Глава 8 Навестить бывшего мужа Время шло – наркоторговцы знать о себе не давали, и Елена с Сашей стали успокаиваться. Она, как и собиралась, засела за учебники 6-го класса, а Саше подложила учебники 11-го, молча предлагая внуку следовать своему примеру. Но Александр убрал их подальше. Он выходил уже из дому по всяким своим делам, правда, недалеко, и Елена все время порывалась сопровождать его. Однажды он оговорился: – Ба, ну какой от тебя толк! – И, смешавшись, докончил: – От того, что ты будешь ходить за мной. Что ты сможешь сделать, если они появятся?.. Елена не знала, что она сможет сделать, но хотела во что бы то ни стало быть в ту минуту рядом. Они вместе набрали ведро желтой алычи на ближайшем к дому дереве – и опять ничего подозрительного по дороге туда и обратно не обнаружили. Елена варила на зиму Сашин любимый алычовый джем – так же она варила алычу и в прошлом году, и в позапрошлом, и пять лет назад, и десять – и до того забылась, что, помешивая в тазу деревянной ложкой и очнувшись, вся передернулась от ужаса, увидев черенок в чужой цыплячьей ручонке. Старая тетка Елена все еще жила в ней, все не хотела сдаваться, качала свои права. Тьфу на нее совсем! Как-то раз Алевтина, вернувшись из очередной командировки, зашла проведать сына. Елена варила кофе в турке, слушая, как Алька хвалит ее, называя «приспособленным к жизни ребенком». Вот вам и западное воспитание, говорила она, повезло вам, тетя Клава, с внучкой. – А мой оболту-ус, – шутливо треснула она Сашу по макушке, причем для этого ей пришлось стать на цыпочки. – Устали вы, тетечка Клавочка, с ними двумя! Клава пожала плечами, как бы говоря: а что делать! «Это Клава-то устала! – возмутилась про себя Елена. – Да она тут как в санатории: все подадут, все поднесут». Разливая по чашкам на славу сваренный кофе, Елена покосилась на Алевтину: неужто вкус кофе не напомнит ей о матери, о том, что мать-то варила в точности такой кофе, не заронит некую мысль, что уж слишком приспособленный ребенок эта Лена Лебедева, для неполных одиннадцати лет? Но Алевтина только сказала: – Мама любила кофе по-турецки… Как же, мама любила! Мама предпочитала чаек с вишневым вареньем, а они с отцом пили кофе. Боря, бывший муж, очень любил сваренный ею кофе, она сама зерна обжаривала, молола на ручной мельнице и варила, а растворимый кофе он называл пойлом. Вот так помрешь, и будут тебя поминать не пойми чем. Мама пельмени очень любила или мама пирожки любила с мясом, тогда как мама для вас старалась, а ей и куска хлеба со стаканом кефира было достаточно. Крутясь вокруг дочки, которую навострилась уже звать тетей и на «вы» – как та ей в первый же день наказала, после того как она по привычке назвала ее Алей и на «ты», – и слушая про очередную сенсацию, которую раскопала Алевтина, Елена думала: знала бы ты, дорогая корреспондентка, какая сенсация ходит у тебя под самым носом! Она, как и прежде, не пропускала ни одного Алевтининого репортажа. Когда дочка только-только стала появляться по центральному каналу, Елена названивала Клаве и всем своим знакомым, предупреждая, чтобы во столько-то обязательно включили телевизор: в новостях Алевтину будут показывать. Теперь они вдвоем с Клавой садились к телевизору и ждали, когда покажут Алю. А Саша давно уже привык к тому, что гораздо чаще видит мать по ту сторону экрана, чем по эту. Елене, как малолетней, не положен был кофе, и она пила чай с конфетами, которые принесла Алевтина. Александру дочка позволила выпить кофе, и Елена – про себя, конечно, – покачала головой. Что она могла сейчас сказать? И кто бы стал ее слушать?! Алевтина рассказывала, что бывший борец Слава Кучкин, которого подозревают в двойном убийстве – тети Оли Учадзе и Елены Тугариной, – отметает все подозрения, касающиеся гражданки Тугариной, так передавал ей Николай Пачморга. Хоть бы и вовсе не признался, говорила Алевтина, все же так остается хоть какая-то, пусть иллюзорная, надежда. Клава, поглядывая на Елену, гнула свое: – Нет, Алевтина, вот чует мое сердце, жива моя сестра, жива! Жива – и, может, даже слышит нас сейчас… Алевтина с укоризной смотрела на нее: – Она только с того света может нас слышать. Не надо, не надо меня утешать, тетя Клава, вы же знаете: я сильная, я справлюсь. Но Клава, в порыве усердия, нашла новые слова: – Я к бабушке одной ходила, гадалке, фотографию Елены носила… Елена под столом пнула ее, ну, сейчас чего-нибудь сбуровит, расстроит девку, вот