…поднимая покрывало, и вы испытываете тайную дрожь, представляя себе на одно мгновение, что все может оказаться правдой… Джербер поддался убеждению, послушался тоненького голоска, который призывал проверить, какую тайну скрывает тьма, угнездившаяся за мирным сном его сына. Пьетро схватился за край покрывала и резко поддернул его. Зеленоватый свет лампы-кактуса первым хлынул в темную пещеру. Пьетро Джербер пошарил там взглядом. Никакого чудовища, только игрушки, попавшие туда неизвестно как. Он опустил покрывало. С облегчением, но и злясь на себя за то, что поддался ничем не оправданному страху. Тяжело вздохнув, решил идти спать. Сделал пару шагов, но тут Марко пошевелился в постели, и Джербер услышал… Металлический серебряный звон. Психолог обернулся, остолбенев. Дай-то бог, чтобы этот звон слышался только в его голове. Но звук повторился. И происходил он из-под одеяла, которым был укрыт Марко. То был призыв. Призыв, обращенный к нему, к отцу. Он снова подошел к кроватке и решительным жестом поднял одеяло. То не была галлюцинация. Пока здравый смысл обращался в ничто, Джербер смотрел, бессильный, на аномальный предмет, явившийся прямиком из преисподней Ханны Холл. Кто-то привязал красную атласную ленточку к левой щиколотке его сына. И на этой ленточке висел колокольчик. 10 Они договорились встретиться в половине восьмого, чтобы Ханна не пересекалась с другими пациентами, которые начинали являться примерно к девяти. Уже около семи Джербер вышел из дома, направляясь в центр. Он опять почти не спал. Но на этот раз причина была серьезнее. Быстрым шагом проходя по улицам исторического центра, он мог слышать приглушенный, дребезжащий звук колокольчика, спрятанного в кармане пиджака. Зов из земли мертвых. Он не знал, как эта красная атласная ленточка оказалась на щиколотке его сына. Его ужасала сама мысль о том, насколько близко Ханна соприкоснулась с его семьей. И он не мог понять, какова ее истинная цель. Один вопрос особенно мучил его: когда могла произойти встреча Марко и Ханны Холл? Накануне ребенок покидал дом, только чтобы отправиться в ясли: няня отвела его туда и забрала ближе к вечеру. Никаких прогулок по причине скверной погоды. Ни дня рождения в игротеке, вообще ничего сверх программы. Единственный ответ: контакт имел место по дороге, между домом и яслями, причем утро исключается, поскольку Ханна тогда была с ним, в его кабинете. Джербер ничего не сказал Сильвии о том, что обнаружил ночью, не хотел ее волновать, но был раздосадован тем, что приходится что-то скрывать от жены. Хотя секрет, который он таил уже три года, был куда более гнусным, в том случае он мог оправдаться тем, что просто оберегает ее. — Сегодня ты отведешь Марко в ясли, а я заберу, — распорядился он, уходя из дома. Сильвия, которая как раз давала малышу бутылочку, спросила, зачем вдруг понадобились такие изменения. Но Пьетро ушел, сделав вид, что не слышал. Он не мог потребовать от Ханны Холл объяснений, она наверняка стала бы отрицать всякую свою причастность к этому делу. Не мог и резко прервать с ней все отношения, ибо, не имея доказательств, мог быть обвинен в пренебрежении врачебным долгом. И наконец, что-то в нем противилось принятию решительных мер: нельзя предугадать, как Ханна отреагирует, если ее оттолкнуть. Он спросил себя, как бы поступил на его месте синьор Б. Уж конечно, тот ублюдок не позволил бы себя вовлечь до такой степени. Через пятнадцать минут Джербер переступил порог мансарды и сразу столкнулся со служителем, который делал уборку. — Доброе утро, — бросил он рассеянно. Но служитель смотрел на него с каким-то непонятным смущением. — Что случилось? — спросил психолог. — Я велел ей подождать снаружи, но она сказала, что вы ей разрешили, и я не знал, как поступить, — сбивчиво