День проходит, и солнце наконец садится. За ужином орк поглощает невероятное количество макарон: я положил ему тройную порцию и раскрошил туда пару таблеток из тех, что он мне дал. Надеюсь, что с обильной едой лекарство подействует быстрее. Налопавшись, он, как всегда, плюхается на диван. По моим расчетам, часам к десяти он должен потащиться в спальню родителей. И тогда настанет время уходить. Но ничего подобного. Этим вечером он торчит и торчит в гостиной, клюет носом перед экраном. Я мысленно шлю ему проклятия. Кой черт его тут держит? Почему он не идет спать? И почему успокоительное не подействовало? Я в отчаянии. Неужели он что-то почуял? Когда он окончательно засыпает, я не знаю, что делать. Уйди он наверх, все было бы проще. А вдруг таблеток недостаточно? С включенным телевизором он может проснуться в любой момент и заметить, что я сбежал. Но у меня нет выбора. Если я не уйду сейчас, то не уйду уже никогда. А завтра ублюдок опять заговорит о том, что нужно убить Беллу. Тогда я иду в комнату, одеваюсь потеплее, обуваю самые крепкие башмаки, какие у меня есть: хотя уже почти наступило лето, ночью в лесу очень холодно. Застегиваю на запястье часы с компасом, папа подарил мне их, чтобы, когда мы ходим за грибами, я мог ориентироваться. Потом кладу под простыни пару подушек, надеясь, что их можно будет принять за очертания спящего. Подделка не кажется мне очень убедительной, но что еще я могу придумать? Снова спускаюсь на первый этаж, осторожно ступая по ступенькам. Потом на цыпочках выхожу в кухню. Беллу я заранее привязал у крыльца. Открываю заднюю дверь, стараясь не наделать шума. Легкий скрип, которого я раньше не замечал, кажется мне оглушительным. Жестом отдаю Белле команду «лежать». А она прыгает, скачет в радостном возбуждении. – Глупая псина, нас из-за тебя заметут, – шепчу, стараюсь ее унять, а сам старательно запираю дверь. Но она в ответ заливается лаем. Я застываю, все еще держусь за дверную ручку, оглядываю темный дом, пока не замечаю бугая на диване: он вроде бы сидит неподвижно, свесив голову на правое плечо. С облегчением вздохнув, я медленно тяну дверь на себя, пока не щелкает замок. Быстро вынимаю рюкзак, который спрятал заранее, и надеваю на плечи. Беру Беллу на поводок, и мы вместе направляемся к деревьям. Моя собака бежит рядом, смотрит на меня, пытаясь понять, что мы такое затеяли. Время от времени я оборачиваюсь к дому: не выбежал ли оттуда орк, не бросился ли, разгневанный, в погоню. Где-то в глубине души я этого жду. Но он не выходит. Путь до опушки, кажется, длится вечность. Добравшись, бросаю взгляд на компас: запомнив направление, углубляюсь в чащу. Теперь деревья и темнота меня укроют. Местность пересеченная, но, хоть и рискуя споткнуться о корень или упасть в яму, все равно не включаю фонарик, это было бы неосмотрительно: орк мог бы заметить. Время от времени приходится придерживать Беллу, она бежит слишком быстро. Чтобы собака шла рядом, укорачиваю поводок, намотав его на запястье. Напрягаю слух, чтобы уловить любой посторонний шум вокруг нас, но слышу, похоже, только звуки природы. Призрачные голоса ночного леса. Как будто целая армия невидимых теней гонится за мной. Борюсь с искушением включить фонарик. Хочется плакать, но поддаваться страху нельзя. И я перестаю думать о существах, которые следуют за мной на расстоянии, сказав себе, что настоящее чудовище храпит на диване в моем доме. К счастью, Белла со мной. Через два часа мы взбираемся на гребень горы. Останавливаемся передохнуть: я, обессиленный, валюсь на землю. Оглядываюсь назад. С вершины свет в доме все еще виден. Мы шли так долго, а дом кажется таким близким, что до него, протянув руку, можно дотронуться. Белла вся в земле и немного хромает: наверное, занозила лапу. Я включаю фонарик, прикрывая рукою луч, и пытаюсь вытащить