На следующий день Елена отправилась в больничный городок. Доехала, как положено, на 122-м автобусе, пошла в регистратуру, спросила Николая Ивановича Пачморгу… Сказали, что он в отпуске. Ага, обрадовалась Елена, концы-то с концами и не сходятся! В отпуске он… вот насмешили! На словах-то все есть, а на деле – ничего! Да и чьи это слова-то, одной Алевтины! Да Клавы, которая мямлит не разбери чего. Да она и всегда такая была! Клаву напугать – раз плюнуть! Тем более корреспондентке НТФ! Бедная Клава думает, что Алевтина всесильна, раз на центральном телевидении работает. А вот нету же Николая Ивановича Пачморги! В отпуске, дескать… Конечно, Аля просчитала, что она сюда пойдет, дала взятку этой регистраторше, вот и все дела. Ну, ничего, ничего! Елена стала озираться по сторонам, если она тут лежала, неужто ничего не вспомнит?! Походила по коридорам, дошла до какой-то двери, куда ее не пустили. Нет, ничего ей здесь не знакомо. Она вышла и снаружи оглядела здание с решетками на окнах: нет, ничего она тут не помнит. Мимо психушки она, конечно, сто раз проходила, да вот не далее, как… ну да: когда шли к моргу с Поликарпом и Сашей, чтобы выкрасть тело кентавра и похоронить его. Елена двинулась в гору, по старым следам, увидела гаражи, обошла их кругом и нашла черное пепелище. Вот же, вот, пожалуйста! пожарище, место погребения Мирона Иксионида! Она чуть не заплакала. А они хотят доказать ей, что ничего не было и что она с ума сошла! Елена нагнулась, разгребла палочкой жирную черную землю – и выковырнула подкову с выбитым иксом. Она охнула, заоглядывалась, ища свидетелей, и, всплескивая руками, запричитала: «Да вот же! Вот же – доказательство, прямое вещественное доказательство, и не буду я больше верить никому и ничему. Не обманете-с!» Елена спрятала подкову кентавра на антресолях и внезапно наткнулась на свою ольховую шкатулку, а раскрыв ее, убедилась, что перстня с рубином нет на месте. Еще одно доказательство! Куда перстенек-то делся, если она не расплатилась им с шофером грузовика, который доставил их с раненым циклопом на Пластунку? И тут же Елена обнаружила книгу Медеи, обернутую в газету «Аргументы и факты». Полистав, обнаружила запись про «котел омоложения». Она кивнула и поцеловала книгу. Не-ет, ее не проведешь, она тертый калач! У нее сплошные вещественные доказательства, а у них одни отрицающие реальность слова. Вечером она молча положила книгу перед Алевтиной. Но дочка едва взглянула на вещественное доказательство – и отодвинула книгу в сторону. Потом подперла рукой лоб и долго молчала, уставившись в стол. Елена раскрыла книгу в нужном месте – и опять пододвинула к Альке, но та даже оттолкнула книгу. – Алевтина! – строго произнесла Елена. – Я понимаю, ты хочешь сказать, что я рехнулась, ты хочешь представить мать не знай кем, зачем только тебе это надо, хотелось бы спросить?! Но вот же: вот книга, вот рецепт, и он действовал, я была девочкой, Леной Лебедевой, мне пришлось так назваться, потому что я, старуха, пропала! Помнишь, меня даже чуть в тюрьму не посадили за то, что я сама себя якобы убила! Это надо же было додуматься до такого! Смех один! А потом мы с Сашей искали отца одного… товарища… и нашли его в пещере, он был… тоже не совсем человек, но это не имеет значения, – заторопилась Елена. – На свете всякое случается. Да ты должна все это знать, ты же по рации с нами связывалась! Его на мосту убили! А потом этот, Эрехфей, который землю-то стал трясти, его надо было вернуть на место, туда, откуда он родом, и Поликарпу пришлось принести меня в жертву…Ну, не совсем убить, я ведь живая осталась, только вернулась в себя, в свое старое тело, и груди одной лишилась! Зато небось лук теперь удобно будет натягивать! – попыталась она