— Не только отцовой, — поправила она, зардевшись, и стрельнула озорно глазами в Гранина. И он понял, что не сможет объясниться с ней лицом к лицу. Оставит записку, как последний мерзавец. Ближе всего к усадьбе был пруд, но Драго Ружа заупрямился, заявил, что ему всенепременно нужна проточная вода, вот и двигались они сквозь беснующуюся вьюгу к реке. Зима как взъярилась этой ночью, застилала дорогу, бросала снежные вихри в лицо, леденила губы и слепила глаза. Гранин не понимал, в верном направлении они продираются или заплутали давно. Но пуще всего его пугала свора чертей, распавшаяся из копошащегося кома и теперь щелкающая клыками вокруг. Они не нападали лишь оттого, что все карманы обоих были набиты толченым чертополохом, но защита была уж больно хлипкой. — Ох и дурень ты, лекарь, — несмотря на ужасающую погоду, колдун умудрялся ворчать сквозь зубы, — кто же с крохотным скальпелем на такую ораву прет! Тут понадобится дрын поболе. — Ничего, тебе хватит и скальпеля, — отплевываясь от снега, прокричал Гранин. — А им? — зубоскалил Драго Ружа, указывая на их сатанинское сопровождение. — А с ними я голыми руками… Колдун засмеялся — зло, отрывисто, лихо, и черти будто отступили немного, попятившись. К реке они все же выбрались — пониже деревни, к мосткам, где бабы белье полоскали. И оттого прорубь уже была прорублена, а пятачок вокруг натоптан. Сверху вьюга накидала, конечно, пригоршни снега, но под ними явно и матово блестела вода. Место колдун выбрал, заботясь о Гранине. «Ну куда тебе, старому, потом труп мой девать, — умудренно пояснил он, — не копать же промерзлую землю. А тут река сама справится». — Дошли, — Драго Ружа зачем-то скинул с головы шапку, оставшись с непокрытой головой. — Дай хоть покурю, лекарь, ох и ядреная махра у твоего Шишкина. Гранин и вовсе никуда не спешил. Он очертил веткой чертополоха круг вокруг них, не глядя на дикие морды за чертой. Крест на груди раскалился, обжигал кожу. — Как только эти дурни поймут, что ты задумал, так набросятся скопом, — предупредил колдун, глубоко затягиваясь. — Но потом должны сгинуть вместе со мной. Следует ударить так, чтобы сразу насмерть. Чем дольше я буду умирать, тем опаснее для тебя. — Ударю, — кивнул Гранин, сжимая в кармане скальпель. — Ты бы воротник пошире распахнул. Колдун усмехнулся, рванул меховуху, вовсе скидывая ее наземь. Остался в одной чистой рубахе. Затянулся еще раз. — Об одном сожалею, — вдруг сказал он, — что не гульну на твоей свадьбе. Да какая свадьба, рассердился Гранин, шутит он, что ли. — Давай, — шепнул Драго одними губами. Стоило выхватить скальпель из кармана — как нечисть взвыла, сломала круг, цепляясь зубами Гранину в руку. Зарычав, он попытался стряхнуть их, как псов шелудивых, но кто-то уже набросился на него со спины, попытался вгрызться в загривок. Неимоверным усилием Гранин рванулся, вырвался и нанес короткий, сильный удар — во впадину под кадыком, отчего мгновенно останавливается сердце. Однако колдун умер не сразу, оскалился, шагнул назад, схватив убийцу своего за ворот, шаг, еще шаг, затрещали под ногами обледеневшие скользкие мостки, нечисть уже рвала Гранина на части, и боль мешалась с холодом и непониманием. Неужели колдун решил утопить его вместе с собой? Зачем? И тут Драго Ружа в последнем усилии оттолкнулся от тверди, прохрипел надсадно, клокоча кровью в горле: — Горько, лекарь! И ледяная вода проглотила Гранина, он задохнулся, ушел с головой, забарахтался, выныривая, вокруг падали следом черти — и тут же река вспенивалась их смрадной кровью, чтобы в следующее мгновение очиститься и стать живительно свежей. Колдун уже отцепился от него, опустился на глубину, и мерзлота будто отступила, стало тепло и покойно, и вьюга нежданно унялась, а на небе выглянула молодая луна. Гранин ошалело помотал головой, наступившая тишина аж звенела. Он был совершенно один, глубокой ночью, в ледяной зимней