извинялся уборщик. Джербер уловил запах «Винни», сигарет, которые курила Ханна. Она тоже пришла пораньше. — Не переживайте, все в порядке, — успокоил он служителя, хотя какое там «в порядке», все было хуже некуда. Он пошел по коридору на запах сигареты. Ожидал найти Ханну в своем кабинете, но на полпути заметил, что открыта дверь напротив. Ускорил шаг в несбыточной попытке предотвратить то, что уже случилось, движимый скорее гневом, чем насущной необходимостью. Эта женщина перешла все границы, ее предупреждали, что этого делать нельзя, это запрещено. Синьор Б. не захотел бы пустить туда незнакомку. Но, добежав до кабинета, куда три года никто не вторгался, Джербер замер на пороге. Ханна стояла к нему спиной посередине комнаты, картинно подбоченившись и держа сигарету в поднятой руке. Она курила и оглядывалась вокруг. Пьетро хотел было ее окликнуть, но она обернулась сама. Одета она была точно так же, но еще имела при себе бумажный пакет, откуда торчал краешек подарочной упаковки. Джербер даже не стал гадать, что там, он был слишком взбешен. — Что это за место? — спросила Ханна с самым невинным видом, показывая на палас, зеленый, как лужайка, на голубой потолок, испещренный нежными белыми облачками и яркими звездочками, на сделанные из папье-маше высокие деревья с золотыми кронами, соединенные между собой длинными веревочными лианами. Едва Джербер вступил в лес, насаженный его отцом, как все его воинственные намерения помимо его воли испарились и нахлынула волна ностальгии. Такое умиротворяющее действие это место оказывало и на всех детей. Вместо ответа на вопрос Ханны психолог повернулся к столику с проигрывателем: на круге стояла пыльная виниловая пластинка. Джербер поднял рычаг, и игла аккуратно опустилась на бороздку. Через пару пустых оборотов зазвучала веселая песенка. — Это медведь и Маугли, — объявила через несколько секунд Ханна Холл, узнав голоса. — «Простые радости», — добавила она в изумлении, вспомнив название песни. — «Книга джунглей». Диснеевская версия классического текста Киплинга. — Здесь был кабинет моего отца, — вдруг произнес Джербер, поражаясь самому себе. — Здесь он принимал своих маленьких пациентов. — И научил меня всему, что я знаю, — подумал Пьетро, но вслух произносить не стал. — Кабинет доктора Джербера-старшего, — проговорила Ханна, взвешивая информацию. — Дети звали его синьор Балу. Он запер комнату, все еще пребывая в некотором раздражении. Вернувшись к себе в кабинет, обнаружил Ханну в кресле-качалке: поставив пакет с подарком на пол, она курила как ни в чем не бывало, готовясь к следующему сеансу гипноза. Женщина не отдавала себе отчета в том, что вторглась в очень личное пространство, а главное, разбередила старые раны. Она как будто изъята из мира других людей. Не в состоянии подключиться к эмоциям ближнего. Ей будто бы чужда элементарная вежливость, простые правила общежития. Тому причиной, возможно, изоляция, в которой она жила ребенком. Это и впрямь делало ее девочкой, которой многое предстояло постичь в жизни. Уолкер была права: Ханна представляла собой опасность. Не потому, что в ней таилась склонность к насилию, но из-за самой своей невинности. Детеныш тигра играет с человеческим детенышем. Но первый не знает, что может убить второго. И второй не знает, что может быть убит первым, часто говорил отец. Отношения Пьетро с Ханной вполне описываются этим сравнением, с ней следует вести себя крайне осторожно. Джербер сунул руку в карман, потрогал ленточку с колокольчиком: пусть служит напоминанием. Потом уселся в свое кресло, сделал вид, будто проверяет звонки на сотовом перед тем, как отключить его на время сеанса. Хотел, чтобы Ханна почувствовала его недовольство. — Это правда, что нельзя внезапно прерывать курс лечения гипнозом, иначе