По словам прорицателя, так называемого гадателя из Мамиана, некто проклял семью Курэ. Предполагается, что он пришел к этому выводу, основываясь на фактах, сообщенных ему Тисэко в личной беседе. Из материалов беседы с Яёко. При первой встрече с Итиро Курэ в камере заключения в Ногате она спросила: «Тебе что-нибудь снилось?» Женщина объяснила это тем, что якобы слышала о сомнамбулизме. Однако демонстрация подобных знаний в области психиатрии весьма удивительна для малообразованной деревенской женщины, даже если допустить наличие у нее способности к суждению и интерпретации полученной информации. Но если предположить, что Яёко находится под влиянием различных болезненных обстоятельств и обращает внимание на слухи, все встает на свои места. В беседе женщина заявила, что в Мэйнохаме у их семьи близких родственников нет. В деревнях богатые семьи нередко оказываются в изоляции (причиной могут послужить недобрые слухи, связанные с происхождением или наследственностью). В связи с вышеизложенным можно предположить, что Тисэко сбежала из дома по негласной договоренности с сестрой. Вероятно, девушка предвидела, что не выйдет замуж, если останется дома, и надеялась сохранить род Курэ в другом месте. Определенно, Яёко искала Тисэко без особого энтузиазма. Вдобавок, обе сестры оказались наделены твердостью духа (что редкость для женщин), поэтому трудно представить, что между ними отсутствовала договоренность. Из материалов беседы с г-жой Мацуко Мацумурой. Из ее слов мы узнаем, что Тисэко была кокетливой и вокруг нее ходили слухи, что помогает нам получить некоторое представление о жизни девушки после побега из дома. В общем и целом, можно сказать, что в роду Курэ из Мэйнохамы издавна блуждало нечто страшное и загадочное. Последние его представительницы, сестры Яёко и Тисэко, прекрасно знали об этом и действовали соответственно… 11. Наследственные черты, спровоцировавшие припадок Итиро Курэ. Очевидно, что в первом случае триггером, спровоцировавшим припадок, послужила красота женского лица. И поскольку мать Итиро Курэ была не слишком очаровательна, припадок оказался умеренным. Следовательно, единственным, что объединяет конкретный эпизод сомнамбулизма и психическую наследственность рода Курэ, является удушение (см. второй припадок). Можно предположить, что дальнейшие события являются следствием внушения, оказанного трупом, и к психической наследственности отношения не имеют. Поэтому основные аспекты данного происшествия должны быть тщательно проанализированы с учетом обстоятельств, которые проявились в ходе второго припадка, что случился примерно два года спустя после происшествия в Ногате. Второй приступ Документ № 1. Беседа с Сэнгоро Токурой. Дата и время беседы: 26 апреля 1926 года (день удушения невесты в Мэйнохаме); 13:00. Место: префектура Фукуока, уезд Савара, Мэйнохама-тё, 24–27 (в доме указанного лица). При записи присутствовали: Сэнгоро Токура (батрак в доме Яёко Курэ, 55 лет), его семья, организатор беседы (г-н. В.). Примечание: беседа велась на местном диалекте, впоследствии текст был приближен к литературному. Ох, ох… не видал я еще таких страстей! Уж так я со стремянки грохнулся, что даже по малой нужде выйти не могу, только ползаю. Думал, отдам Богу душу, да вот сегодня утром наелся поджаристых баклажанов с саке, растер поясницу мукой из карасей, и полегчало немного. Род Курэ, как говорится, тысячу мешков риса возьми, еще останется! Одна из самых богатых крестьянских семей в окрестностях. И шелкопряды у них, и птицы — чего только нет! А наша госпожа Яёко, вдова, сама на счетной доске считает, и состояние ее растет и растет. Сколько там тысяч или миллионов, наверняка не знает никто, да уж полным-полно! И школа у них, которую построила сама госпожа, и храм, который основали ее предки… Вот уж было бы счастье молодому господину (Итиро Курэ) все это унаследовать! А тут такая беда… Молодой господин у нас благородный и молчаливый. Как переехал сюда из Ногаты, все сидел в глубине дома да учился. Ни перед слугами, ни перед батраками своего превосходства не выказывал. Уж очень хороший он был! В господском доме обычно-то жили только хозяйка