Адель Хозье покачала головой. – Я слишком боялась того, что мне открылось бы, – через силу сказала она. – В нем было что-то нездоровое, нехорошее. Это меня и беспокоило, и пугало. И потом, мой муж был очень авторитарным человеком. И мог при случае впадать в неистовство, быть жестоким. В каждом слове Адели Хозье Сервас угадывал ненависть. – Жестоким в физическом смысле или в моральном? – В обоих. – И вам ни разу не пришло в голову предупредить полицию? – неожиданно спросила Ирен. Адель Хозье поморгала и ничего не ответила. – И вы никогда не говорили себе, что эти девочки, может быть, нуждаются в помощи и поддержке, что их надо вырвать из когтей сутенеров? Вам известно, как натаскивают малолеток? И кто стоит за этими сетями? Циглер не сводила глаз с вдовы. – В Тулузе существуют мафии Востока, Албании и Центральной Африки, которые контролируют девочек. Это сверхжестокие люди, особенно албанцы… Ирен говорила ровным, ледяным голосом. – Их еще подростками разлучают с семьями, лишают свободы, потом их пускают по рукам нескольких мужчин подряд, а потом отправляют в Западную Европу… Представьте себе, что вы девочка-подросток шестнадцати лет от роду, и вы неожиданно оказываетесь в чужом месте, далеко от родителей, от братьев и сестер, от дома и даже от домашнего любимца… Совсем одна в стаде этих свиней… Вас держат в грязи… Вас ежедневно избивают и насилуют мужики, да еще и орут на вас. На вас дождем сыплются удары и ругательства, с вами проделывают все, что только могут проделать извращенные садисты с беззащитной девчонкой… Представьте себе, как вам сигаретами прижигают груди, как насильно, будто тавро на скотине, татуируют у вас на теле имя главаря банды. Вот что происходило с девочками, которые попали в лапы разоблаченной в прошлом году албанской банды. Это банды семейные: отец, сыновья, братья. Эти сволочи контролировали километр тротуара на авеню Соединенных Штатов. Думаете, с их арестом девочки исчезли с тулузских тротуаров? Да ничего подобного. Преступники продолжали из тюремных камер контролировать свои территории… благодаря сообщникам… и таким, как вы. Теперь Адель Хозье стала бить дрожь. – Если бы все зависело только от меня, я бы им всем поотрывала яйца еще до того как посадить, – прошипела Ирен. – Но им сказочно повезло: их защищает закон этой страны. Судьи и адвокаты этой страны. И граждане, которые считают, что рассказать все полиции – дурной тон. Просто не страна, а эльдорадо для бандитов. Она говорила очень жестко, и Сервас заметил, в какое смятение ее слова привели Адель Хозье. – Это не моя вина, – прошептала она трясущимися губами. – Вы же наблюдали, что происходит что-то скверное, – продолжила Ирен. – Вы видели девочек, заходивших в кабинет к вашему мужу, провожали их глазами – и ничего не сделали, ничего не сказали. Просто предпочли закрыть на это глаза. – Это не моя вина, – повторила вдова, смахивая слезы с ресниц. – Может быть, кто-то вас попросил не доносить полиции, сказали, что все эти скотские выходки – дело жестокой эпохи, – резко бросила Ирен. – А как тогда быть с золотым правилом, что промолчать в подобных случаях означает стать сообщником в еще более страшных преступлениях? Когда закон молчания позволяет варварству процветать? Когда все наши великие принципы наталкиваются на дикость, которая преследует только одну цель: развращать и сбивать с пути ради своей выгоды? Если у вас есть хоть какая-то мысль о личности убийцы, если вы думаете, что знаете, кто может за этим стоять, я советую сейчас рассказать нам, – заключила Циглер. – Самое время искупить свою слабость. И не забывайте, что этот человек убил не только вашего мужа, но и вашего сына. Лицо Адель Хозье передернулось. Голос ее дрожал от гнева и боли, когда она крикнула: – Поверьте мне, я ничего не знаю! Ирен не пошевелилась. Наступила тишина. – Когда мы вошли в шале после смерти Тимотэ, то в гостиной нашли его собаку… Она тоже была мертва. И кто-то на ней написал: «Добро пожаловать» люминесцентной краской… А потом сразу прогрохотал этот взрыв. Видимо, кто-то нас поджидал, чтобы поймать в ловушку… – А