— Как можно было дать невинному животному такое имя? — Видели бы вы ее в молодости, кара небесная и есть. Я с нее слетала так часто, что полгода ходила вся синяя. Но знаете, что в этой истории самое любопытное? — Саша взяла свои карты и посмотрела в них без особого интереса. Играла она без всякой расчетливости, следуя сиюминутным порывам. — После того как отец одолжил Кару той купчихе, Изабелла Наумовна неделю из своей комнаты не выходила! — торжествующее сообщила она и пояснила, заметив его молчаливый вопрос: — Это моя третья гувернантка. Повар Семенович зовет ее приживалкой. А вы что же, рассорились со своей женой, поэтому так разволновались? Саша спросила — и тут же прикусила язык. Права кормилица Марфа Марьяновна, бестолковая она девка, совсем беда бедовая. Однако в этот раз лекарь остался спокоен и недвижим. — Как ты себя чувствуешь, Саша? — спросил он неожиданно. — Головокружение? Слабость? Картинки на картах видишь ясно? — Да что это с вами? — удивилась она. — В пляс мне, пожалуй, еще рановато, но лежа в кровати я горы сверну. — Как ты переносишь сильные треволнения? Падаешь в обморок? Начинаешь лить слезы? У тебя отнимаются ноги, колотится сердце, дрожат руки? — Я ложусь спать, — проговорила Саша с глубоким недоумением. — Нет такой душевной смуты, с которой не справился бы добрый сон. — В таком случае, весьма удачно, что ты уже в постели. Лекарь бережно погладил ее по руке, выглядел он грустным, но решительным. Саша совсем отбросила карты, понимая, что какой уж тут «дурак», когда у лекаря такое лицо. — Нет, я не рассорился со своей женой, — ответил он наконец, — просто не видел ее уже более двадцати лет. Неужели и она тоже сбежала с прощелыгой, едва не ляпнула Саша, но в этот раз сумела обуздать свой порыв и только уточнила благонравно: — Как же это получилось? — Я пленник в этой лечебнице, — просто сказал лекарь и улыбнулся, словно извиняясь за подобный конфуз. — Более двадцати лет? — ахнула она. — Что же вы такого натворили? — Помог появиться тебе на свет, — ответил лекарь совершенно спокойно. — Ты была крошечной, синей, и мне пришлось шлепать тебя по попе, чтобы ты начала дышать. — Это какая-то шутка? — неуверенно спросила Саша, совершенно не понимая, как можно столь невозмутимо нести подобную околесицу. — А может, вы и вовсе умалишенный? Сбрендивший старик, который похищает юных девиц и рассказывает им небылицы? — Не поздновато ли ты спохватилась, душа моя, — хмыкнул он. — Я тебя уже третий день лечу и кормлю, а ты только сейчас испугалась? — Ах, это удар по голове сделал меня такой доверчивой! — Похоже, ты и до удара была безалаберной. — Да как вы смеете! — вспыхнула Саша и замолчала, опомнившись. Это у нее от потрясения мысли не в ту сторону убежали. — А моя мама? — спросила она, собравшись с духом. — Не была же она монашкой в самом деле? — Видишь ли, у твоей мамы было многоводие, и она, похоже, плохо питалась, а носила она тебя тяжело. Твое дыхание едва прослушивалось, оно было слабым, прерывистым. Мне пришлось сделать операцию, чтобы спасти тебя. Но твою маму спасти не удалось. — Понятно, — пробормотала Саша, ощутив такую боль в груди, будто ее пронзили шпагой. Она укуталась в одеяло, в одночасье замерзнув теплым летним вечером, и закрыла глаза, не желая ничего более слушать или знать. До позднего вечера Лядова пролежала неподвижно, притворяясь спящей, но ее дыхание было слишком частым и поверхностным — как у людей, удерживающих себя от слез. Гранин не беспокоил ее, занимаясь каждодневными своими делами, однако чутко прислушивался и не закрывал дверь в ее комнатку. Она заговорила, когда он уже приглушил все лампы и собирался идти спать: — А почему мама голодала? Папа что, накормить ее не мог? Гранин вошел к ней и опустился в кресло возле постели: — Я ничего не знаю о том, как познакомились твои родители, что меж ними было и как твоя мать была доведена до полного истощения. — А что вы знаете? — вяло спросила она, не шевелясь. — Эта была зимняя ночь, мы спали, когда послышались цокот лошадиных копыт и мужские голоса. Я быстро оделся и поспешил вниз, велел жене и детям оставаться в своих спальнях. Два здоровых лакея не стали даже стучать, сходу выбили дверь и внесли на руках бесчувственную женщину. Она была такой молодой… — Вы знаете ее имя? — встрепенулась Лядова. — Екатерина Карловна Краузе, единственная дочь великого канцлера. Она нахмурилась, осознавая это. — Канцлера? — повторила Лядова и порывисто села, с силой сжав его руки. — Ну-ну, — пророкотал Гранин успокаивающе, — не следует так резко двигаться. — Как это — канцлера? — не слыша его, взволнованно воскликнула она. — Отец говорит, что во всей империи нет человека омерзительнее! И это… Пресвятая Богородица, мой дед? И половина моей крови — его кровь? Да не ошиблись ли вы, мой милый лекарь? — Прости, душа моя. — Но у него же в распоряжении лейб-медик этот… Бергер! — теперь в голосе Лядовой зазвучал гнев. — И еще настоящий