да ее дочь, барышня Моёко, — недавно ей исполнилось семнадцать лет. Больше никого. Тоскливо у них было… Но когда позапрошлой весной приехал молодой господин, дом сразу оживился и нам даже работать захотелось… Да… А этой весной молодой господин окончил старшую школу в Фукуока (да не абы как, а лучшим учеником!) и получил первое место на вступительных экзаменах в университет. Вдобавок было объявлено о его помолвке с Моёко! Какая же радость воцарилась в доме Курэ… А вчера (25 апреля) случилось вот что. Я слышал, что в Фукуоке, в большом европейском здании в Инаба-тё, проходило соревнование в речах на английском для учеников старших школ. Наш молодой господин должен был читать там речь от выпускников. Он собирался пойти туда в школьной форме, но госпожа попросила, чтобы он надел новенькую, студенческую. Молодой господин кисло улыбнулся — мол, рано мне щеголять в таком костюме, но госпожа заставила его вырядиться и проводила, вытирая слезы радости. Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. Больше молодому господину уж не придется надеть ту форму… На следующий день была запланирована свадьба молодого господина и Моёко, так что мы два дня даже не ночевали дома, старались все подготовить. Волосы Моёко завязали в такасимаду[85]. В зеленом кимоно фурисодэ с красными тесемками она превосходила красотою даже свою прабабку Муцуми, об этом все судачили наперебой. А какого она была кроткого нрава! Точно как в колыбельной поется: «Личико и нрав — вот твои сокровища, а богатства прочие — дело жениха». А про молодого господина что уж и говорить… Ему хоть всего двадцать лет исполнилось, но по разуму и поведению не каждый тридцатилетний с ним сравнится! Что же касается наружности — тут вы сами видели — впору задуматься, не из знати ли он. Пары такой не было во всей Хакате… И денег на свадьбу бессчетно потратили, ведь молодой зять входил в семью. На краю надела для молодых выстроили роскошный отдельный дом. Невесте накупили кимоно в «Киёя», первом магазине кимоно во всей Фукуоке! А что до угощения — вчера приехали люди из «Уокити», главного ресторана в Фукуоке. Вот как госпожа расщедрилась, чтобы отпраздновать свадьбу! Вчера наш господин сказал, что на соревновании пробудет недолго и вернется самое позднее к двум. Пробило три, но он так и не появился. Молодой господин никогда бы так не оплошал, и я забеспокоился, не случилось ли чего, но мне отвечали: наверное, соревнование началось с опозданием, потому и пришлось задержаться. Однако до сей поры он был очень обязательным, и я все-таки волновался, но дел было невпроворот, и это меня отвлекло. Погода в тот день, скажу я вам, переменчивая была. Все небо вдруг потемнело, и ясный весенний день вдруг стал мрачным, словно вечер. Госпожа, которая должна была стать назавтра тещей молодого господина, тоже что-то заподозрила. Она подозвала меня и, вытирая мокрые руки, сказала: «Итиро уже взрослый, должен бы сам все понимать, а его до сих пор нет! Сходи-ка поищи его». Тогда я отложил починку бамбуковых пароварок, выкурил сигаретку, надел соломенные сандалии и отправился. На часах было уже четыре. По узкоколейке я доехал до Нисидзин-мати, вышел в Имагавабаси и заглянул к младшему брату (он держит лавку дешевых продуктов). Я спросил, не видал ли он нашего молодого господина, и тогда брат с женой рассказали: «Два часа назад проходил мимо — шел пешком куда-то на запад, на поезд не сел почему-то. Мы его впервые видели в студенческой форме. Все наглядеться не могли, даже на улицу вышли! Хорошим зятем будет». Вы же знаете, что наш молодой господин дым паровозов на дух не переносит, он и в школу пешком по рисовым полям ходил аж из Мэйнохамы! Говорил, что, мол, полезно для здоровья. Но от Имагавабаси до Мэйнохамы где-то один ри[86], чтоб добраться своими ногами, двух часов никак не надо. Когда я отправился обратно, была уже половина пятого. Я шел вдоль национального шоссе и добрался до каменоломни, что находится на берегу моря неподалеку от Мэйнохамы. Там вырезают мягкий темный камень (его так и называют — песчаник из Мэйнохамы). Если поедете из Фукуоки или отсюда, обязательно увидите. Утесы на той