Сервас засомневался: может ли он скрыть от главы общины личность монаха-беглеца? – Будет лучше, если вы потом сами их допросите, – сказал он, смягчая удар. – Ведь вы дадите виновному возможность сознаться и, возможно, сделать первый шаг к искуплению. – Искупление – слово великое и прекрасное, – резко бросил настоятель. – Негоже его употреблять налегке… В наше время такими словами слишком легко разбрасываются. Только и слышишь: искупление, прощение, раскаяние, покаяние, исправление. Словно достаточно щелкнуть пальцами или преклонить колена, чтобы искупить свою вину и войти в согласие с Богом и людьми… Впрочем, вы, несомненно, правы. Он отступил на несколько шагов и осмотрел небольшую аудиторию. – Эти люди из полиции, – быстро сказал он. – У них есть к вам несколько вопросов. Как вам известно, недалеко отсюда произошло ужасное событие. Вас будут вызывать по одному. Я прошу вас ничего не скрывать и отвечать с полной искренностью, как отвечали бы мне. Если в последней фразе и содержалась некоторая доля иронии, он не подал виду. Допросы начались в маленькой комнате с совершенно голыми стенами, если не считать большого деревянного креста и скамеечки для молитвы. В комнату принесли стол и три соломенных стула. Первыми явились трое монахов. Брат Этьен, темноволосый, курчавый и невероятно худой, работал на кухне. Брат Эрве, колосс, который разговаривал тоненьким фальцетом, занимался огородом и фруктовым садом. Брат Эли, маленький лысый человечек с бегающими глазками, ведал счетами, учетом и контролем. Сервас вспомнил, что все трое участвовали в ночном поиске. Помимо этого никто ничего не видел и не слышал. Ему очень захотелось закурить, и он сунул в рот антиникотиновую жвачку, прежде чем открыть дверь четвертому. От группы ожидающих своей очереди монахов отделился толстый приор. Проходя мимо, он бросил на Серваса угрожающий взгляд. – Можете не закрывать дверь, мне скрывать нечего, и выйду я быстро, – сообщил им брат Ансельм. – Мы сами решим, закрывать или нет, – оборвала его Циглер, и Сервас увидел, как расширились две черные точки в середине мутных голубых глаз, когда приор на нее взглянул. «А ведь этот человек способен на вспышки гнева», – подумал он. – Садитесь, – твердо сказала Ирен, поскольку приор остался стоять. Тот нехотя подчинился. – Вы управляете монастырем и замещаете отца Адриэля в его отсутствие. Это так? – В основном да. И тут же стал искать другое определение: – Скажем так, он занимается делами духовными, а я – земными. Мы представляем собой два столпа, на которые опирается это аббатство. По всей видимости, брат Ансельм был высокого мнения о своей роли в общине. – Следовательно, если кто и знает обо всем, что происходит в стенах монастыря, так это вы? – Совершенно верно. – Известно ли вам о некоторых нарушениях устава или о… скажем так, проступках братьев? Толстые губы любителя покушать растянулись в улыбку. – О проступках против чего? Против нашего устава или против правосудия? – Отвечайте, пожалуйста. Приор пожал плечами. – Мы достаточно изолированы, но полностью не избежали того упадка, что царит повсюду в это бурное время. У нас есть паршивые овцы, это верно… – И одна из этих паршивых овец имеет дурные наклонности? – Уже не имеет. – А раньше? – Раньше имела… – Можете изложить подробнее? – Брат Циприан. У него были проблемы с наркотиками. Мы помогли ему избавиться от зависимости и отказаться от них. Сегодня он вернулся в наши ряды. Он чист, как у вас говорят. – А какой наркотик он употреблял? – Кокаин, крэк… – Вы держите его под наблюдением? Приор бросил на Циглер острый взгляд. – Устойчивость нашего сообщества зиждется на ответственности каждого из его членов и на доверии, – отчеканил он. – Здесь взрослые люди, а не дети. Я здесь не для того, чтобы строить из себя… полицейского. – Короче, по ночам вы чувствуете себя