«Еще нет», – ответил мальчик, немного задетый. «Ничего: ты скоро привыкнешь и наладишь отношения с товарищами». Почему его туда поместили? Психолог не мог избежать этого вопроса. То же самое случилось с албанским мальчиком двадцать два года спустя: подозрительное совпадение. Что натворил двенадцатилетний в девяносто девятом году, чтобы его определили в исправительное заведение? «Если ты готов, можно начинать. Что скажешь?» «Я согласен». Синьор Б. поставил пластинку с «Простыми радостями», и Джербер стал ждать момента, когда игла зацепится за бороздку. Когда это случилось, ему показалось даже, будто он слышит размеренное дыхание мальчика. Тот впал в транс. «Итак, Манг, в прошлый раз ты закончил на том, что женщина с фотографии должна приехать, чтобы жить вместе с тобой и с незнакомцем…» «Да, – подтвердил мальчик. – Орк именно так сказал, а еще сказал, что я должен называть ее мамой». «И это случилось? Женщина с поляроидного снимка приехала, чтобы поселиться с вами в доме среди лесов?» Маленький пациент, похоже, разволновался. «Не торопись, – успокаивал его синьор Б. – У нас полно времени». «Дверь в подвал», – проговорил мальчик в волнении. Но запнулся и не стал продолжать. «Что там, в подвале?» Они уже касались этой темы во время предыдущих сеансов – точно так же, как получилось у Джербера с Нико. Но и в записях, сделанных двадцать два года назад, вопрос пока оставался без ответа. Может быть, как раз сейчас загадка должна разрешиться. «В подвале… – подхватил мальчик и снова запнулся. – В подвале…» Несмотря на все усилия, он не мог продолжать. Очевидно, что мальчик страдал. «Ты спускался в подвал?» Молчание. «Если не хочешь говорить об этом сейчас, не страшно, – улещал его синьор Б. – Мы спустимся туда постепенно, согласен?» Но мальчик повторил еще раз: «В подвале…» «Хорошо, Манг, так что там, внизу?» «Керосин». 42 Папа скопил чуть ли не тысячу литров топлива у нас в подвале. Запасся на зиму. Воспользовался моментом, когда горючее подешевело, как сам мне сказал: приехала автоцистерна, чтобы залить керосин в чан, который был вделан в фундамент: там в прежние времена бродило вино. Вспоминаю тот день, когда длинный красный шланг, вставленный в цистерну, разматывался и с бульканьем уходил под землю. Запах шибал в ноздри, от него болела голова. Вообще-то, он тошнотворный, но бывает, что и приятный. Дело привычки. Не знаю почему, но эта сцена то и дело приходит мне на ум, пока я возвращаюсь домой с орком, сидящим за рулем папиного «вольво». За весь путь он ни разу не упомянул мой побег, даже не упрекнул ни разу. Когда мы приехали, я ждал, что орк меня накажет, а он говорит: – Ты ведь устал, наверняка сегодня ночью не выспался. Так и есть, но я не понимаю, почему он так обо мне заботится. – Я, пожалуй, пойду прилягу, спасибо, – отвечаю. Непонятно, почему я стараюсь быть с бугаем вежливым. Может, свыкаюсь с ним, как в тот день свыкся с запахом керосина. Надо бы вымыться, но я совсем разбит. Валюсь на постель в одежде. Тем более что некому делать мне замечания. – Понятно, мама?! – ору я, упрятав лицо в подушку. – Твой сын весь в грязи и не станет мыться! Я зарос грязью, и никому нет дела. Никому нет дела. Эта простая истина переворачивает мне душу. До сих пор всегда кому-то да было до меня дело. И тогда я начинаю плакать. Наволочка пропитывается горячими слезами. Сопли текут из носа, я их вытираю тыльной стороной ладони. Белла подходит, лижет руку. У меня нет даже сил отогнать ее. Но эта щекотка по-своему утешает. Так я забываю обо всем и засыпаю. Когда просыпаюсь, еще светло. Мне кажется, будто я проспал месяц. Сколько же времени прошло? Я лежу в той же позе, в какой заснул; когда поднимаюсь, все болит: руки, ноги, шея, спина. Наверно, от долгих блужданий по лесу. Смотрю на часы: даже девяти еще нет. Я впал в глубокое забытье, но в итоге проспал всего три часа. В горле пересохло. Я встаю, иду попить. Спускаюсь вниз, нахожу там орка, он тоже встал рано, сидит за столом на кухне в своем замызганном джинсовом комбинезоне. От меня самого уже воняет не меньше, но сегодня хотя бы не приходится видеть его в трусах, как обычно. Странно, что он листает старый