каменоломне ну точно ширмы… И вот я заметил на их фоне фигурку в черной квадратной шапочке и студенческой форме. Зрение у меня хуже некуда, но все-таки я не ошибся. Уже был закат. Я подошел поближе и разглядел молодого господина. Он сидел на камнях и держал в руках какой-то свиток. Я полез по наваленным камням и, когда оказался прямо над молодым господином, вытянул шею и заглянул в этот длиннющий свиток. Но он был абсолютно пустой! Ни строчки! А молодой господин пристально вглядывался в него, будто бы что-то искал. Признаться, слыхал я о проклятом свитке, который будто несет беду роду Курэ. Да вот уж не думал, что он взаправдашний! Честно говоря, со зрением у меня совсем беда, потому-то я тянулся, надеясь потихоньку разглядеть все как следует. Но сколько ни тер я свои глаза, как был свиток пустым, так и остался! Чудеса, да и только! Решил я спросить у молодого господина, что же такое он разглядывает, и быстренько спустился по камням. Сделал крюк для приличия и встал прямо перед ним, да только он не заметил меня и повернулся к закату — видно, крепко о чем-то задумался, держа обеими руками раскрытый наполовину свиток. Я откашлялся и окликнул его: «Молодой господин!» Тот удивился, долго смотрел на меня, потом улыбнулся, будто наконец узнал, и сказал: «Здравствуй, Сэнгоро. Почему ты здесь?» Затем он свернул свиток и перевязал его шнурком. Тогда я подумал, что молодой господин занят чем-то важным и потому рассеян. Я сказал, что хозяйка волнуется, и, указав на свиток, спросил, что это такое. Молодой господин слушал, задумчиво рассматривая гору Сэфури, но тут будто очнулся и, глядя то на меня, то на свиток, произнес: «Это? О, это очень важный свиток! Я закончу работу и вручу его императору. Никто не должен его видеть!» Сказав это, он положил свиток в карман под пальто. Я перестал понимать, что происходит, и возразил: «Но там же ничегошеньки нет!» Молодой барин слегка покраснел и с деланной усмешкой ответил: «Когда придет время, вы все поймете. Там очень занимательные истории и страшные иллюстрации. Мне сказали, я должен увидеть его перед свадьбой… Вы все поймете… Вы все поймете…» С одной стороны, я не понял ничего, а с другой, как будто бы понял все. Голос молодого господина звучал необычно, и выглядел он рассеянным, поэтому я посчитал возможным спросить: «А кто же дал вам этот свиток?» Он пристально посмотрел на меня округлившимися глазами и несколько раз моргнул, будто пришел в себя. Запинаясь, словно думая в это время о чем-то, он со слезами на глазах ответил: «Это был знакомый моей покойной мамы… Мама втайне вручила свиток ему на хранение и велела отдать потом мне. Он сказал, что мы еще увидимся… и тогда он скажет, как его зовут… Но я знаю, кто это был! Однако больше не скажу ничего. Ни за что! И ты тоже никому ничего не говори. Хорошо? Пойдем, пойдем». Молодой господин засуетился и поспешил по разбросанным камням. Шагал он так быстро и уверенно, будто в него вселился какой-то дух! Теперь-то я думаю, что это были первые признаки… Когда молодой господин пришел домой, он сразу сказал хозяйке: «Вот и я… опоздал немного». Та спросила: «Ты встретил Сэнгоро?» И он ответил: «Да, в каменоломне, вот он идет», — указал на меня, а потом направился к новому дому. Хозяйка, похоже, успокоилась. Она поблагодарила меня за хлопоты и не стала ни о чем расспрашивать. Затем она сделала знак Моёко. Та вытирала миски и застеснялась, что на нее все смотрят. Она поднялась с чугунным чайником в руках и пошла вслед за молодым господином к новому дому. В тот день случилось еще кое-что странное… Я расстелил коврик в тени гардений, сунул в рот трубку и пошел чинить решетки бамбуковых кастрюль, ремонт которых пришлось прервать. Прямо передо мной был новый дом, и я видел, как молодой господин переодевается в кимоно, сидя у стола, а затем пьет чай, который принесла Моёко. О чем они говорили, я не слышал из-за стеклянной раздвижной двери, но молодой господин был необычайно бледен, а брови его дрожали. Я сначала предположил, что он злится, но пригляделся и понял, что дело в чем-то другом. А Моёко, наоборот, покраснела. Она складывала студенческую форму, смеялась и мотала