— Так попрощался, барышня. Сказал, что отправится теперь на все четыре стороны, спасибо за хлебосольство, но душа рвется на волю. — Но ведь мело всю ночь, заметало! Неужели пешком ушел? — Пешком. — Шишкин наконец оторвался от раствора и посмотрел на Сашу оторопело: — Это куда же в такую погоду пешком-то? — Проводил колдуна и в прорубь? — пробормотала Саша себе под нос. — Вот уж шарада! Совершенно растерявшись от таинственных событий минувшей ночи, она вернулась к флигелю, вошла внутрь и встретилась с неожиданным препятствием. Марфа Марьяновна, уперев руки в боки, стояла в дверях спальни и грозно хмурилась. — Ку-у-да, — зычно рявкнула она так, будто загоняла козу в хлев. — Что это ты повадилась во флигель бегать? Думаешь, я не вижу, что стоит мне отвернуться, как ты шасть сюда? А теперь еще и в спальню навострилась? Не пущу. Александр Васильевич, кажется, не для того мне единственное дитятко доверил, чтобы я позволяла такое бесстыдство. Совсем гордость потеряла, девонька? — А при чем тут гордость? — не поняла Саша. — Михаил Алексеевич мне жених, а я ему невеста. Разве ж меж нами есть место гордости? — Ты себя помни, — смурно проговорила Марфа Марьяновна, — а то будет еще один байстрюк у Лядовых. Саша даже задохнулась от негодования. Отец никогда не позволял подобных разговоров — никто не осмеливался даже заикнуться о сомнительном происхождении его дочери. Саша была всю жизнь защищена от досужих сплетен и ядовитых стрел в свой адрес, а тут родная кормилица прямо в лицо ей заявляет: да ты девка, незаконнорожденная, смотри сама в подоле не принеси! — А меж тем и матушка наша государыня, — вспыхнула гневом Саша, совершенно утратив спокойствие от обиды, — рождена вне брака! Доведись тебе оказаться пред ней благодаря какому-то странному случаю, ты бы тоже такое ляпнула или только меня шпынять можно? Так что поди с дороги, нянюшка, и никогда больше не думай даже повторять мне эту пакость или впредь вставать между мной и Михаилом Алексеевичем. Ступай с миром и не доводи до греха, сама знаешь, в запале я на что угодно способна. — И с места не двинусь, — непоколебимо возразила Марфа Марьяновна, нисколько не впечатлившись. — А и правильно, — согласилась Саша сердито, — так и стой без отдыха и сна. А не то я тебе назло согрешу, просто от досады! Так и скажу отцу, когда он спросит, как это я так забылась, — Марфа Марьяновна навела на дурные мысли своими намеками и запретами! Разбередила душу разговорами неприличными, пробудила девичье любопытство! — Саша, я ведь за розгу возьмусь, — пригрозила кормилица. — Вот уж напугала так напугала, смешно даже. Нет уж, Марфушка Марьяновна, довольно этих бестолковых споров. Ты лучше попроси у Анны чего-нибудь от похмелья, что там папенька в таких случаях принимает? — Простоквашу, — неохотно ответила кормилица, посупилась еще чуточку и, наконец, от угроз перешла к уговорам: — Саша, юной барышне совершенно негоже вести себя так бессовестно. Блюсти себя надобно! Пусть ухажер знает, что ты заперта для него, недоступна! А будешь и дальше шнырять сюда по всякому поводу, так Михаил Алексеевич все поймет по-мужски, блудливо. — Да господи, — воскликнула Саша, снова раздражаясь, — знала бы я прежде, что невестой быть так обременительно, так бежала бы под венец тишком, и готово дело. Марфа Марьяновна, кажется, едва удержалась от крепкого словца, но лишь размашисто перекрестила строптивую свою воспитанницу и пошлепала прочь, качая головой и что-то ворча себе под нос. А Саше стало так погано, как будто ее с макушкой макнули в вонючую