проруби. Он только что убил человека, человека! Не нелюдь! И черти и правда сгинули, как и обещал Драго Ружа. Он уволок их с собой, на дно, но для чего было волочь в реку и Гранина? Место явно не подходило для размышлений, однако и на сушу выбираться было боязно. Он же замерзнет там насмерть, а река, как ни странно, окутывала по-матерински ласково. Да будь что будет, решился Гранин, черти его так сильно поранили, что он вот-вот истечет кровью. Зажмурившись, он на ощупь ухватился за мостки, выбросил свое тело на пружинящие доски, перевалился на спину, дыша открытым ртом. Провел рукой по лицу и вдруг понял — оно все то же, гладкое, не испещренное морщинами. Не веря в происходящее, он встал на четвереньки и наклонился над гладью речной. И луна услужливо осветила его по-прежнему молодое лицо. Не думая больше ни о чем и дрожа от лютого холода, Гранин скинул тулуп, натянул брошенные колдуном телогрейку и шапку, стремительно коченея. А потом помчался по пригорку вверх, мечтая скорее добраться до спасительного тепла. Деревня была — рукой подать, и он заколотился в первый же дом. — Ох ты ж барин, — крестьянин, открывший ему, расхохотался, — сколько же грехов ты накопил, что прям ночью побежал в прорубь-то! Крещение, осенило Гранина. Водосвятные молебны уже прочитаны, и благодать снизошла на все воды земные. Черный колдун Драго Ружа выбрал единственную ночь в году, когда чудеса возможны, и макнул Гранина в эти чудеса с головою. И выкупавшись в святой воде, перебродившей кровью бесов и колдуна, он выполз на сушу — искупленным. Глава 29 Утро началось с необыкновенного происшествия: двое крестьян привезли на салазках беспробудно дрыхнущего Михаила Алексеевича. Усадьба уже пробудилась, от Холодовых доставили целый бочонок освященной воды, и Саша бегала по дому, разбрызгивая ее по всем углам. Медленную и довольно торжественную процессию на аллее она увидела из окошка, ойкнула удивленно и выскочила на крыльцо, натянув на себя что первое под руку подвернулось. — Принимай, барышня, — с достоинством произнес один из крестьян, поклонился и махнул на салазки, — считай, как новенький. — Что с ним? — испугалась Саша, склонилась ниже и отпрянула, ощутив запах свежайшего и ядренейшего перегара — чисто папенька после попойки в казарме. — Батюшки, да он же в дрова! — А то как же, — обстоятельно объяснил рыжеватый детина, пряча в густой бороде ухмылку, — сначала принимали для сугреву, чтоб, значится не околеть после проруби-то! Потом — за Крещение, ить святое. Потом оттого, что душа просила… А потом сомлел, голубчик, ну чисто младенчик. Саша оторопело помотала головой, не в состоянии вообразить себе пьяного младенчика. От дома послышался хруст снега под тяжелой поступью — зоркая Марфа Марьяновна уже торопилась выяснить, что такое тут происходит. — В какой еще проруби? — спросила Саша. — Когда? — Дык ночью и прибежал, — охотно ответил другой мужик, — мокрый что сосулька! Отогревали, барышня, уж мы изо всех сил… Со всем старанием, — и он неожиданно громко икнул. А ведь они тоже лыка не вяжут, запоздало поняла Саша, обернулась к Марфе Марьяновне и развела руками: — Купался, говорят, а потом грелся… — Уж как грелся, барышня, — подхватил рыжий. — Тащите его во флигель, — распорядилась Марфа Марьяновна, которая многие годы управлялась с двумя атаманами, молодым и старым, и уж всякого нагляделась. — А ты запахнись, запахнись, милая, нечего нараспашку-то по морозу. Саша послушно укуталась поплотнее и поспешила в сторону стройки новой конюшни, чтобы найти Шишкина. Тот обнаружился подле каменной кладки въедливо проверяющим известь в растворе. — Иваныч, — обратилась к нему Саша, — а вот скажи мне, не видел ли ты, когда Михаил Алексеевич ночью из усадьбы удрал? — Как не видеть, — Шишкин хмуро поджал губы, явно недовольный раствором. — С колдуном они ушли чуть за полночь. — С колдуном? — изумилась Саша. — И где теперь тот колдун?