Кто знает, что с ними сталось? Джербер вспомнил об их решении вести одинокое существование в отдаленных местах, об их постоянных передвижениях, о жизни, полной превратностей. Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше. — Они выбирали точку на карте и шли туда, держась, однако, поодаль от «черных линий и красных кружков». — От автострад и населенных пунктов, — перевела коллега. — Почему? — Понятия не имею, но Ханна убеждена, что жизнь ее была сплошным приключением и что родители облегчали бремя лишений, превращая всякое неудобство в игру, специально для нее придуманную… Все более-менее в духе Нью-Эйдж[4]: отец ходил на охоту с луком и стрелами, а мать проводила странные обряды, чистила ауру и тому подобное. — Дело было в девяностые годы: какой-то анахронизм, — скептически заметила Уолкер. — В нашу первую встречу Ханна упомянула о призраках, колдуньях и живых мертвецах; кажется, она твердо убеждена в том, что все они существуют в реальности. Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых. — Меня не слишком беспокоит семья с причудами или суеверия, — заметила Уолкер. — Но заставляет задуматься история с именами. Тереза Уолкер была права: то, что Ханна Холл в детстве много раз меняла имя, наводило и Джербера на размышления. Идентичность формируется у человека в первые годы жизни. Имя — не просто ее часть, это ее стержень. Оно становится магнитом, к которому притягиваются все особенности, определяющие нас и делающие в каком-то смысле уникальными. Включая внешний вид, особые приметы, вкусы, нрав, достоинства и недостатки. В свою очередь, идентичность лежит в основе того, что мы называем индивидуальностью, определяет ее. если трансформировать первую, вторая рискует деградировать во что-то опасно неопределенное. Перемена имени, даже единожды в жизни, дестабилизирует человека, наносит серьезный урон самооценке. Поэтому до чрезвычайности усложнена законная процедура смены идентичности. Кто знает, к каким последствиям для Ханны Холл привел процесс непрерывной метаморфозы. Я — Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой? Мысленно вслушиваясь снова в голос пациентки, Джербер открыл керамическую банку, где Сильвия держала печенье, сунул туда руку, вытащил шоколадное. Рассеянно откусил кусочек. — Ханна упорно твердила, что у нее была счастливая семья, — заметил он, открывая холодильник и высматривая молоко. — Думаете, она говорит неправду? Джерберу пришел на ум Эмильян, мальчик-призрак. — Одновременно с этим случаем я рассматриваю другой, шестилетнего белоруса, который утверждает, будто приемные родители устроили что-то вроде оргии и в ней принимали участие также бабушка с дедушкой и священник… Говорит, будто на них были маски животных: кот, овца, свинья, филин и волк, — скрупулезно перечислил психолог. — Суд поручил мне установить, не лжет ли мальчик, но проблема не сводится только к этому… Для ребенка семья — самое надежное место в мире или самое опасное: каждый детский психолог это прекрасно знает. Вот только ребенок не умеет отличать одно от другого. Уолкер призадумалась на мгновение. — По-вашему, маленькая Ханна не была в безопасности? — Все дело в правилах, — отвечал Пьетро. — Ханна процитировала мне два: «Чужие опасны» и «Никогда не называть чужим свое имя». — Наверное, чтобы понять, какие это правила и сколько их, а главное, для чего они служили, вы должны сначала углубиться в само понятие «чужие», — подсказала Уолкер. — Да, правда, я тоже так думаю. — Что-то еще? — Адо, — отозвался психолог. Он порылся в кармане пижамной куртки, куда положил листок из блокнота с записью, которую сделала женщина. АДО. — Ханна попросила у меня бумагу и ручку, чтобы записать имя. Я задавался вопросом, зачем ей это так срочно понадобилось. — И как вы это себе объяснили? — Может быть, она просто хотела привлечь мое внимание. Уолкер обдумала информацию, потом спросила: — Вы ведь ведете запись ваших сеансов с детьми? — Да, — признал Джербер. — Я храню видеозаписи всех встреч. Возможно, и коллега делала то же самое с субъектами, которых подвергала лечению. Тут он должен был бы рассказать историю с Ишио, как ему показалось, будто он