грязную лужу. Кормилица с ее крестьянской прямотой вторглась в некие тонкие воздушные материи, не терпящие грубости и бесцеремонности. — Гадко, как гадко, — воскликнула она расстроенно, прижала холодные ладони к пылающим щекам. Прошлась по передней, подмечая, что Михаил Алексеевич так и не обжился во флигеле, не привнес сюда ничего от своей личности. Это было временным пристанищем человека, который не рассчитывал задержаться здесь надолго. Только, может, в конторке прибавилось книг и бумаг, но Саша заглянула туда лишь вполглаза, без всякой определенной цели. Большой, обычно заваленный талмудами стол был чисто убран, а в центре одиноко лежало письмо. Вздохнув, Саша притворила двери в конторку, нисколько не заинтересовавшись, — мало ли с кем вел переписку Михаил Алексеевич, с конезаводчиками ли, с архитекторами ли. Наконец она нерешительно ступила в спальню, чувствуя, что яд кормилицы все еще отравляет ее мысли. Михаил Алексеевич спал на животе, поверх пуховых одеял, заботливо укутанный тулупом с чужого плеча. Ах да, мужики сказали, что он купался ночью — вот странная причуда! — и, должно быть, переоделся в то сухое, что нашлось в крестьянской избе. Заметив, что его волосы стали влажными от пота, Саша осторожно потянула тулуп вниз, простая рубаха спустилась тоже, и обнажилось множество шрамов на шее и по плечам. Они выглядели свежими, но уже начали зарастать, не кровили, однако производили ужасающее впечатление. Обмерев, Саша непонимающе разглядывала синюшные синяки со следами зубов и царапины, а потом вовсе откинула тулуп в сторону и, уже не вспоминая слова Марфы Марьяновны, задрала рубаху, обнажая спину Михаила Алексеевича. Матерь божья, что сотворило с ним такое? Стая волков? Рыси? Черти? Саша помнила козлоногое смрадное чудище, встретившееся ей в бане. Да, его клыки и когти могли оставить подобные следы, но когда это случилось? Почему она не заметила, что Михаил Алексеевич был ранен и уже начал исцеляться? Имеет ли к этому отношение неизвестно куда сгинувший в страшную метель колдун? Глубоко задумавшись, Саша поправила рубаху — раны неплохо заживали и не нуждались в уходе — и села на сброшенный на пол тулуп. Закружившись в водовороте нежности и поцелуев, на которые Михаил Алексеевич был необычайно охоч в последние дни, она совершенно утратила здравый смысл. А ведь он вел себя, пожалуй, странно. Саша вдруг испугалась неизвестно чего — ей придумалось, что это было чем-то похожим на нежное прощание. Она и сама не разумела, откуда взялась эта ничем не подкрепленная идея, но холод пронзил все ее тело, а сердце гулко ухнуло вниз. Письмо, оставленное в конторке, показалось теперь значительным и зловещим, и Саша поднялась на ноги, решив обязательно его прочесть. Михаил Алексеевич тут крупно вздрогнул, резко сел на кровати, глядя вокруг совершенно диким взором, увидел ее, мгновенно успокоился, шумно выдохнул и подался вперед, обхватив Сашу сильными руками за колени, уткнулся лицом ей в живот. Она растерянно замерла, не в состоянии понять причин такого поведения, но всем своим существом ощущая, что Михаилу Алексеевичу нужно несколько минут, чтобы проснуться окончательно и справиться с неизвестным ей потрясением. — Ну, будет, — проговорила она, немедленно превратившись в нечто мягкое, сопереживающее, — будет. Все как-нибудь уладится. Он вскинул к ней лицо, не размыкая рук, и улыбнулся детской, слегка удивленной улыбкой, будто и сам окончательно не верил, что происходящее с ним — не грезы. — Уладится, Сашенька Александровна, — выдохнул горячо, — теперь