занозу, но та засела глубоко. Нужен пинцет или что-то в этом роде, но у меня ничего такого нет. Да и я выгляжу не лучше: штаны разодраны во многих местах, и сквозь дыры, оставленные колючим кустарником, видны царапины ярко-красного цвета. Немного жжет, но мышцы болят сильнее, особенно икры. Однако останавливаться нельзя. Что, если орк проснулся? Вдруг таблетки не подействовали и он обнаружил, что я сбежал? Заглянул в мою комнату и заметил, что под простынями подушки. Пустился по моим следам и теперь стремительно настигает. Отгоняю дурные предчувствия, снова смотрю на компас и на часы: мы не сбились с курса, но уже десять минут второго. На самом деле к этому времени я надеялся уже дойти до хутора или села. Но плохо рассчитал расстояние. Остается двигаться вперед, вдруг получится добраться до безопасного места раньше восхода солнца. Я открываю бутылку, даю Белле попить и сам делаю пару глотков. – Вперед, – командую я, вставая на ноги. Короткий привал не пошел на пользу. Ноги сводит судорогой, икры невыносимо болят. Через каких-то двадцать минут приходится остановиться снова. Проклятая молочная кислота, о которой вечно твердит учитель физкультуры, поступает в ткани, отравляет мускулы, размягчая их. Белле тоже пришлось туго: она тяжело дышит, на языке полно сухих былинок, одно ухо кровоточит. Я вытираю ей морду, намочив тряпку водой, пытаюсь съесть что-то сладкое, в надежде, что сахар придаст мне сил, но в горле так пересохло, что не проглотить ни куска, даже запивая. И тут слышу, как кто-то окликает меня по имени. Один-единственный раз, и так быстро, что через секунду я уже не знаю, верно ли расслышал. Надо снова включить фонарик. Шарю лучом среди деревьев. Он совершает полный круг и на мгновение высвечивает что-то. Между двумя стволами виднеется чья-то неподвижная фигура. Это орк, он смотрит прямо на меня. Я вглядываюсь, еще немного – и из горла вырвется вопль. Но в этом месте уже никого нет. То была галлюцинация, говорю я себе, точно так же, как и недавно прозвучавший голос. Но сердце рвется из груди, и те немногие силы, которые еще оставались, покидают меня, будто их высасывает земля у меня под ногами. Мне холодно. Я достаю из рюкзака пуховик, накрываюсь им, как одеялом. Белла легла под боком, она тоже устала и греет меня своим телом. Я говорю себе, что спать нельзя. Не выключаю фонарик, чтобы не задремать ненароком. Но потом как-то незаметно батарейки садятся, и я проваливаюсь в глубокий сон. Кто-то меня толкает. Носком ботинка. Я резко просыпаюсь. Вскакиваю. Солнце уже высоко, лучи его просачиваются сквозь ветви и ослепляют меня, так что я не могу разглядеть лицо мужчины, который стоит передо мной. – Что ты тут делаешь, малец? – спрашивает он грубо. И называет меня не по имени, а вот этим словцом. Тем же, что и орк. Но Белла его облаивает, и я понимаю, что это не орк, даже не различая лица. – Молчишь? – На нем что-то вроде зеленой униформы. Егерь из лесного ведомства. – Спасибо, – вдруг произношу я и разражаюсь слезами. – Спасибо? За что? – спрашивает тот в недоумении. И тогда я, рыдая, выкладываю ему все. О том, что мы с мамой и папой должны были отправиться в путешествие по Северной Европе. О чужаке, которого я обнаружил в доме, когда вернулся из школы. О том, что мои родители пропали вместе с трейлером. О том, что незнакомец, расположившийся у нас, хочет, чтобы я называл его дядей. О его абсурдной идее, чтобы я с ним проводил лето. А я знаю о нем только то, что у него есть нож и он хранит в рюкзаке поляроидную фотографию рыжеволосой женщины, сделанную в баре. И он предложил мне убить мою собаку, потому что решил, будто она взбесилась. А Белла скребется в запертую дверь, ведущую в подвал, а тот человек настаивает, чтобы я туда не спускался. Лесничий смотрит на меня, не произнося ни слова. Интересно, спрашиваю я