кулема, сказано, кулема, кулема и есть! Клава, ойкнув, замолчала. Алевтина, не дождавшись продолжения, покачала головой: – Это все смешно, тетя Клава, все эти маги – белые, черные, колдуны, ведуны и вещуньи, которых сейчас столько же, сколько раньше было комсомольцев в комсомольской организации, наобещают вам с три короба: и любимых-то они вернут, и пропавших найдут, и даже мертвых оживят! На словах, всё на словах! Одно только вытягиванье денег. Вы сколько ей заплатили, бабушке этой? Клава смешалась, потом брякнула: – Десять рублей. Алевтина пожала плечами: – Ну-у, это копейки, порядочный раскрученный маг берет в десятки, а то и в сотни раз больше. Подождите-ка. – Алевтина взяла газетку с программой передач и объявлениями, валявшуюся на холодильнике, и сказала: – Вот, смотрите, тут на одной полосе десяток объявлений от всех этих магов и целителей. Вот, к примеру, магистр международного класса предлагает свои услуги, – и Алевтина стала читать замогильным голосом: – «Мощный приворот-отворот по фото или имени с пожизненной защитой за 13 дней. Возврат любимых по крови. Уникальными древними ритуалами высшей магии избавим от алкоголизма, наркомании, ожирения, курения, порчи и т. д. Профессиональное предсказание судьбы. Выигрыш в суде. Гарантия 100 %». Выигрыш в суде – это что-то новенькое, раньше такого не обещали, – заметила Алевтина. – Значит, есть спрос, пошел народ судиться. На спрос – и предложение. Что вы хотите: первобытный капитализм! Или вот: «Ведущий магистр, признанный ученым советом… – Интересно, что это за ученый совет?.. – колдовской силой выполнит работу любой сложности». Да-а, это вам не хухры-мухры! А вот еще: «Ведущий маг России», – стоит восклицательный знак, – дает такое объявление: «Могущественный приворот-отворот любого указанного вами человека, с защитой и наказанием соперниц и соперников». За голову хочется схватиться! – воскликнула Алевтина. – И вы к ним ходите! Лучше бы в церковь сходили, свечку поставили! Тетя Клава, поглядев на оцепеневшую Елену, замахала руками: – Ни боже мой! Не вздумай, Алевтина, ходить и за упокой ставить, Христом Богом тебя прошу! Елене вовсе не улыбалось, что за нее, живую, начнут ставить поминальные свечи. Одно время она хотела дать дочери какой-нибудь знак, чтобы успокоить ее, письмо, например, написать, но потом оказалось, что почерк у нее изменился до неузнаваемости, стал неуверенным, детским, по пальцам – и почерк. И потом, писать – только травить Алевтине душу, да и полиция примется опять искать, на кого бы повесить это дело. Как же, не у кого-нибудь – у корреспондентки НТФ мать пропала, и никаких следов найти не могут! Конечно, то, что на невиновного в данном случае Славу Кучкина свалили ее исчезновение, тоже было нехорошо, но на нем, говорят, столько висит, одной жертвой меньше, одной больше, в его судьбе это мало что изменит, да и высшей меры у нас теперь нет: бей, режь, была бы охота. Когда Алевтина ушла, у Елены – надышалась, видно, запахом кофе, давно не варила настоящего-то, – защемило сердце. Она вдруг решилась исполнить свою тайную, свою заветную мечту, про которую никому не говорила, мечту старого разбитого женского сердца. И мечта эта была – навестить бывшего мужа. Она не видела его шесть лет, с тех пор как он ушел от нее к другой – это после сорока-то лет совместной жизни! – не знала, как он там живет-может. Прежде, конечно, совершенно было невозможно показаться ему на глаза, зачем она пойдет к нему, что скажет? Теперь же – совсем другое дело! Он ее и не признает в новом-то виде, на этот счет можно быть спокойной. Но все же ей хотелось произвести на него впечатление… Поэтому она дождалась, когда Алевтина уехала в очередную командировку, и попросила у Саши ключ от дочкиной квартиры, чтобы с помощью всяких женских причиндалов, которые в большом количестве водились у Альки, стать хоть чуть-чуть по-взрослее. Александр, узнав, что она собирается навестить деда, которого он-то тоже не видел с тех пор, как тот ушел от бабушки, сказал, что пойдет с ней. Елена, по правде говоря, даже обрадовалась, она все же немного побаивалась этой встречи, от которой совершенно не знала, чего ждать. Да и деду не мешает взглянуть на выросшего внука! И потом, ей было приятно, что в кои-то веки Александр будет сопровождать ее, а не она его. Они вышли из автобуса в центре, возле гостиницы «Москва», и отправились на улицу Навагинскую, застроенную широкими бело-голубыми высотками, там, в