где сейчас собака? – Марсьяль зарыл ее в саду. Циглер обернулась к Ангарду, и тот встал и вышел. – Ваш муж получил еще и какой-то телефонный звонок. Несомненно, его этим звонком выманили в горы, и он поехал, – сказала Ирен, пристально глядя вдове прямо в глаза. – Соберитесь и подумайте. Он доверял этому человеку. Доверял настолько, что один отправился в лес после того, что случилось с вашим сыном. Адель Хозье покачала головой. – Мой муж не доверял никому… Но я знаю, – поколебавшись, произнесла она, – что в последнее время он чего-то боялся. – Боялся? – Да. Но не в Тулузе, а когда приезжал сюда… – Мне нужно, чтобы взяли образцы ДНК с тела собаки, образцы краски и проехались по всем магазинам в регионе, которые этой люминесцентной краской торгуют. И надо заново осмотреть это чертово шале: тот, кто подложил туда пса, мог оставить следы, – сказала Ирен, глядя, как двое техников в латексных перчатках нехотя вытаскивают закопанный на другом конце сада труп собаки и очищают черную шерсть от налипшей глины. Глаза у пса были закрыты, он спокойно лежал, вытянувшись, и казался спящим. Ирен обернулась к Сервасу. – Тайные аборты… две жертвы сильно напоминают беременных… третья кастрирована… Похоже, мы нащупали красную нить? Сервас задумчиво покачал головой. Ему пришла мысль, но было еще рано торопиться. И эта мысль наполняла его и ужасом, и надеждой. У Циглер зазвонил телефон, она ответила. – В подвале у Маршассона нашли камеру, – сказала она, кладя телефон обратно в карман. – Камера крошечная, той модели, что автоматически обнаруживает движение и подает аварийный сигнал на телефон. Она снабжена инфракрасными светодиодами и широкоугольным объективом. Была прикреплена над кухонным шкафом и охватывала все пространство подвала. Помимо камеры там были несколько сверхчувствительных микрофонов, которые сразу информировали Маршассона о малейшем движении Марианны. Сервас уже встречался с этим типом маленьких, не больше пальца величиной, камер-шпионов в других расследованиях. Теперь их можно было купить через интернет меньше чем за пятьдесят евро. В очередной раз вставал тот же вопрос. Судя по свидетельству соседа, Марианна недолго побыла в подвале у Маршассона… Но где же она была до этого? Все эти годы? Леа Деламбр вернулась с балкона в гостиную и взглянула на часы. До отъезда в больницу оставалось полчаса. Она сварила себе еще чашку кофе в машине-полуавтомате за баром. У машины была мельница с гомогенизатором для зерен и паровое устройство для взбивания пены. Квартира Леа выходила окнами на променад Базакль, одно из самых красивых мест Тулузы. Из гостиной на пятом этаже были видны мельницы, шлюз Сен-Пьер и Нотр-Дам-де-ла-Дорад с одной стороны и собор с капеллой Сен-Жозеф-де-ла-Грав с другой. А прямо – вид на Гаронну и мосты. В это утро солнце не спешило пробиться сквозь туман, повисший над водой, но пожар рассвета уже угадывался, он тлел внутри тумана, как на полотне Тёрнера. То была обманчиво идиллическая картина, словно повязка, наложенная на раны города. Грубость и насилие, преступность, темные торговые дела, мятежи… За последние годы город порастерял свое простодушие и умение радоваться жизни. Тулузу сотрясали судороги общественных волнений, и она стала театром напряженных отношений и раздоров. Результаты этого Леа видела у себя в больнице, где отношения с родителями детей, которых она лечила, становились все хуже и хуже. Одни заявляли, что все знают лучше врача, потому что прочли три статьи в интернете, другим религиозная концепция не позволяла пожимать женщине руку, а третьи считали докторов классовыми врагами, потому что они, все как один, были буржуа. Можно подумать, что весь мир вошел в стадию переплавки… Леа выключила телевизор, настроенный на информационный канал, где один из тех трибунов, что изо дня в день раздувают тлеющие угли недовольства, изрекал очередные пустые слова и самодовольные фразы. «Пока единственным ответом на коррупцию и бесхозяйственность будут идеологические разглагольствования, мы не вылезем ни из коррупции, ни из бесхозяйственности», – подумала она. Взяв