пошутить, хоть ей не до шуток было. – Вот именно! – перебила ее Алевтина, которая до этих пор все не поднимала своего лица от стола, как будто дыру хотела взглядом провертеть. – Ты была не в себе! Ты очень долго была больна! Вначале папа – когда он ушел, ты просто помешалась от горя! Это оказалось первой каплей, доктор сказал… Преследовала его… Надоедала… Но тогда ты была еще вменяема, хотя уже не похожа на себя. – Я преследовала?! Я надоедала?! – воскликнула пораженная Елена. У нее просто не было слов. Она, которая столько лет не видела Борю Пастухова, и только став совершенно неузнаваемой, решилась пойти к нему… Да и то… ничем это не кончилось. И это она, значит, его преследовала и ему надоедала! Нет, это надо же! – А потом – рак, ты все думала про это, ты была уверена, что у тебя рак. А потом это страшное убийство по соседству, – продолжала Алевтина, – накануне вы разговаривали с тетей Олей, а ночью ее убили. Николай Иванович сказал, что это в большой степени способствовало тому, что с тобой случилось. И, главное, эта дурацкая книга! – Алевтина приподняла том и со злостью шваркнула им об стол. – Она тебя совсем доконала! Елена покачивала головой в совершенном недоумении. Она все еще не могла успокоиться по поводу того, что якобы преследовала бывшего мужа. Это ни в какие ворота не лезет! Потом, поняв, про что городит дочь, расхохоталась и воскликнула: – Ну, слава богу, хоть убийство тети Оли у вас было, а то того не было, этого не было! Кентавра прихлопнули – и как ни в чем не бывало! Девочек Эрехфею поставляли – и ничего-о! Конечно, следы-то теперь замести надо! А кто свидетельница? Я, я одна! Да Саша еще. Вот и валите теперь с больных голов на здоровую! Внушаете здоровой, что она больная! И ты, родная дочь, туда же! Продалась, продалась им, за чечевичную похлебку продалась! Не ожидала я, не ожидала от тебя, Аля! А я-то ради вас, ради людей, на все пошла! А вы… Эх, вы! Алевтина тихонько плакала и качала головой. А Елена совсем разошлась: – И хоть бы концы с концами у вас сходились, так нет! Ведь «котел омоложения» был раньше, чем тетю Олю убили! Вначале я стала девочкой, а уж после ее ухлопали. – У тебя все в голове смешалось, – грустно сказала Алевтина. – И эта проклятая книга! Может, если бы не она, ничего бы с тобой не случилось! Ты поверила в рецепт и все сделала как надо, только ничего, конечно, у тебя не вышло. Шарлатанство чистой воды, вернее, нечистого молока, только более изощренное, чем у теперешних кудесников. Ты вышла из этой купели, из этой ванны, из этого якобы «котла омоложения» в полной уверенности, что стала молодой, да не просто молодой – девочкой! И вела себя как… как ребенок. Это было ужасно! Нам пришлось поместить тебя в больницу. Саша очень переживал и плакал, ты ведь знаешь, как он к тебе привязан. И какой он тонкий и ранимый мальчик. Он часто навещал тебя. Очень часто. Я тоже, конечно, приходила. Даже Самолетов явился как-то раз. И даже папа приходил, хотя я очень боялась этого посещения. Но Николай Иванович сказал, что, может быть, как раз это встряхнет тебя – и повлияет на твое возвращение в себя. Ничего подобного! Ты и с ним вела себя как несмышленыш. Твой разум спал. А сон разума порождает чудовищ. Все, о чем ты рассказываешь, все, о ком ты говоришь, – только плод твоего подсознания, чудовища вырвались наружу, когда твой разум спал, так сказал врач. Я говорю тебе все это в надежде окончательно пробудить тебя, чтобы ты поняла, что жила все это время в бреду. Вернись к нам, мама, вернись в действительность! Елена посмотрела на часы Петровича, которые по-прежнему были на ее руке, и со вздохом спросила: – Чьи это часы? Дочь взглянула, пожала плечами, потом ответила: – Не знаю, мама. Наверное, кого-то из