могут быть серьезные последствия для пациента? — спросила она со всем чистосердечием, чтобы нарушить гнетущую тишину. — Да, правда, — был вынужден подтвердить психолог. Интонация была инфантильная, но сам вопрос заключал в себе двойной скрытый смысл. Ханна хотела знать, сердится ли он, добивалась от него утешения. Но еще это был способ сказать, что они уже связаны и разорвать эти узы не так-то легко. — Я размышлял над тем, что вы рассказали мне в прошлый раз, — сказал Джербер, меняя тему. — Вы описали мне вашу мать и вашего отца, используя немногочисленные детали: родинку, которая была у нее на щиколотке, его непокорные волосы. — Ну а вы бы как описали ваших родителей? — воскликнула Ханна, вновь вторгаясь в его личную сферу. — Речь не обо мне. Джербер прилагал все усилия, чтобы сохранять спокойствие. Но если бы ему нужно было в самом деле изложить свои воспоминания, он сказал бы, что его мать была неподвижна, нема и все время улыбалась. Все потому, что с той поры, когда ему было примерно столько же лет, сколько сейчас Марко, единственное воспоминание о ней было запечатлено на семейных фотографиях, хранившихся в альбоме, переплетенном в кожу. Что до отца, то о синьоре Б. можно было сказать одно: он относился к детям так бережно, как никто в целом свете. — Вы замечали, что когда взрослого просят описать родителей, он никогда не рассказывает, какими они были в молодости, но в большинстве случаев склонен описывать стариков? — рассуждала Ханна. — Я часто думала над этим и нашла объяснение: по-моему, дело вот в чем — когда мы приходим в мир, родители уже там. И мы, вырастая, уже не можем вообразить, что маме и папе тоже было когда-то двадцать лет, хотя вероятно, что мы в то время уже присутствовали в их жизни. У Джербера сложилось впечатление, что Ханна пытается его отвлечь. Возможно, рассуждая о родителях вместо того, чтобы погрузиться в воспоминания о собственном детстве, она искала способ избежать столкновения с реальностью, причиняющей боль. Может быть, ее родители погибли или продолжили без нее свою отшельническую жизнь. Так или иначе, доктор не хотел спрашивать напрямую, полагаясь на то, что пациентка сама расскажет о произошедшем, когда будет готова. — Ваши родители избрали кочевой образ жизни… — Девочкой я жила в разных областях Тосканы: в окрестностях Ареццо, в долине Казентино, в регионе Гарфаньяна, на Апеннинах, в Луниджане, в Маремме… — подтвердила Ханна. — Но это я выяснила потом. Только позже я узнала, как назывались те места. Если бы тогда меня спросили, где я нахожусь, я бы не смогла ответить. — В конце нашего прошлого сеанса вы намекнули, что причина этих постоянных перемещений могла быть связана с Адо, — напомнил ей Джербер. — С маленьким сундучком, на крышке которого было выжжено имя и который вы приносили с собой во все места, где останавливались. — Адо всегда хоронили рядом с домом голосов, — подтвердила Ханна. — Чтобы выяснить, какие отношения связывали вас и Адо, нужно действовать постепенно. — Я согласна. — Чужие, — начал психолог. — Что вы хотите знать? Джербер сверился с записями в блокноте. — Вы говорили о правилах, даже процитировали пару… — Правило номер пять: если чужой зовет тебя по имени, беги, — стала перечислять Ханна. — Правило номер четыре: никогда не приближаться к чужим и не позволять им приближаться к тебе. Правило номер три: никогда не называть чужим своего имени. Правило номер два: чужие опасны. Правило номер один: доверять только маме и папе. — Стало быть, думается мне, что эти пять правил определили ваше отношение ко всему человечеству, — заключил психолог. — Любой другой человек, кроме ваших родителей, воспринимался как потенциальная угроза: следовательно, в мире обитали только злые существа, — подытожил он с нескрываемым пафосом.