– Как ты видишь, тело хорошо сохранилось. Оно находилось в хорошо проветриваемой каменной кладовке, что оказалось нам на руку. В противном случае нашли бы одни кости. Кладовке, а не погребе, иначе бы до него добрались насекомые. Впрочем, на острове далеко в море их не так много. Маргарета посмотрела на своего бывшего учителя. Сегодня он был необычайно тих. – Их? – переспросил он, изображая интерес. – Насекомых, – повторила Маргарета. Пенсионер кивнул. Столько мыслей роилось в его голове в тот момент. – Место играет важную роль, так ты всегда говорил. Она улыбнулась и показала на левую руку трупа: – Посмотри, видно, что на пальце раньше было кольцо. На пальце левой руки действительно были следы от обручального кольца. – Ты хочешь сказать, что кто-то снял кольцо с трупа? – возмутился пенсионер. – Это же осквернение могилы. – Более того, руку погнули и повредили, когда снимали кольцо, – посетовала Маргарета, разглядывая костлявую длань. – Ты определила причину смерти? – спросил он, зная, что это всегда самое сложное. – Трудно сказать. Тело мумифицировалось. Повреждений костей я не нашла, как и других следов внешнего насилия, – задумчиво ответила Маргарета и заправила прядь волос за ухо. – Череп в прекрасном состоянии, обычно от мягких тканей мало что остается. – Я тоже об этом подумал. Вообще, поразительно, что труп так хорошо сохранился. Но при этом нельзя определить, не умер ли он от удара ножом в сердце. Она показала на грудную клетку, где сохранились только ребра. – Разумеется. Ты сказала, он был замурован? – Да, в кладовке. Обычно требуются две-три недели сильной жары, чтобы тело подсохло, и после этого процессы гниения останавливаются… Кладовка хорошо проветривалась. Так что я могу предположить, что он скончался и был замурован летом. Специалисты так же нашли цветы и пыльцу. Знаешь такие розовые цветы, которые часто растут на берегу? Обычно они цветут в мае-июне, но случается, что и в начале осени. – Жаркое лето и за ним холодная зима, – констатировал пенсионер, и, опираясь на трость, наклонился ближе к трупу. Ему с трудом удавалось скрыть волнение. В тот год жара стояла до середины октября, и сразу за летом пришла зима. Сухая и холодная. Об осени природа словно забыла. – А об отравлении ты думала? – сказал он и тут же пожалел. – Вероятно, кишечник был опорожнен перед смертью, и потому эта часть скелета так хорошо сохранилась. Там было мало бактерий на момент смерти. – Слишком поспешный вывод. Особенно для тебя. К тому же, мы не знаем, чем его отравили, – удивленно заметила Маргарета. Мне не удастся ее провести, подумал он. Любого другого, но не ее. – Предположим, его отравили чем-то, что вызывает рвоту и диарею. Но ты сам учил меня не делать поспешных выводов, рассматривать все возможные варианты, не останавливаясь на самом очевидном. Он обещал держать рот на замке. Не говорить ни слова. Но это было так давно. Можно же намекнуть, подтолкнуть в правильном направлении. Судьба привела его сюда сегодня вечером. Судьба дает ему шанс поставить точку. Ему вспомнилась клятва, которую он дал по завершении учебы». «Я клянусь уважать волю пациента. То, что он сообщит мне по секрету, я обязуюсь хранить втайне». Все эти годы он часто задумывался о том, что означают эти слова. И почти всегда приходил к выводу, что они означают, что нельзя предавать доверие, которое оказывает тебе пациент. – Ну же говори, – прервала его размышления Маргарета. – Ты знаешь что-то, чего я не знаю? Она выжидательно смотрела на него. Маргарета умеет хранить секреты, это ему было известно. На нее можно было положиться. Он заколебался. – Может, тебя заинтересует татуировка, которую я нашла? – спросила Маргарета. – Татуировка? – опешил он. – Ее сложно отыскать, но следователи будут в восторге. – Где? Маргарета потянула к себе лампу с потолка, но передумала и скрестила руки на груди. – Покажу, после того, как ты мне все расскажешь. – Это шантаж. – Или обмен информацией. Ты всегда можешь позвонить в полицию, – добавила она с усмешкой. Он вздохнул. – Мышьяк. Я знаю, что его отравили мышьяком. ⁂ – Ты знала, что уход за двумя детьми равнозначен работе сорок часов в неделю? – спросил Томас, оторвавшись от газеты, которую читал за завтраком. – Это же очень много. Неужели это правда? – Думаю, да, – ответила Сара. – Сорок часов? Да легко. – Вспомни прошлые времена, когда женщина занималась домом, а мужчина зарабатывал деньги. Тогда никто не болтал о равноправии, – покачал головой Томас. – Разница между прошлым и настоящим только в том, что от женщины ждут, что она будет и работать и заниматься домом одновременно, – устало произнесла Сара. – Но сорок часов – это многовато. Чем женщина занимается все это время дома? Вид у Томаса был такой, словно он серьезно озадачился этим вопросом. – Покупает продукты, одежду, подарки на дни рождения и прочие вещи. Готовит еду, пылесосит, заправляет постели, стирает одежду, постельное белье, полотенца. Отводит детей в сад и забирает, если, конечно, дети ходят в сад. Развешивает выстиранное белье, снимает высохшее, откладывает в сторону нуждающееся в починке, чтобы зашить потом, но на это никогда нет времени. Освобождает и наполняет посудомоечную машину. Моет вручную тарелки с присохшей кашей и кастрюли с остатками картофельного пюре, которые кто-то оставил в раковине в надежде, что они вымоют себя сами. Не говоря уже о кошачьих мисках. – Это прозвучало так, словно я совсем не помогаю, – раздраженно заметил Томас. – Помогаешь? Ты имеешь в виду, что дом – это моя ответственность, а от тебя требуется только «немного помогать». Ты это хочешь сказать? Линус оторвался от тарелки с йогуртом и ложкой погрозил Томасу. – Папа, не обижай маму. Томас улыбнулся, но понизил голос. – Я хочу сказать, что сейчас, когда ты на больничном, нам как никогда нужны деньги. – Он сложил газету и положил перед собой. – Чтобы получить повышение, мне нужно прикладывать усилия. Я знаю, что сейчас ты делаешь по дому больше, чем я. – Я понимаю, что ты хочешь делать карьеру, но я хотела бы, чтобы ты забирал детей из сада. Хотя бы раз в неделю. – Но тогда мне придется договорить с шефом, чтобы я мог уходить раньше один день в неделю. – Ну и договорись. В чем проблема? И что значит уходить раньше? Ты же постоянно перерабатываешь. – Да, и, как я уже сказал, моя работа сейчас, когда ты больна, важна как никогда. – Но я не поправлюсь, если буду делать всю работу по дому. Это замкнутый круг. Я сижу на больничном, и мой муж может перерабатывать, потому что жена всегда может забрать детей, и он работает еще больше, возвращается домой все позднее. Не говоря уже об уходе за детьми, когда они больны. По закону я не могу сидеть с больными детьми, когда я сама на больничном. И тем не менее это всегда делаю я. Сколько раз ты брал больничный по уходу за детьми? – Но зачем мне это, когда ты все равно дома? Я сильно занят на работе. У меня много деловых встреч. А ты совершенно свободна. Ты уверен, что не можешь быть дома с детьми? Ты проверяла? – Стопроцентно уверена. И считаю, что мы должны делать это по очереди. – Ты сидишь дома на больничном и считаешь, что я должен пропускать работу, чтобы ухаживать за детьми, когда ты дома и полностью свободна. Ты хоть понимаешь, скольких денег нам это будет стоить? И к тому же это может негативно сказаться на моей карьере. Иногда Саре казалось, что он понимает, но в такие моменты очевидно было, что нет. В их отношения словно образовалась трещина. Сперва незаметная, но со временем становившаяся все шире и глубже. Сейчас через нее было уже не перешагнуть. И Томас предпочитал верить, что во всем виновата она одна. – Мама, что это? – спросила Линнея, махая пригласительной открыткой на ужин с родственниками, о котором Саре хотелось забыть. – Можно на ней рисовать? Сара протянула дочери ручку, проигнорировав кислую мину Томаса. – Так что мы решили на счет ужина? – спросил он. – Я думаю, неплохо было бы пойти. – Ну и иди. Бери детей с собой. – Но так я не смогу ни с кем общаться. Они же постоянно требуют внимания. – Твоя мама может помочь. – Нет, я не могу. Она же тоже гость. Я не могу просить ее следить за детьми, ты же понимаешь.