головой. Странным мне все это показалось… Молодой барин заметил ее смущение, побледнел еще пуще и вдруг подсел вплотную к пышущей здоровьем Моёко… Потом он указал на три амбара, которые можно было увидеть из дома, положил руку ей на плечо и несколько раз потряс. Моёко залилась румянцем, сжалась, подняла глаза и поглядела на амбары. Обрадовалась она или загрустила, я не понял. Кажется, Моёко слегка кивнула и, красная вплоть до воротничка, понурила голову, на которой красовалась симада. Как в пьесах новой школы… Затем бледный молодой господин (он все это время смотрел на Моёко и держал руку на ее плече) зыркнул сквозь стеклянную дверь, оглянулся, посмотрел в сумеречное небо и неожиданно засмеялся, показав белоснежные зубы. А потом он облизнулся, высунув красный язык! От такого жуткого зрелища меня аж передернуло. Но я и помыслить не мог, что все это приведет к немыслимым ужасам! Может, это ученые люди так странно себя ведут… Вскоре я снова занялся делами и забыл обо всем. Вот… Потом — наверное, примерно в час ночи — все заснули. Моёко с госпожой спали в глубине главного дома, а молодой господин, жених то есть, — в новом доме на полу, вместе со мной. Я был ему вроде как дядька. Конечно, я лег куда позже молодого господина. Ванну я принял уже после полуночи, потом запер дверь нового дома и уснул в смежной гостиной. Рано утром, еще до рассвета, я встал, значит, по нужде, прошел под тусклым светом из стеклянных дверей по веранде мимо комнаты молодого господина и увидел, что сёдзи открыта. Я заглянул в комнату, молодого господина в постели не было! Стеклянная дверь тоже оказалась распахнута. «Ну и дела!» — подумал я и заволновался. На улице шел мелкий дождичек. Я притащил свои гэта из кухни и по камням пошел в главное здание. Там я увидел открытую дверь и ведущие к ней следы, в которых были песчинки. Я немного подумал, затем быстро разулся и на цыпочках прошел в коридор. В комнате за стеклянной сёдзи спала госпожа. Лампа не горела. Постель Моёко была пуста, футон оказался аккуратно сложен, а красная подушка лежала посередине. Я сразу вспомнил сцену, которую видел вчера вечером. Что же тут происходит?! Я убеждал себя, что волноваться не стоит, но никак не мог унять тревоги. Меня охватило дурное предчувствие, да и не хотел я, чтобы потом сказали, будто это я в чем-то виноват… Я разбудил госпожу и указал ей на постель: мол, поглядите. Она спросонья ничего не поняла и начала тереть глаза. «Ты не видел у Итиро свитка?» — вдруг в ужасе спросила она и уселась на постели. Я ответил как бы между прочим: «Да, вчера в каменоломне он разглядывал какой-то пустой свиток». Вовек не забуду, как переменилась госпожа. «Опять!» — захрипела она, закусила губу и сжала дрожащие руки. Глаза госпожи вдруг закатились от бешенства, и она обмякла. Я не понял, что случилось, и затрусил к ней, да так и осел на пол. Но госпожа пришла в себя и, утирая рукавом нахлынувшие слезы, рассмеялась: «Нет-нет, забудь. Мы с тобой все перепутали. Пойдем поищем их». Казалось, госпожа вполне пришла в себя, однако она отправилась к воротам босиком. Я спешно надел гэта и последовал за ней. Дождик к тому времени уже кончился. Вскоре мы дошли до первого из амбаров, что стояли перед новым домом. Там я заметил, что у северного, третьего, амбара окна с медной обшивкой открыты. Я тут же указал на это госпоже. Этот амбар пустовал до уборки урожая, туда частенько складывали разные инструменты и временами распахивали окна. Удивляться тут было нечему, но меня — видимо, из-за недавних событий — аж передернуло. Однако госпожа лишь кивнула и направилась к амбару. Дверь, похоже, была заперта изнутри и никак не поддавалась. Госпожа вынесла из-под навеса лестницу, приставила ее к стене и велела мне подняться и заглянуть в окно второго этажа. Лицо у нее при этом было необычное! Судя по тому, как плясало в окне пламя свечи, я понял, что внутри творится что-то нехорошее… Вы же знаете, сам-то я не из храбрецов, но госпожа так сурово на меня посмотрела, что я без лишних слов скинул гэта и, задрав полы кимоно, полез вверх. И когда я уцепился руками за подоконник и заглянул внутрь, ноги мои тотчас