовна, к романам, по счастью, оказалась равнодушной, зато обожала точные науки. И началась пытка арифметикой и геометрией. Когда Саша поняла, что страдания влюбленных все же были предпочтительнее, было уже поздно. Изабелла Наумовна, пухленькая старая дева со слабым здоровьем, как ни странно, прижилась в их доме, где всегда было людно и шумно, сбрую или охотничий арапник можно было найти хоть в гостиной, в кадках с померанцевыми деревьями спали котята, по комнатам носились собаки, а в щах время от времени обнаруживались перья. Теперь уже никто и не задумывался, в чем, собственно, состояли обязанности Изабеллы Наумовны и за что атаман Лядов исправно выплачивает ей жалование. Сама же она считала себя Сашиной компаньонкой. Течение жизни в доме Лядовых всегда было стремительным и хаотичным, и тишина лекарского домика принуждала Сашу терзать единственного его обитателя разговорами. Лекарь, задумчивый и какой-то рассеянный, попытался отделаться от нее книгой заморских стихов, но потерпел неудачу. — Ручьи, соловьи, трели, — Саша фыркнула, — никогда не понимала, как это умные взрослые люди тратят силы на подобную бесполезность. Лучше давайте в «дурачка», что ли. — Занятие уж куда полезнее, — иронично откликнулся лекарь. — К твоему счастью, любезная моя Марья Михайловна тоже большая любительница карточных игр, и у меня есть колода. — Марья Михайловна? — живо переспросила Саша. — Старушка вашего сердца? — При иных обстоятельствах я бы с большим удовольствием приударил за ней, но я ведь, душа моя, женат. Его пальцы, мешающие колоду, дрогнули, и карты веером разлетелись по Сашиной кровати. Она промолчала, пораженная горечью его тона. Оказывается, и старики умеют переживать из-за чувств. — Марья Михайловна, — явно торопясь вернуться к непринужденной беседе, спохватился лекарь, — княжна Лопухова… — Так я ее знаю, — подхватила Саша, завороженная неторопливой выверенностью движений, с которой он собирал карты. — Прилипчивая древняя особа, никак мы ее не отвадим от нашего порога. Лет пять уже шастает без всяких приглашений, а мне с ней чаи приходится распивать! Отец от нее чихает, — Саша удержалась от смеха, чтобы снова не вызвать переполох у лекаря из-за ее швов. — А главное: она все расспрашивает! Чем я живу, о чем мечтаю, как жизнью своею думаю распорядиться. Родных детей нет, так она чужих шпыняет. — Княжна Лопухова, — отстраненно заметил лекарь, — старинная приятельница канцлера Краузе. Кажется, в молодости он за ней даже ухаживал, но женился на Лизавете Рыковой, как потом оказалось, удивительной ветренице. Не поверите, но она бросила канцлера вместе с дочерью и сбежала за границу с каким-то прощелыгой. Поговаривают, канцлер был в такой небывалой ярости, что требовал объявить войну стране, в которой беглецы укрылись. — Смешно, — оценила Саша, — но я бы на месте Лопуховой ни за что бы не приятельствовала с мерзавцем, который женился на другой. — Ты бы вызвала его на дуэль. Саша все-таки тихонько засмеялась, представив подобное. Вот стоит она, предположим, в ароматном саду, вся в брильянтах и шелках, а перед ней краснеет от смущения мерзавец и сообщает, что женится… ну хоть на Лидке Рябовой, вечно она все чужое тащит. А Саша стягивает с руки перчатку — и по мордасам, по мордасам. Ох, потом Изабелле Наумовне как пить дать нюхательные соли понадобились бы. — А и вызвала бы, — подтвердила она, зардевшись от этих фантазий, — мне кажется, я ужасно ревнивая. Вот прям терпеть не могу, когда мое трогают. Я вам сейчас расскажу: однажды папа разрешил какой-то противной купчихе взять мою Кару, так я едва его за ухо не укусила. Едва-едва сдержалась. — Кару? — лекарь сдавал карты и слушал ее, кажется, с превеликим удовольствием. — Мою лошадь.