одной из этих высоток, снимала квартиру Алевтина. Когда на лифте добрались до места, Елена спровадила Александра к компу, чтоб не путался под ногами, а сама принялась приводить себя в надлежащий вид. Это оказалось не так-то просто, она перемерила кучу одежды, но все не годилось, наконец, с грехом пополам, выбрала, что надеть. Волосы вымыла дорогим Алевтининым шампунем, не обеднеет дочка, раз в жизни надо и матери выглядеть на все сто, высушила феном, начесала. Скулы сделала розовыми, рот тоже, ресницы удлинила так, что сама их, если прищуриться, видела. Конечно, черное платье на бретельках, которое она выбрала, тоже было широко ей, зато прикрывало острые коленки. Елена подпоясалась красным лаковым ремешком, и широкую складку, которая так и так появлялась на платье, убрала назад, к позвоночнику. В случае если муж вдруг будет смотреть ей вслед, Елена решила быстрехонько переместить складку на живот. Красные Алевтинины босоножки на высоком каблуке довершали картину. – Можно! – крикнула она внуку. Глаза у Александра полезли на лоб: – Ужас!.. В смысле – отпад! Глядя в трюмо на себя, рядом с Сашей – внук был в футбольной майке с символом чемпионата мира и широких шортах, но голову его трюмо уже не отражало, – Елена осторожно спросила: – На сколько я выгляжу, как думаешь? – В данном случае ее интересовало только это. – Н-ну-у, лет на тринадцать… – Правда? – обрадовалась она. – Это уже что-то. Кроссовки, майку и спортивные штаны Елена сунула в пакет и взяла, на всякий случай, с собой. Алевтинины босоножки были ей велики, и потом оказалось, что ходить на каблуках она разучилась, вполне возможно, на обратном пути придется переобуваться, не доходя до дому. Когда они вышли из высотки и переходили дорогу, мимо них скользнула черная машина с затененными стеклами, но Елена только мазнула по ней взглядом, ей показалось, что откуда-то сверху, то ли из летнего кафе с открытой верандой, то ли из листвы огромного старого платана кто-то на них уставился. Парочка влюбленных и впрямь сидела за белым пластиковым столиком вверху, у самой ограды кафе, но эти двое смотрели только друг на друга. Тогда Елена, задрав голову, некоторое время внимательно всматривалась в листву, но на кряжистых ветвях никого, конечно, не было и не могло быть! Александр потянул ее за бретельку, и она послушно вышла из-под дерева. Елена еще некоторое время шла с задранной башкой и, споткнувшись, чуть не упала – Саша едва успел схватить ее за руку. – Да что с тобой сегодня? – рассердился он. Они ехали в сторону дома, но вышли на середине пути. Борис Петрович Пастухов – Елена при разводе взяла девичью фамилию, хоть и прожила Пастуховой большую часть жизни, – проживал в парковой зоне института курортологии, в доме 10, на втором этаже старого двухэтажного дома. Подле дома стояло несколько машин, Елена мимоходом отметила, что у крайней, черной, машины – затененные стекла. Неподалеку от дома 10 росла дикая черешня, ягоды на ней уже почти поспели, все дерево стояло украшенное кисточками черно-бордовых мелких ягод, и Александр даже предложил Елене на обратном пути залезть на дерево, полакомиться черешней, он уже имел возможность убедиться, что по деревьям юркая бабушка лазает куда лучше, чем он. Но Елена отмахнулась от внука, она так волновалась, что ей было не до черешни. Она увидела возле стены дома, среди белья, развешанного на веревках, светлый Борин костюм, она сама ему покупала этот льняной костюм и узнала бы его среди тысяч других. Рядом висели старые, ею же купленные майки и трусы мужа. Дальше шло женское белье… Елена с простительным ехидством подумала: неужто «молодая» жена не удосужилась купить ему что-нибудь новенькое, за шесть-то лет! Водит мужа в старье. Она достала зеркальце из пакета, поправила волосы, в отчаянии подумав, что никакие не тринадцать лет глядят на нее из зеркала, а всего только одиннадцать. Окна пятой квартиры находились с краю дома, дальше был небольшой балкон, там стоял старенький холодильник «Кавказ» и лежали сетчатые мешки с картошкой. Пахло в подъезде так, как пахнет в столетнем доме, где жила и умерла пропасть самых разных людей, где живет и тоже умрет довольно много новых людей. И все они изо дня в день варили и изо дня в день варят прорву самой разной еды, и прогорклый, кислый запах этой еды до последнего кирпича будет хранить подъезд старого дома. Елена поискала звонок, но его не было, тогда она решительно постучала в обитую дерматином, ободранную