больницы. Надо бы вернуть. – Надо, – сказала Елена. – Пожалуй, я спать пойду. – На пороге она обернулась и спросила: – А операция? – Операция… была несложная, тебя просто перевели в онкологический диспансер по соседству с психушкой, сделали операцию и через какое-то время вернули обратно. К счастью, опухоль оказалась доброкачественной… Но тебе кололи морфий, у тебя были боли… может, и это как-то повлияло, я не знаю. Хотя операция, как сказал Николай Иванович, даже способствовала тому, что ты пришла наконец в себя. – Несложная операция, – эхом повторила Елена. – Опухоль доброкачественная… Но жуткие боли, да. – А теперь ты дома. – А теперь я дома, – согласилась Елена. Наутро приехал Саша. Елена пытливо рассматривала его – это был тот, повзрослевший, Александр, который целых два года жил другой жизнью: мускулы бугрились на его руках, он был загорелым, широкоплечим, стройным, на вид дашь все восемнадцать, а уж никак не шестнадцать. Да разве бы он изменился так за несколько месяцев, пока она жила, по словам дочери, в бреду! Алевтина, пытаясь объяснить поразительную перемену, произошедшую с Сашей, твердила о каких-то тренажерных залах, которые Александр якобы все лето посещал, о культуризме, которым он, пока бабушка болела, увлекся. Да, они всему найдут объяснение! Елена не могла дождаться, когда они с Сашей останутся одни. Уходя, Алевтина бросила на Александра долгий взгляд, смысл которого тотчас стал ясен Елене. И внука вовлекли в этот позор… да не может же быть! Они вдвоем сидели на кухне, Елена наварила борща, напекла блинчиков с мясом и кормила внука. Он ел, не поднимая от тарелки глаз. Правая рука его была изуродована ожогом, Елена сразу, как только он вошел, увидела этот адамантовый ожог. Но не подала виду. – Не болит? – спросила теперь, кивая на руку. Александр бросил на нее вопросительный взгляд, Елена указала ложкой на ладонь. – Не-ет, с чего бы, – отвечал Саша. Когда он наелся и, потянувшись, сказал: «В школу неохота-а!» – Елена, выдержав паузу и подготовившись, произнесла почему-то шепотом: – Кентавра-то помнишь, Мирона Иксионида, как на мосту-то его… гранатой? Глаза Саши стали размером с плошку. Он медленно покачал головой. Елена с горечью сказала уже полным голосом: – Да не может этого быть, Саша! Как же так! Не мог ты этого забыть! Тебя научили так говорить, да? Все отрицаать… Дескать, интересы города этого требуют, или государства, или уж не знаю я, чьи интересы… А ты их не слушай! Правда-то важнее, Саша. Правда – это самое главное! За нее и пострадать не грех. Ведь вон рука-то у тебя обожженная, а отчего? Оттого, что ты меч держал адамантовый, ну скажи, ну откуда бы я придумала про такой меч, я сроду не слыхивала про такие мечи, пока кентавр нам не сказал, что только таким мечом можно Эрехфея убить! И ты бы убил его, обязательно убил бы этого поганца, если бы не сандалия… А если бы ты убил его, тогда бы не пришлось Поликарпу приносить меня в жертву. Потому что это было второе решение задачи: как победить этого змея, или кто он там был, тебе лучше знать, ты же его видел, не я. И осталась бы я девочкой, а теперь видишь, какая я стала – старуха с одной титькой! Старая амазонка! Только я не виню тебя, Саша, ты не думай. Ты же не виноват, что так вышло. Да я еще, знаешь, что думаю, – придвинулась Елена вплотную к внуку, который, замерев, слушал ее, – если бы ты убил его, все равно бы победу они себе присвоили. Сказали бы, что своими бомбами уничтожили объект. Украли бы у тебя победу, как пить дать! Александр медленно качал головой: – Прости меня, баб, но… я ничего не помню. Честное слово! Я бы, может, очень даже хотел помнить такое, но – не помню… прости! А про меч… ты помогала мне весной работу писать по мифам, училка новая пришла и