уже наверняка уладится! Теперь уж все будет, как мы мечтали, — много-много дней впереди. И мне не совестно, совершенно не совестно, прожить две жизни вместо одной, хоть это и надувательство в чистом виде. Она засмеялась от того, каким он был славным и милым в это мгновение, взъерошенный, помятый, в чужой одежке, но все равно какой-то свежий и ясный, будто росой умытый. — Теперь уж все можно, — продолжал Михаил Алексеевич лихорадочно, — теперь уж не осталось ничего, что разлучит нас. Теперь уже не страшно, что я утрачу проклятие-дар колдуна, все списано со счетов, все началось заново, насовсем, Сашенька Александровна, милая моя, свет мой… Она гладила его волосы, брови, скулы, взволнованная его волнением, радостная его радостью. — А колдун? — все-таки спросила осторожно. — Не спрашивайте о нем, пусть его судьба не тревожит вас, — взмолился он с такой горячностью, что Саша сразу поверила — не нужно ей распутывать этот клубок, ничего, кроме огорчений, не принесут ей ответы, и тут же пообещала себе позабыть о колдуне, как и не было его. Склонилась ниже, чтобы поцеловать Михаила Алексеевича, и вздрогнула, заслышав лихой приветственный свист на улице, и сразу грянули шум копыт, колес, громкие голоса, лошадиное ржание. — Ах ты ж, — подпрыгнув на месте, Саша бросилась к окну и увидела, как по аллее мчатся экипажи в цветах Лядовых, узнала денщика Гришку и других верховых. — Отец приехал! Впервые, пожалуй, она не рада была ему. Мигом вспыхнула картинка, как они стреляются — вернее, отец поднимает оружие, а Михаил Алексеевич — нет. Он бы никогда не стал целиться в ответ. — Вот что, — затараторила она скороговоркой, — вы с бухты-барахты не сватайтесь только, я отца подготовлю! Уж потерпите хотя бы до завтра. Господи, да еще и Андре здесь, и Ани! Ой-ой-ой, — и она поспешила прочь из флигеля, выбежала на мороз, понеслась по аллее. Из экипажа на ходу выпрыгнул отец, раскинул руки, подхватил Сашу в свои объятия: — Ну, егоза, принимай гостей! Уже у крыльца покинул экипаж и дед, степенный, чем-то необычайно довольный. — Что это вы? — Саша беспокойным щенком крутилась меж ними, ласкалась, мужественно улыбалась. — Надумали и приехали? Как это вы хорошо решили! Из дома вывалила челядь, из флигеля вышел Михаил Алексеевич — уже тщательно причесанный, Марфа Марьяновна сразу принялась командовать, куда нести сундуки и тюки, велела Груне готовить комнаты. Отец тут же отправился смотреть строящуюся конюшню, а дед подмигнул Саше озорно. — Радость ведь у нас, — сказал он среди этой кутерьмы, — Карлуша ночью помер! Да как-то странно — истлел разом в собственной постели. — Вот как, — изумилась Саша и оглянулась на Михаила Алексеевича. Тот оставался спокойным и сдержанным, будто новость сия и не была для него новостью. — Да еще и сын у него пропал, вместе с колдуном как в воду канул. Уж вдовица сама при смерти от горя. А я так кумекаю: сыщется поди мальчишка, а, лекарь? — Как не сыскаться, — кивнул Михаил Алексеевич, — я еще вчера отправил к Анастасии Дмитриевне гонца, уже добрался, наверное. — Ага! — торжествующе возопил дед. — Так я и думал, что колдун мальчишку сюда попер. Да где эта Рожа? Заперли в погребе? Уж я его! — Отбыл ночью. А куда — того я не ведаю. Дед посмотрел на него внимательно и пытливо. — Отбыл, стало быть? Не знаешь, значится? Ну-ну-ну, — он покачал недоверчиво головой, но дальше пытать не стал, пошел в дом, распахиваясь на ходу. Тут и отец вернулся от конюшен, похвалил Михаила Алексеевича и велел всем не топтаться на улице и идти наконец в тепло.