будто бы отнялись! Я кубарем скатился на землю да так ушиб спину, что даже не смог подняться. Вот… Никогда в жизни не забыть мне той картины, что я увидел в окне! На втором этаже амбара были сгружены пустые мешки, а на них, поверх роскошной ночной рубашки и красной сорочки, лежала Моёко. Голая и мертвая, с великолепной такасимадой на голове! Рядом с ней был старинный столик для чтения сутр, принесенный, видимо, из гостиной главного дома. Слева на столике я увидел медный подсвечник с большой свечой — наподобие тех, что ставят на алтарь, а справа — художественные принадлежности вроде школьных (кажется, кисти, точно не помню). Меж ними перед молодым господином лежал развернутый тот самый свиток. Да, еще вот что: он был обшит парчой. И мне запомнился цвет самого валика. Но бумага была по-прежнему пуста — ни словечка! Молодой господин сидел перед свитком. На нем был белый ночной халат в черную крапинку. Уж не знаю, как он меня заметил, но только оглянулся с хладнокровной улыбкой, будто говоря «Не подсматривай!», и помахал рукой. Это теперь я все спокойно рассказываю, а тогда был как громом пораженный и даже кричать не мог от страха. Госпожа подняла меня, усадила и принялась расспрашивать, но отвечал я бессвязно и только указывал на амбарные окошки. Однако она что-то поняла и сама стала взбираться наверх. Я хотел было ее остановить, но не мог ни подняться, ни даже что-нибудь вымолвить — зубы мои жутко стучали. Поэтому мне ничего не оставалось, как глядеть на госпожу, вытянув шею и опершись о холодную землю. Так же подобрав кимоно, она так же уцепилась за подоконник и так же заглянула внутрь. Ее смелость, скажу я вам, перепугала меня пуще прежнего. Смотря в окно, хозяйка хладнокровно спросила: «Что ты там делаешь?» А молодой господин ответил обычным тоном: «Погодите-ка, матушка, оно скоро начнет гнить». В ночной тишине его голос был особенно хорошо слышен. Госпожа словно что-то сообразила и сказала: «Ну моментально оно не сгниет, иди позавтракай». Изнутри донеслось «хорошо», и, судя по тому, что тень за окном вдруг зашевелилась, молодой господин встал. Но неужели так ведет себя мать, которая только что увидела дочь мертвой?! Затем госпожа Яёко быстро спустилась по лестнице, бросила мне «Доктора!» и подбежала к двери амбара… Стыдно сказать, тогда я ничего не понял. А если бы даже и понял, толку было бы немного, все равно я не мог подняться и лишь беспомощно дрожал от ужаса. Дверь амбара открылась, оттуда вышел молодой господин в деревянных сандалиях и с ключами в руке. Он увидел меня и улыбнулся, но выражение лица у него было совсем необычное. Госпожа еле дождалась его и, выхватив ключ, что-то прошептала. Затем я видел, как хозяйка взяла молодого господина за руку, провела в новый дом и уложила в постель. Потом госпожа вернулась, поднялась на второй этаж амбара и что-то там делала. Я остался один, и тут уж до того страшно мне сделалось, что небо с овчинку показалось. Я дополз до задней калитки, которая находится за амбаром, уцепился за цитрусовое дерево и кое-как приподнялся. Над моей головой, где-то в кронах деревьев, раздался щелчок медной створки амбарного окна. Я вздрогнул и резко обернулся. Вскоре я услышал, как закрывается замок двери на первом этаже, и потом увидел госпожу: босая и растрепанная, она бежала со свитком в руках к новому дому. Все так же босиком, с грязными ногами, она запрыгнула на веранду и подбежала к молодому господину — он снова лег спать. С грозным видом хозяйка показала ему свиток и, похоже, задала несколько суровых вопросов. Поскольку уже рассвело, я отчетливо все видел. Молодой господин указывал в сторону той самой каменоломни, мотал головой и будто бы силился что-то объяснить. Подробностей их беседы я не разобрал, но до меня доносились обрывки мудреных выражений вроде «ради императора» и «во имя народа». Хозяйка все кивала с округлившимися глазами, но в какой-то момент молодой господин замолчал, уставился в свиток, который был в руках у госпожи, вырвал его и сунул себе за пазуху. Хозяйка силой вернула свиток, но лучше бы она этого не делала! Молодой господин вдруг тупо вперился в свиток и разинул рот. А потом