с буфетной стойки телефон, она застыла в нерешительности. Как Мартен это воспримет? Она знала, что он ужасно рассердится. Что ее поступок его ранит, и он взовьется. Он слишком прямой, слишком честный, слишком требовательный к себе и к другим, чтобы понять то, что она собирается сделать. Он будет это переживать как предательство. Но на самом деле это не так. Это всего лишь попытка восстановить равновесие и расставить все по своим местам. Она набрала номер. – Алло, это Леа… 34 – Тот же способ, что и в двух предыдущих случаях, – констатировала доктор Фатия Джеллали, сидя у экрана два часа спустя. – Очень сильный удар по затылку, в результате чего он потерял сознание. А очнулся уже связанным. Он отчаянно сопротивлялся, о чем говорят глубокие борозды содранной кожи на кистях и лодыжках. На этот раз со вскрытием не затягивали. С появлением еще одного трупа все процедуры были по возможности ускорены. Сервас заметил, что доктор Джеллали надела сережки, а ее макияж – черный карандаш и румяна – был чуть ярче, чем в прошлый раз. И подумал, что сейчас она очень хороша. Еще до знакомства с Леа он не раз подумывал пригласить доктора Джеллали пообедать. Однако всякий раз, увидев ее за тем, чем она занималась большую часть времени – стоящей перед вскрытым трупом со скальпелем, расширителями и прочими инструментами, холодно поблескивающими в свете хирургической лампы, – этакую скульптурную богиню страны мертвых, земное воплощение японской Изанами или северной Хель, он отказывался от этой идеи. – Причиной смерти стало обильное кровотечение, возникшее при ампутации пениса и яичек, – продолжила Фатия безучастным тоном, указывая на огромную зияющую рану на уровне таза. И Мартен понял, почему дал задний ход: он спросил себя, что будет, когда они оба окажутся рядом совершенно нагими, и она дотронется до него руками. А вдруг он подумает в этот момент, что теми же нежными руками она недавно копалась во внутренностях трупа и дотрагивалась до его гениталий? Час спустя Ирен собрала следственную группу в малом зале собраний в жандармерии. Лица у всех были усталые, глаза покраснели. Любой, кто увидел бы ее среди этих людей, наверняка усомнился бы, что эта женщина с пирсингом и татуировками, разменявшая четвертый десяток и недавно вернувшаяся из дисциплинарной ссылки, обладает достаточной компетенцией и хладнокровием, чтобы справиться с таким делом. Вероятно, еще попадались мужчины, правда, все реже и реже, которые считали, что женщина вообще не должна возглавлять следственную группу. В прошлый раз Сервас по-своему оценил по крайней мере четверых, сидевших за столом. Молодая женщина-жандарм, вся в красных пятнах: робкая. Явно не хватает уверенности в себе. Такой лучше задавать конкретные вопросы. Хипстер-выскочка: мятежник. Пребывает в постоянном несогласии со всеми. Ищет, с кем бы выяснить отношения. Только что со школьной скамьи, в нем еще не угас дух всезнайства, и он убежден, что старые методы себя изжили. Но его иногда посещают здравые идеи. Впрочем, его надо доводить до того, чтобы он выдавал эти идеи и менял позицию при справедливой критике. Ангард: дотошный. Перфекционист, придает слишком много значения деталям. В экстренной ситуации ему не хватает комплексного взгляда. Зато бесподобно делает записи и заметки. А вон тот длинный, что без конца что-то шепчет на ухо соседу, – болтун. Ему надо пореже давать слово: всех утопит в бесконечных отступлениях от темы. – Итак, чем мы располагаем? – сразу спросила Циглер. Ангард помедлил. – Телефон, который доверил нам капитан Сервас, – начал он, – тот, что он нашел в лесу… Мы получили результаты анализов: на нем отпечатки Марианны Бохановски. Она воспользовалась этим телефоном только один раз: когда звонила капитану Сервасу. Он этот звонок принял. Результаты анализа найденных в сифоне волосков еще ожидаются. Ирен покосилась на Мартена, который молча кивнул. – Вернемся к убийствам Тимотэ и Марсьяля Хозье, – сказала она. – Что дал обыск? Они попросили Региональную службу Тулузы произвести обыск в кабинете и в квартире Марсьяля Хозье. – Обыск пока в процессе…