Ирен открыла указанные полосы. Доктор Деверни хорошо знал Тимотэ Хозье, одного из убитых в долине Эгвива. Это он обследовал Тимотэ, еще подростка, после того как тот сознался в убийстве своей малолетней сестры. Это он, в сотрудничестве с другим психиатром, вынес заключение о невменяемости юноши. Тимотэ Хозье было 16 лет, когда, вернувшись из школы, он зашел в комнату к собственной сестре и убил ее. Родителей дома не было. Теперь, когда после той трагедии прошло более пятнадцати лет, его труп нашли связанным под водопадом в окрестностях Эгвива, на территории коммуны из 4000 человек, на границе департаментов Верхняя Гаронна и Верхние Пиренеи. Можно ли допустить, что мотивы убийцы (или убийц) были связаны с прошлым молодого человека? В свою очередь, и отец жертвы, Марсьяль Хозье, гинеколог из Тулузы, тоже был найден убитым в долине. Таким образом, это уже третье тяжкое испытание, выпавшее на долю семьи, где в живых осталась только мать, Адель Хозье… Однако по сведениям достойных доверия источников, Тимотэ Хозье стал жертвой не одного, а двух нападавших. Следовательно, в уединенной долине в Пиренеях орудуют двое убийц. Своего рода криминальный дуэт. И теперь можно обвинить их в третьем убийстве, в убийстве Камеля Эсани в прошедшем феврале. Судебные власти Эгвива перестали его расследовать, объявив несчастным случаем в горах. Что же происходит в Эгвиве? Кто убивает и за что? А главное – собирается ли криминальный дуэт снова нападать? Прибавим к этому, что население Эгвива находится в ловушке из-за оползня, который перекрыл единственную дорогу в город. Дирекция Междепартаментского дорожного сообщения Юго-Запада заверила нас, что дорога будет открыта через несколько дней, – читай: через несколько недель. Можно легко представить себе, в какой тревоге живут обитатели города. На наши настойчивые запросы мэр Эгвива, мадам Изабель Торрес, ответила, что «задействованы все средства, подключена жандармерия, чтобы обеспечить безопасность жителей долины». Надолго ли? – Криминальный дуэт! – крикнула Ирен. – Что за штучки? Кто слил им эту информацию? Она оглядела собравшихся, и Сервас заметил, как внимательно каждый уставился в столешницу перед собой. – Очевидно, это идет от представителей судебной медицины, – прибавила она, чтобы никто не подумал, что она подозревает присутствующих. – Доктора Джеллали можно исключить, – вмешался Сервас. – С ней никогда не возникало проблем, она специалист высшего класса. – Тогда кто-то из госпиталя По… Ну, надо же! Теперь люди запаникуют, узнав, что убийц может быть двое. Они и так все на нервах. Проклятье! Глаза Ирен метали искры. – Я хочу поговорить с этим доктором Деверни! И со вторым психиатром! Узнайте, как с ними связаться. Хотела бы я знать, права «Ля Депеш» или нет и было ли что-то такое в прошлом Тимотэ Хозье, что могло бы прояснить ситуацию в настоящем… – Никогда больше не позволяй себе таких штучек! – Ты о чем? – О твоем вмешательстве – когда я говорила о сегодняшней ночи, а ты заявил, что этот придурок прав и дела надо разделить. Вы с ним так считаете… – Ну, прости, – покаянным тоном произнес он, следя глазами, как опускается и наполняется стаканчик в кофейном автомате. – Ты подрываешь мой авторитет, – прибавила она. – Но ведь придурок-то прав… – Нет, не прав! Это просто ваша… мужская солидарность. Ты увидел, что женщина его вроде бы унизила… – Чего? Он поднял голову и ошарашенно уставился на Ирен, держа в руке полный стаканчик. – Ты что, серьезно? – Куда уж серьезней, – упрямо заявила она. Он вздохнул. – Мужская солидарность, говоришь? – повторил он, не веря своим ушам. – Ирен… – Вот всегда так… Стоит только женщине стать во главе службы, как вы не можете отказать себе в удовольствии ее покритиковать, заявить, что она плохо работает… Сервас был ошеломлен. – Что? Ирен, я просто хотел… – Нравится тебе это или нет, но так устроен мир, Мартен. Женщины, которые добиваются успеха в чисто мужских профессиях, сразу становятся мишенью для насмешек и критики, и происходит это раз в десять чаще, чем с мужчинами. Женщин, которые появляются на определенных улицах определенных кварталов, начинают дразнить и оскорблять, а мужчин – нет. Во все времена женщин обесценивали, унижали, насмехались над ними, они терпели нападки и насилие… И теперь, когда эта традиция притеснения женщин начала меняться, такие, как ты, ее поддерживают… – Что? – взвился он. – Да за кого ты меня принимаешь? – Вот видишь: стоит тебе слово сказать, как ты… Он не слушал дальше. Конечно, она права, и