он так жутко посмотрел на хозяйку, что она сама испугалась, отодвинулась, потихоньку поднялась и хотела было выйти… Но тут молодой господин шустро схватил ее за рукав и усадил подле себя на татами. Глаза его при этом сузились, и он вдруг мерзко так улыбнулся. Увидев это, я содрогнулся, будто меня водой окатили. Выходя на веранду, хозяйка тоже вздрогнула и хотела уже отмахнуться, но молодой господин поднялся, схватил ее сзади за волосы, притянул к себе и опрокинул на спину. Затем молодой господин оттащил ее в сад и все с той же улыбкой принялся бить гэта по голове. Похоже, он получал от этого большое удовольствие. Лицо госпожи вмиг стало серым, волосы растрепались, по разбитой голове заструилась кровь. Она ползала по земле и кричала, как при смерти. Увидев это душераздирающее зрелище, я собрал волю в кулак и пополз, превозмогая боль. Наконец я добрался до своего дома и завопил жене: «Доктора, доктора!» Дрожа от ужаса, я залез в постель и с головой укрылся одеялом. Вскоре пришел доктор Мунэтика, и я тут же отправил его к господам. Это все, что я видел. Вот. Поверьте, я ничего не придумал. Потом я слышал, как на крики госпожи прибежали двое или трое работяг. Они схватили молодого господина и связали его веревкой. В нем, говорят, проснулась чудовищная сила — поболее, чем у троих или даже пятерых! Его связывали дважды, но он каждый раз рвал путы. С большим трудом его все же удалось привязать к столбу, что вкопан у нового дома, но вскоре молодой господин так утомился, что уснул. А когда он снова открыл глаза, это был другой человек! На вопросы полицейских он ничего не отвечал и только озирался. Тогда хозяйка объяснила, что молодой господин заболел еще в Ногате. Его обследовал университетский профессор и якобы заявил, что дело в анестезии, но она-то знает, что во всем виновато страшное проклятье свитка, лежащее на их роде. Говорят, это проклятье уже давно не проявлялось, и мы даже не представляли, какое оно… А свиток хранился… Вон видите крышу? Это храм Нёгэцу-дзи. Внутри статуи Будды он и лежал. Говорят, стоит мужчинам из рода Курэ поглядеть на этот свиток, как они сходят с ума и начинают убивать матерей, сестер или совершенно незнакомых женщин! Истории об этом свитке тоже хранятся в храме… А может, и нет… Ума не приложу, как же этот свиток попал к молодому господину?! Вот… Нынешний настоятель храма, Хорин-сама, такой же мудрый, как мудрецы из дзэнского храма Сёфуку-дзи в Хакате, и про кармические дела знает все. Он уже старенький, этот настоятель, тощий как журавлик, брови и борода у него длиннющие, белоснежные. Очень он благородного вида, этот настоятель… Сходите к нему, побеседуйте, моя жена вас проводит… А хозяйка будто безумною сделалась. Лежит в постели, лодыжка подвернута, на голове раны. Но хуже всего, что заговариваться стала. А я со своей спиною и навестить ее даже не могу… Некоторые судачат, что это я виноват в беде — мол, не сумел добежать до Мунэтики (фамилия врача), только все это чушь! Осматривая мою спину, доктор сказал, что Моёко задушили с трех до четырех часов ночи. И если судить по свечному огарку, то он прав. Вот… Что тут еще добавить?.. Как только госпожа придет в себя, все и прояснится. И знаете, что еще? Вместо того чтобы ругать молодого господина на чем свет стоит, она повторяет как во сне: «Скорее приди в себя, теперь ты единственная моя опора». Полиция ко мне еще не являлась. Все обнаружилось благодаря молодым батракам, они ночевали у нас и услышали пронзительные крики госпожи. Полицейские опросили их и уже ушли. Я-то боялся, как бы меня в чем не заподозрили, и наказал доктору Мунэтике держать язык за зубами. Но, к счастью, в поднявшейся шумихе обо мне все позабыли, так что, профессор, я уж никак не ожидал, что вы уделите мне время. Вот… Поверьте, я рассказал все как на духу… И теперь хочу попросить вас кое о чем: пожалуйста, сделайте так, чтобы ко мне никто не приходил. Спина совсем плоха, да и от одного слова «полиция» кидает в дрожь, таким уж я уродился… Документ № 2. История основания храма Сэйтайдзан-Нёгэцу (начертано рукой преподобного Итигё). Примечание: храм располагается по адресу Мэйнохама, 24.