мамин журнал, в котором пишут о платьях, туфлях и прочих таких вещах. Мама не особо следит за модой, обычно предпочитает читать романы, но иногда листает такие журналы, чтобы развлечься. Я всегда думал, что, заглядывая в них, она воображает другую жизнь, не такую, какую ведет со мной и с папой. Другой жизни, я уверен, она никогда для себя не хотела. Но ведь порой бывает прекрасно немного пофантазировать. А сейчас я задаюсь вопросом, с какой стати орк углубился в журнал для женщин. – Я вот подумал, что мы можем сделать ей подарок, ты как на это смотришь? Я, как всегда, не сразу улавливаю ход его мыслей. – В честь нашей встречи, чтобы показать, с каким нетерпением мы ее ждали, – продолжает он, не обращая внимания на мой вопросительный взгляд. И добавляет, улыбаясь: – Твоя новая мама будет счастлива. Рыжая с поляроидного снимка. Какой же я дурак, что раньше не догадался! – И когда она приедет? – спрашиваю, будто походя. – Завтра, – объявляет орк. Боженька милый, ни минуты покоя. Когда закончится эта проклятая история? Никакой передышки, все хуже и хуже. Теперь еще и это. Незнакомка приезжает, и неизвестно, чего она потребует от меня! – Вот, смотрю журнал, вдруг что-то придет в голову, – объясняет орк. Все, что изображено на этих страницах, слишком дорого для него; и хотя я уверен, что орк забрал деньги родителей, трудно себе представить, чтобы он поехал во Флоренцию, зашел в бутик и купил сумочку или роскошные туфли. Но лучше будет ему подыграть. – Отличная мысль, дядя, – заверяю я, хотя на самом деле мне плевать, я всего лишь хочу обвести его вокруг пальца. Орк просиял: – Правда? – Конечно; женщины обожают подарки, – говорю я, изо всех сил стараясь оставаться серьезным. – Ты уже выбрал что-то, что ей может понравиться? – спрашиваю, делая вид, будто меня в самом деле это интересует. Он вскакивает со стула, глаза у него блестят. – Пойдем, покажу тебе, что я нашел. Я недоумеваю. Что это значит? Но мне и любопытно тоже. Я следую за ним. Мы поднимаемся по лестнице, он приводит меня в комнату родителей, теперь его комнату. Я переступаю порог и не верю своим глазам. Шкаф распахнут настежь, и мамины платья раскиданы повсюду. Он хватает вешалку с платьем в цветочек и показывает мне. – Я подумывал об этом: что скажешь? Я сказал бы, что это платье – папин подарок. Что мама надевала его летом и к нему бабушкины серьги с бирюзой, по случаю сельского праздника. И пока она одевалась, мы с папой ждали у лестницы, чтобы увидеть, как она спускается. И хотя платье всегда было то же самое, каждый раз, когда она показывалась на верхней ступеньке, это было чудесное зрелище. Мама улыбалась нам, чуть изгибала шею, будто в поклоне. И говорила, как ей повезло: у нее целых два кавалера! И мы, сопровождая такую красавицу, чувствовали себя важными персонами. Орк не мог ничего этого знать. И какая ему разница? Поэтому я промолчал. – Ну что? – допытывается он. У меня в голове не укладывается, что этот ублюдок хочет подарить женщине, которую я в глаза не видел, платье моей матери. – Это точно ее размер? – произношу я через силу, хотя в горле стоит ком: есть надежда, что, засомневавшись, он эту мысль оставит. – А-а-а, – задумывается он, будто спохватившись. – По фотографии, которую она прислала, не разобрать. – Да, так, на глаз, не определить, – поддакиваю я. Помнится, орк говорил, что они познакомились по переписке – стало быть, ни разу не виделись. – У мамы широкие бедра, – продолжаю. – А женщина обычно сердится, если ей дают понять, что она слишком толстая, особенно когда жених на это намекает. – Да, некрасиво, – соглашается он. Он поддается, это видно. Иногда мне кажется, что у этого великана мозг ребенка. Но тут на него снисходит озарение. Он сует руку в широкий карман комбинезона и вынимает стопку мятых конвертов, это письма, общим числом шесть. – Давай посмотрим, не сказано ли где-нибудь, сколько она весит, – предлагает он, протягивая мне три штуки. Я стою разинув рот: значит, он настолько мне доверяет? Не ожидал, что смогу прочесть такую личную переписку, а главное, узнать его настоящее имя, вряд ли рыжая зовет его «дядей». Но на каждом конверте только две буквы и номер.