дверь. Долго не открывали, наконец, после того как Александр крикнул ненатуральным басом: «Эй, хозяева!» – дверь осторожно приоткрылась и из-за нее выглянула женщина в засаленном халате и с целлофановым мешком на голове, который она прикрывала, на всякий случай, рукой. Она, Галька его, или, как он ее уважительно называет, – Галина Васильевна. – Чего надо? – поинтересовалась целлофаноголовая. Елена поняла, что они не вовремя: та красит волосы. Тоже небось в бордовый цвет… Лицо – не молодое, уж не моложе, чем у нее… не сегодняшней, а той, хоть по возрасту она и младше их с Борей, они-то были ровесники. Конечно, та не в лучшем своем виде, не накрашена, не одета, на это можно сделать скидку, и все равно – ничего хорошего. Глазки злющие, такая спуску не даст. Интереса к себе в этих глазках Елена обнаружила – ноль целых, ноль десятых. – Здрасьте! Мы хотели бы видеть Бориса Петровича, – сказала она как можно более вежливо. Но какой-то вызов, против воли, проскользнул в ее детском голоске. И Елена уперла одну руку в бок. – А Бориса Петровича нет, – отвечала Галина Васильевна, вынырнув наконец из-за двери и перестав прикрывать обернутую в целлофан голову: молокососы, чего их стесняться. – А где он? – Елена и так, и этак вытягивала голову, пытаясь высмотреть, что там, за открытой дверью. Но увидела только кусок коридора с ободравшимися обоями и узкую обшарпанную дверь туалета или ванной, что там у них… Весь пол коридора так был заставлен самой разнообразной обувью, что удивительно было, как Галина Васильевна лавировала в этом обувном лабиринте, пробираясь к двери. Видать, отдыхающих держат, решила Елена, море-то под боком. – Я же говорю: его нет, – отвечала новая жена раздраженно. – Зачем он вам? У Елены давно был припасен ответ. Борис Петрович работал в автоколонне – теперь-то уж должен был выйти на пенсию, – и к ним зачастую привозили с Кубани дешевые овощи и фрукты и продавали в гараже и сейчас небось привозят… – В ПАТПе вишню привезли, просили ему передать, чтобы пришел. Чтобы срочно! Галина Васильевна смягчилась: – А-а, спасибо, ребятки, я передам. Спасибо – и дверь захлопнула. А где Боря, не сказала. Наверно, голову пора мыть, а то передержит краску-то и повылазят космы. – Чего теперь? – Александр вопросительно уставился на нее. Елена собралась снова постучать, но передумала. Она догадывалась, где он мог быть. – Сейчас и без нее найдем! – сказала и повела Сашу за собой. Дом 10 находился в бывшем парке-усадьбе министра финансов начала XX века Витте, и, кроме этой постройки, да еще двух-трех полуразвалившихся домов, раскиданных там и сям по парку, жилья на территории института курортологии, который теперь владел парком, больше не имелось. Здание самого института, такое же обветшавшее, как все парковые постройки, да виварий, да котельная располагались гораздо выше. Напротив дома был перелесок, асфальтовая дорога, вся в ямах и колдобинах, шла мимо дома и терялась в парковых зарослях. – Что за странное место?! – воскликнул Саша. Они двинулись наугад, и вскоре среди кипарисов, агав, барбариса и акации замелькали ряды гаражей, видимо, когда-то там держали институтскую технику. Ворота крайнего гаража были распахнуты. Елена с затрепетавшим сердцем увидела знакомый бордовый «жигуленок», сколько дорог они на нем изъездили, где только не бывали: и в Абхазии, и в Крыму, и в Прибалтике, и в Москве. Из-под машины торчали босые грязные ступни Бориса Петровича. Она подтолкнула Сашу локтем, мол, вот он, дедушка-то твой! – и позвала: – Пастух! – Кличка у него была такая в шестнадцать лет. Жалко только, что не знакомы они были в более раннем возрасте. А может, и такую он ее признает?! – Что такое? – выкарабкался Борис Петрович из-под машины и молча уставился на нее, потом перевел взгляд на Сашу. Нет, не признал… Потом опять посмотрел на нее – признает? А вдруг признает?! – Девочка, ты сказала «Пастух»? Елена со слезами на глазах кивнула: как он изменился, как он постарел за эти пять с половиной лет. Боря-Боря… – Со взрослыми так не разговаривают, – произнес он неуверенно. – А с мальчишками? – С мальчишками – пожалуйста. Вон парнишку своего называй как хочешь. Да чего вы хотите-то? – Он вытер тряпкой замасленные руки, обул резиновые шлепанцы, валявшиеся возле машины, и опять посмотрел на Сашу – и какой-то огонек вспыхнул в его глазах, может, хоть внука признает, – и тут же погас: и внука не признал. Внук вырос, она впала в детство.