цыган-колдун, говорят… — Драго Ружа. — Что же они все скопом одну женщину не спасли? — Я не знаю, — снова вздохнул Гранин. — Расскажите мне все, — умоляюще и страстно выдохнула Лядова, — и прошу вас, не упустите ни одной подробности! Меньше всего на свете Гранину хотелось рассказать ей то, что должно, и он бы с величайшим удовольствием опустил некоторые детали той ночи. Но Гранин был стар и если не мудр, то опытен, и знал совершенно точно: от тайн одни лишние хлопоты. Не бывает подходящего момента, чтобы сообщить юной девочке, что ее мать мертва, и не бывает подходящего момента, чтобы сообщить о том, что ее дед желал ее смерти. — Лакеи грозили, что если роженица умрет, то вместе с ней умру и я, и требовали, чтобы младенец… они не хотели, чтобы ты осталась в живых, Саша. Дикие глаза Лядовой хищно сверкнули. — Ай да канцлер, — процедила она с великолепным презрением. — Стало быть, все ужасающие слухи про него верные. Что же случилось дальше? — Я выгнал лакеев из комнаты, поставил греть воду. Роженица то и дело теряла сознание, но в минуты прояснения молила спасти ее ребенка и шептала о том, что не станет без него жить. Просила назвать сына Александром. Велела отнести его молодому Лядову, сыну вольного атамана. — Да-да, тогда всем заправлял еще дед, Василий Петрович, как я его боялась в детстве! — нетерпеливо воскликнула Лядова. — Стало быть, мама ждала сына? Ах, как это многое объясняет про мой характер! — Потом… когда ты закричала, я вышел в сени и сказал лакеям, что мне требуется время, чтобы помочь роженице, что она в очень плохом состоянии. Твоя мама уже покинула этот мир, Саша, я закрыл ей глаза, накрыл простыней и оставил одну. — Она так и лежала… разрезанной? — спросила Лядова с ужасом. — Я укутал тебя в льняную пеленку, шерстяной платок, привязал к своей груди и сделал кулек с теплым хлебом и молоком вместо соски. Оделся потеплее, вышел через заднюю дверь. Была страшная метель, и везти верхом чахлого младенца казалось отчаянным шагом, но коляску было запрягать некогда, к тому же пока бы я растолкал кучера… Я мчался по ночному городу и очень боялся, что привезу Лядовым мертвого младенца. — Боже мой, — прошептала она жалостливо и снова сжала его ладони. Руки у нее были сильными и покрыты мозолями. — До городского дома Лядовых я добрался в три четверти часа и молился о том, чтобы он не оказался закрыт, вы же всегда в столице жили только наездами. Но, по счастью, там горели огни. Я крикнул сторожу, что везу внучку атамана, и тот бросился открывать ворота без всяких вопросов. Меня споро провели в дом, и я передал тебя на руки Василию Петровичу. На мое счастье, ты еще дышала. А вот твой отец… молодой, горячий щенок, набросился на меня с вопросами о Катеньке. Я сказал ему правду, и он схватился за оружие. Лядова вскрикнула с таким испугом, будто живой и невредимый Гранин не сидел сейчас прямо перед ней. — Твоего отца оттащили от меня, и один из вояк проворно вывел меня на улицу. «Уважаемый лекарь, — сказал он, — вы возвращайтесь пока домой, а после мы пришлем вашу награду. Пока же вам лучше молодому атаману на глаза не попадаться. Сами понимаете, смерть нашей Катеньки — такой страшный удар». — Так и сказал — нашей Катеньки? Ох, папе мне придется многое объяснить! — Домой я возвращался, не помня себя от страха, — ведь я оставил там двоих маленьких сыновей и жену. Но не успел я отъехать от Лядовых, как мне преградили дорогу гвардейцы канцлера. Я был доставлен в Грозовую башню, прямиком к обозленному канцлеру, и его цыган, Драго Ружа, в ту ночь и запер меня в этой лечебнице. — На двадцать два года? — Лядова всхлипнула, и по ее щекам заструились обильные слезы. — О, мой дорогой лекарь, какой страшной оказалась расплата за мою жизнь! Да как же это так вышло, милый мой… Я обязательно вас спасу, вот увидите. Пойду прямиком к канцлеру и потребую… или даже в ноги брошусь, мне не жалко. Или буду угрожать оружием… — Не стоит, — засмеялся Гранин, впечатленный ее решимостью, — душа моя, мне некуда и незачем отсюда идти. — А ваша семья? Они знают, что с вами? — Я несколько раз просил моих пациентов передать весточку или узнать, как они там, но на месте моего дома теперь городская лечебница имени Катерины Краузе. Я верю, что канцлер просто выкупил наш дом у моей семьи, ведь после моей пропажи они нуждались в деньгах. И теперь с ними все хорошо, однако для них я пропал без вести. — Сколько напастей я вам принесла, — огорченно произнесла Лядова, по-детски утирая слезы с щек. — Сколько бед! А вы ведь всего-то спасли ребенка, а не совершили страшное душегубство! — Ну что ты, — Гранин даже растерялся от такого горячего сочувствия. Сам-то он давно примирился со своей участью, и если первые десять лет заточения потратил на планы побегов, то теперь уже и вовсе не пытался преодолеть невидимый барьер, за который не пускала его печать канцлера. — Вот увидите, я все обязательно поправлю, — пообещала Лядова, сползая вниз по подушкам, — все поправлю!