себя, слышит ли он мой рассказ, ведь у него нет одного уха. – Стало быть, ты сбежал, – заключает он в конце, будто в чем-то меня упрекая. – Что мне еще было делать? – вскидываюсь я. Он размышляет. Вид у меня, должно быть, жалкий, потому что в итоге он, кажется, поверил мне. – Идти можешь? – Да, – киваю я. – Тогда пошли, сообщим кому надо. Я испытываю такое облегчение, что забываю о боли в ногах и послушно иду следом. Мы подходим к зеленому «ситроену» с эмблемой лесного ведомства, припаркованному у тропинки. Садимся в машину, едем. Приезжаем в сторожку посреди поросшей деревьями низины. – Можешь позавтракать, если хочешь, – предлагает безухий по приезде. – Молоко с печеньем сойдет? – Мы отсюда позвоним в полицию? – спрашиваю я, поскольку ожидал, что он меня отвезет в ближайшее селение. – Телефона здесь нет, только рация, – сообщает тот. – Привяжи свою собаку где-нибудь снаружи. Я обматываю поводок Беллы вокруг ствола какого-то дерева, и егерь открывает передо мной дверь. Я переступаю порог, и у меня перехватывает дыхание. Орк дожидается меня там, сидя на стуле. – Нашел его в паре километров отсюда, – сообщает лесничий. – Слава богу! – восклицает ублюдок, вскакивает и бросается ко мне. Встает на колени, берет меня за плечи, вглядывается, делая вид, будто проверяет, все ли со мной в порядке. – Как ты? – спрашивает в тревоге. – Заставил меня поволноваться, – добавляет с добродушным упреком. – К счастью, твой дядя сообщил мне, – говорит лесничий. – Иначе ты так и блуждал бы по лесам, и неизвестно еще, что бы с тобой приключилось. – Он мне не дядя, – возмущаюсь я. Пытаюсь собраться с мыслями. Почему лесничий верит ему, а не мне? Потом понимаю. – Вы были правы, – заявляет безухий, обращаясь к орку. – Ваш племянник повторил слово в слово историю, которую вы мне рассказали. – Потом поворачивается ко мне. – Наплел небылиц с три короба, удивительно, что у тебя еще не вырос длинный нос. Что ты несешь, кретин? Ты должен быть на моей стороне! Что происходит – весь мир сошел с ума? – Вы должны сообщить в полицию, – требую я, и голос у меня дрожит от отчаяния. – Это ваш долг, – добавляю с вызовом. Последнее ему не нравится, он это воспринимает как личный выпад. – Мой долг, малец, оставить тебя здесь и преподать хороший урок. Но на этот раз ты легко отделаешься. – Да-да, оставьте меня здесь, накажите меня, – радостно подхватываю я. – Я хочу остаться здесь, с вами, – пытаюсь его уговорить. Но он смеется. – Забирайте его домой, – говорит орку. Тот обхватывает меня своей мощной ручищей и поднимает с пола. Я сопротивляюсь, пинаю его ногами, цепляюсь за стены, за дверной косяк. – Нет! – продолжаю вопить во все горло. Бесполезно: орк гораздо сильнее. Хватает поводок Беллы и тащит меня к папиному «вольво»: хитрец припарковал машину на шоссе, поодаль от лесной сторожки, чтобы я сразу не увидел. Все предусмотрел, чтобы я не удрал снова. Заталкивает меня в машину, заставляет собаку запрыгнуть на заднее сиденье, а сам садится за руль. Я больше не произношу ни слова. Надо было дать ему все те чертовы таблетки, думаю. Тогда, наверное, он бы уже умер. Я ожидаю вспышки гнева, но он говорит со мной все тем же примирительным тоном. – Сегодня с утра пришло письмо от твоего папы, – сообщает он, протягивая мне заклеенный конверт, весь измятый. Я беру его в руки и замечаю, что на нем нет никаких адресов: ни отправителя, ни получателя, да и марка не наклеена. С ума он, что ли, сошел, неужели думает, что я куплюсь на такую липу, еще и наспех сработанную? Но решаю ему подыграть. Открываю конверт, вынимаю листок, вырванный из моей школьной тетрадки. На нем корявым детским почерком, печатными буквами выведено послание в три строки. МЫ С МАМОЙ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ВЕРНЕМСЯ. ТЫ ДОЛЖЕН НАВСЕГДА ОСТАТЬСЯ С ЭТИМ СИНЬОРОМ. БУДЬ МОЛОДЦОМ.