взялась нам головы древнегреческими мифами забивать, мол, мы на краю ойкумены живем, должны их знать. Ты даже в библиотеку тогда записалась, помнишь? Просиживала там дни напролет, мама все подшучивала над тобой: мол, по второму кругу пришлось идти в школу с внуком-то. Вот и дошутилась… А рука, – он повертел кистью правой руки, то ладонью к себе, то тыльной частью, – я ведь обварил ее, давным-давно. Разве ты забыла? Елена отшатнулась от Саши. И он туда же! Да, конечно, убедили как-то его, может, наобещали чего, в разведшколу, дескать, возьмут, или еще куда, в училище ФСБ… Чем еще можно купить такого неподкупного мальчика?! Другого объяснения у нее не было. Да и не многих надо было купить-то – кто про все это знал: почти никто. Александр в первую голову, затем Клава, Сергей Самолетов – частично, вот и все. Остальные были на другой стороне. Помолчав, Елена попыталась зайти с другого боку: – А как Зинаида, встречаешься ты с ней?.. Александр глянул на нее исподлобья и кивнул. – Она здешняя или из другого города? – продолжала допытываться Елена. – Я ведь рассказывал тебе… Сирота она, из детдома, под Майкопом жила. У нее еще брат есть близнец, а больше никого на свете. Теперь она в нашем городе будет жить, устраивается на работу. Только маме не говори, ради бога… Елена затрясла головой, дескать, ни-ни-ни. – Закончу школу – и мы сразу поженимся. Я бы ни за что в одиннадцатый не пошел, но мама… Ты же знаешь, какая она… Елена кивнула. Не получив даже среднего образования, жениться на детдомовской, которая бог знает что уже повидала в жизни… Она бы и сама ни за что не одобрила этого брака, если бы не знала всего. Помолчав, Елена сказала просительно: – А я-то мечтала, что ты мне расскажешь, как жил там эти два года, когда с циклопом бродил по их земле, что видел… Ты там многое, наверно, перенес? Многое повидал… Какая их земля, а, Саша? – договорила Елена, жадно глядя на Александра. Он встал, подошел к окну и уставился в него. Елена не дождалась ответа и ушла в свою комнату. Она подумала, что, может, не надо больше теребить внука, смущать его душу, и так, наверно, каких мук ему стоило это решение – все отрицать перед ней. Они, видать, думали, что она начнет лезть всюду со своей правдой, воду баламутить, что ж, они правы, конечно, были. Наверняка бы полезла. Раз уж Алевтине горло заткнули: ведь тут какие телевизионные репортажи можно было сделать! Раз уж ее уломали, значит, дело серьезное. Да Але, может, и не сказали всего – так, открыли краешек. Ладно. Главное, сама она знает, что это было с ней, и больше не будет никому ничего доказывать. Ну их… к Эрехфею! На следующий день Елена решила отправиться на Пластунку. С замиранием сердца подошла она к калитке, ключ от дома нашла на прежнем месте, в дупле старой груши-дички. Груша – дерево, посвященное Гере, так говорил Мирон Иксионид. Дом стоял на земле, а не на каменных ногах! Внутри все было, как обычно. Она подошла к кадке со столетником, порылась внутри, но ничего не обнаружила. Так и должно быть – конечно, Поликарп унес злой золотой подарок. Из окна она увидела, что крыша дольмена теперь на месте: циклоп, уходя, прибрал за собой, решил все оставить так, как было до его появления. Елена подошла к богатырской хатке, внимательно оглядела ее: казалось, крышу никогда и с места не сдвигали, казалось, она всегда тут лежала, плотно подогнанная к стенам. Но Елена углядела-таки в одном месте крошечный скол… Сходила за лестницей, подставила ее к дольмену и, вскарабкавшись наверх, оглядела каждую пядь каменной крыши, пытаясь отыскать следы крови, которые наверняка должны были тут остаться… от жертвоприношения-то… но никаких пятен не было, да ведь минуло достаточно времени, наверное, прошел не один дождь – и