он это знал. Относительно мужчин и женщин в целом… Он помнил, что она и сама когда-то стала жертвой насилия. Тогда, в 2008 году, она все ему рассказала: через какую Голгофу она прошла, в какой капкан угодила и какие хищники ее подстерегали[47]. Но в том, что касалось его, она заблуждалась: он поддержал хипстера вовсе не из мужской солидарности, а потому, что тот был прав, и, что самое главное – вовсе не обязан был расплачиваться за других. И еще ему подумалось, что социальная система трещит по швам и линии разрыва все множатся. Вот-вот произойдет взрыв. Может, Ирен и права, но никогда раньше они не стояли на таких противоположных позициях… Казалось, сегодня все ищут себе врагов. – Карл Роджерс, – сказал он вдруг. – Что? – Карл Роджерс, один из величайших психологов двадцатого века. По его мнению, мы предпочитаем судить друг друга, потому что выслушать – занятие рискованное. Для тех, кто ведет словесную войну и чьи несогласия неразрешимы, он предложил такой метод: «Прекратите дискуссию и установите следующее правило: никто не имеет права взять слово, пока не изложит в корректной форме идею и чувства оппонента, а тот, в свою очередь, не признает, что такая формулировка соответствует тому, что он хотел сказать». Карл Роджерс… Может, стоит попробовать, как думаешь? В глазах Ирен он прочел крайнее раздражение, смешанное с удивлением. Тут неподалеку от них кто-то кашлянул. – Мне удалось связаться с доктором Деверни, – перебил их Ангард. – Он готов с вами поговорить. Прямо сейчас… Он сказал, что хочет сделать несколько заявлений по поводу сына Хозье. И по поводу своей коллеги, которая вместе с ним когда-то признала Тимотэ невменяемым: доктора Габриэлы Драгоман. 41 Распятия. Женщина с обнаженной грудью. Собака. Конь. Летучая мышь. И все они прибиты гвоздями к святому Кресту. Каждый раз, приходя сюда, аббат спрашивал себя, что же хотел сказать художник. Было ли то богохульство – крайнее средство, к которому прибегают художники, исчерпавшие вдохновение, – или за этим крылся какой-то более глубокий смысл? Однако надо признать, что художник не лишен ни таланта, ни техники. Аббат готов был поспорить, что эти полотна ушли бы за астрономическую сумму на любом рынке современной живописи, если бы потребовались средства на ремонт монастыря. Ведь продал же Джефф Кунс[48] своего нелепого стального кролика за 91 миллион долларов. Интересно, хватит ли современному художнику отваги нарисовать одетую женщину вместо женщины с обнаженной грудью? Пожалуй, нет… – А ведь они вас очаровывают, гипнотизируют, а, отец мой? – сказала у него за спиной Габриэла Драгоман. – Скорее, интригуют, – уточнил он, обернувшись. – Я спрашиваю себя, что хотел сказать художник. А вы как думаете, вы, психиатр? – Я думаю, что они прекрасно смотрятся у меня на стене, – с улыбкой ответила она. Она провела аббата в угловую гостиную с черными диванами. – Входите. Давайте сядем. Аббат уселся на один диван, Габриэла на другой. За огромными застекленными дверями клубился туман, закрывая горы, загораживая пейзаж и со всех сторон обступая похожее на корабль бетонное здание. Он возбуждал воображение, располагал к фантазиям, к близости. Отец Адриэль приходил сюда, как на исповедь. В общем-то, психиатр и была его исповедником. Оба они были связаны своими профессиональными тайнами. Но он ни за что не признался бы ей, что по ночам на своей жесткой постели он часто грезит, как овладевает ею среди всех этих картин, возле черной стены, а она умоляет ее распять. – Мне всякий раз странно сюда приходить, – сказал он. – Открываться вам, вместо того чтобы исповедаться в рамках религии… вместо того чтобы прийти к другому священнику… Габриэла посмотрела ему прямо в глаза и сказала бесстрастным, «профессиональным» голосом: – Может, это оттого, что здесь вы себя чувствуете менее судимым или, как бы это сказать… чуть более удаленным от… глаз божьих… Но ведь был момент, когда вы перестали приходить, отец мой. Я уже думала, что вы отказались от встреч со мной. – Так оно и было. Пока… – Пока не начались эти убийства? Аббат погладил свою бороду с проседью и кивнул. – И что они внушают вам? – Страх… непонимание… и сомнения. Психиатр пристально на него взглянула. – Какие сомнения? Вы усомнились… в существовании Бога? Она заметила, что у него расширены зрачки, а широкая грудь дышит часто и тяжело. – Нет… не в существовании… в его победе. – И давно? – Довольно давно… Священник нахмурил свои черные кустистые брови и под бородой провел пальцем по белому воротничку сутаны.