в полной безопасности. Брат Ансельм оглядел Ирен с головы до ног. – Я действительно очень крепко сплю. Стоявший за его спиной Сервас видел жирный затылок приора. Сбритые наголо волосы начали отрастать и топорщились седым пухом, образуя на шее валик вроде ошейника. – К чему эти вопросы? – огрызнулся монах. – Вы кого-нибудь подозреваете? – Мы пытаемся понять, мог ли один или несколько ваших монахов ночью покинуть монастырь и, гуляя по лесу, что-нибудь увидеть, – ответила Ирен. Толстяк нахмурил брови. – Какого дьявола, прошу прощения за выражение, кому-то из нас понадобилось бы гулять ночью по лесу? Абсурдная идея. – Необязательно, – вступил Сервас, понимая, что вторгается на территорию Циглер, и выходя из роли наблюдателя. Приор обернулся. – Это что, трюк такой у сыщиков: один спереди, другой сзади? Типа добрый коп – злой коп? Э, да он, в конце концов, не так уж и далек от мира. И куда делся весь его церковный лексикон? Небось заходит к братьям посмотреть какой-нибудь сериал или фильм со сценами насилия. А вот где границы, отделявшие их от общества, Сервас пока не знал. – А вы сами, – сказала Циглер не без коварства, – не имеете дурных наклонностей, вас не мучает бессонница или тревога? В том, как приор заерзал на стуле, Сервас уловил признаки беспокойства. – Нет. Что-то ты слишком быстро ответил. – Я вам уже сказал: сплю довольно крепко. Наш жизненный распорядок не оставляет времени на праздность. К тому же праздность – враг души. Между литургией и множеством дневных работ промежутки очень редки. Летом мы встаем в четыре утра к первой службе, ко всенощной, еще до рассвета. Потом в семь пятнадцать идут лауды, в девять пятнадцать час третий, час шестой незадолго до полудня, час девятый в два часа пополудни, вечерня в пять пятнадцать пополудни и повечерие в восемь часов. Есть еще Часы Большие и Малые, есть время индивидуальной молитвы. И при этом надо еще заниматься своими делами, выполнять ежедневные работы по поддержанию порядка. Как видите, наши дни длинны и утомительны. Здесь вовсе не лагерь отдыха, – подытожил он с беспримерным самодовольством. Сервас подумал, что приор пытался утопить их в потоке абсолютно лишней информации, как обычно делали в Тулузе главари мелких банд, которые проходили через комиссариат. – Благодарю, отец мой, – сказала Циглер, – позовите, пожалуйста, следующего. Толстяк тяжело поднялся и зашагал к выходу. Открыл дверь. Подал знак монахам, ожидавшим своей очереди. Отвернувшись от двери, Сервас переглянулся с Циглер. Она пожала плечами. Когда же он повернулся, чтобы взглянуть на следующего, перед ним в луче солнца, падавшем из окна, стоял тот самый монах-беглец, за которым он следил прошлой ночью. 15 Совсем мальчик, подумал Сервас. Детское лицо, большие светло-голубые глаза, обрамленные длинными каштановыми ресницами, маленький рот с красными, как смородина, губами… Пухлые щеки сразу же зарделись под пристальным взглядом сыщика. Ростом парень был около метра семидесяти, а на подбородке пробивалась бородка, больше похожая на юношеский пушок. Он уставился на Циглер, и Сервас понял, что присутствие женщины его смутило. – Садитесь, – сказала Ирен. В ее голосе послышались сухие нотки школьной директрисы той эпохи, когда в ходу еще были телесные наказания. Парень повиновался, стараясь занять на стуле как можно меньше места. Вне всякого сомнения, будь у него плащ-невидимка (Сервас читал Гюставу «Гарри Поттера», хотя тот и понял далеко не все), он бы поспешил исчезнуть. – Итак, вы…? – спросила Ирен. – Э-э… брат Циприан. Что там говорил отец Ансельм? Что мальчик чист. Ага, как же… Из-за спины монашка Сервас сделал Циглер незаметный знак, и она тут же выпрямилась на стуле и посмотрела парню прямо в глаза. Ледяным взглядом. Лесной скороход опустил глаза. Сервас был уверен, что не пройдет и пяти минут, как он сознается.