смыл все следы. И вдруг Елена увидела ворона, который черным крестом летел со стороны горы Божественная Овца. Елена вскочила на ноги, сердце ее замерло, она глядела из-под руки, ошибиться было невозможно: Загрей летел сюда, к ней. Он приземлился на крышу богатырской хатки и, пройдясь по камню, уставился круглым желтым глазом. – Загрей, Загреюшка, – произнесла Елена ласково, – вот и ты! Покормить тебя? Ну, пошли, ну, полетели, колбаски дам! Она спустилась по лесенке, прихватила сумку, оставленную в доме, вновь вскарабкалась на дольмен, расстелила на крыше богатырской хатки Медеин цветастый платок и, разложив на нем сыр, колбасу, лаваш, поставив бутылку минералки, перекусила вместе с вороном. Склевав все до крошки и постучав по каменной крыше крепким клювом, ворон проорал: «Сесыппуна!» – и, уронив человеческое слово, поднялся в воздух и полетел в свой божественный лес. На душе у Елены стало тихо, покойно. Она улыбнулась и прикрыла глаза. Потом взяла лопату и тоже отправилась в лес, и возле ручья отыскала ивовое деревце, она долго и старательно выкапывала его, стараясь не повредить разветвленные корни. Притащила во двор и в глубокой яме, возле входа в богатырскую хатку посадила иву. И хорошенько полила. Теперь подле дольмена опять росло дерево-страж, которому не нужна смена караула, которое не дремлет ни днем, ни ночью. Дерево-замок, дерево-запор, к которому не найти ключа, не подобрать отмычки. И она заткнула каменным грибом дыру дольмена: будто закрыла глаз, будто дольмен заснул или умер, – и отряхнула руки. Вот и все! Что могла, она сделала. Теперь никто не сможет войти сюда через этот вход. Даже если захочет… До тех пор, пока не срубят иву. Наступило 1 сентября, и Елена отправилась в школу на линейку. Александр был самым высоким в классе (его друг Арсен Каракозов едва доставал Саше до плеча) и самым красивым. И самым мужественным. Немудрено, он столько уже перенес. Потом она нашла глазами свой шестой класс… Все были такие нарядные, праздничные, умытые, причесанные, любо-дорого посмотреть. Девчонки, в ожидании линейки, расчертили асфальт на классики и, не теряя времени даром, скакали, подкидывая носками туфель плоский камешек, такими камешками хорошо «печь блины» в море или играть в классики. Толстая Тайка Забарова стояла в компании девчонок, дожидаясь своей очереди, кажется, ее наконец признали своей. Пацаны играли в догоняло. И только один мальчик оказался в стороне, Елена с болью в сердце узнала прихлопнутого Артемия. Он стоял возле школьных ворот, мешал всем, путаясь у входящих под ногами, и, вытянув шею, как гусенок, изо всех сил выглядывал кого-то, кто все не шел в школу. Елена поняла, кого он выглядывает. Пожилая сутуловатая женщина из тех, что почти до самого конца молодятся, одетая в бежевый костюм, который ее стройнил, с пленкой дешевого лака на высоко уложенных волосах, с дурно подведенными глазами – за всю жизнь так и не выучилась подводить глаза, – стояла у школьного забора и сквозь слезы глядела на маленького шестиклассника. А бедный Артемий смотрел совсем не туда, куда надо, он искал свою девочку не там, где она находилась. В руке мальчик держал букет увядших бордовых роз, обернутый в гнусно шелестящий целлофан, которым машинально хлопал себя по коленке. Разобравшись по классам, ученики построились на линейку, преподаватели уже говорили обязательные в этот день речи, а мальчик, посвященный Артемиде, все стоял у школьных ворот, в стороне ото всех, и ждал девочку, которая никогда не придет. 18 ноября 2003 – май 2004; октябрь 2016, май 2018. Вороний словарь Сесыппуна – дольмен, богатырская хатка Меликупх – заклинательница Шерейпхум – сестрица Тагэ – солнце Чэт – куры Тхачэт – божьи куры Тхашерейпхум – божественная сестрица