разглядел имя кузена на листке, который вручил пациентке, но не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто Ханна Холл умудрилась что-то ему внушить. Так что он заключил: — И потом, я думаю, что Ханна намеренно бросила листок в мусорную корзину, чтобы я его нашел. Такой вывод поразил Уолкер. — Продолжайте записывать все ваши сеансы с Ханной, — порекомендовала она. — Разумеется, не беспокойтесь, — заверил он, даже слегка улыбнувшись. — Я серьезно, — настаивала коллега. — Я старше вас и знаю, о чем говорю. — Доверьтесь мне. — Простите, я иногда слишком ревностно опекаю более молодых коллег. — Но по голосу было понятно, что она по-настоящему озабочена, хотя причину такого беспокойства пока не хочет объяснить. — Наверное, было бы полезно, если бы вы прислали мне видеозапись первого сеанса гипноза, который был проведен для Ханны в Аделаиде. — Я не настолько продвинута, я до сих пор работаю по старинке, — призналась австралийка. — Вы хотите сказать, что все время ведете записи от руки? — поразился Джербер. — Нет-нет, — развеселилась Уолкер. — У меня цифровой магнитофон: я вам вышлю аудиозапись сеанса по электронной почте. — Отлично, спасибо. Тереза Уолкер, казалось, была довольна тем, что он решил попробовать провести курс гипноза для Ханны. — Что до вашего гонорара… — Это не проблема, — перебил ее Джербер. Ханна Холл, что было очевидно для обоих, не могла себе позволить заплатить сколько-нибудь приличную сумму. — Одни только межконтинентальные звонки нам влетят в копеечку, — рассмеялась Тереза Уолкер. — Но вы были правы: эта женщина нуждается в помощи. И, судя по рассказу, который я услышал во время первого сеанса, можно еще многое извлечь из ее памяти. — Какое впечатление произвела на вас Ханна? — вдруг напрямик спросила коллега. Джербер смутился, не зная, что сказать. Он лишнюю секунду помедлил с ответом, и Уолкер заговорила сама. — Будьте осторожны, — предупредила она. — Буду, — пообещал Джербер. Завершив звонок, он немного в задумчивости посидел в кухне перед стаканом холодного молока, съел еще пару шоколадных печений. В полутьме, которую рассеивал только свет из открытого холодильника. Пьетро спрашивал себя, какое впечатление произвела на него Ханна Холл и почему он не сумел ответить Уолкер. Каждый пациент отражается в лечащем враче. Но случается и противоположное, это неизбежно. Особенно когда речь идет о детях. Как бы психолог ни пытался оставаться отстраненным, невозможно не вникать эмоционально в некоторые рассказы, полные ужасов. Синьор Б. научил его многим способам преодолевать такие вещи. Способам выковывать невидимую броню, не теряя при этом необходимой эмпатии. «Ведь если ужас последует за тобой в твой дом, ты пропал», — говаривал он. Джербер поднялся из-за стола, поставил пустой стакан в раковину и закрыл холодильник. Прошел босиком по объятому молчанием дому, направляясь в спальню. Сильвия закуталась в одеяло, ладошки сложены между щекой и подушкой. Взглянув на нее, психолог почувствовал себя виноватым. Было нечто общее между ним и Ханной Холл. Поэтому он был так заботлив, так внимателен к пациентке, поэтому счел своим долгом ей помочь. Прежде чем забраться под одеяло к жене, он пошел посмотреть, как там Марко. Тот тоже безмятежно спал в своей кроватке, при свете ночника в форме кактуса, в той же позе, что и мать. И в этом они похожи, сказал себе Пьетро. Такая мысль его утешила. Он склонился к подушке, запечатлел на лбу ребенка легкий поцелуй. Мальчик чуть дернулся, но не проснулся. Он пока был в тепле, но отец знал, что через пару часов сын скинет с себя одеяло и придется вставать, укрывать его. Пьетро уже собирался пойти спать, но вдруг застыл на пороге. Ваш сын никогда не зовет вас ночью потому, что у него под кроваткой прячется чудовище? Вновь в его мысли внедрился голос Ханны Холл. Пьетро покачал головой, сказал себе, что легко поддаться внушению в поздний ночной час. Но не сдвинулся с места. Все смотрел на темную щель под кроваткой Марко. Сделал шаг, потом второй. Снова оказавшись у кроватки, нагнулся, честя себя дураком и твердя самому себе, что бояться нечего. Но непокорное сердце билось сильнее обычного.