— Что? — Правило номер один… — По правде говоря, я знаю все правила, — заявляет он, но я ему не верю. — Тогда скажи следующее… — хочу я его проверить. — Ну-ка, поглядим… — Старик раздумывает. — Есть еще правило, которое гласит, что ты не должна называть мне своего имени, так? Как это у него получается? Я в изумлении. Значит, он не врет. — Я бы хотел зайти к тебе домой и напиться воды, если ты не возражаешь. — Я не могу привести тебя к нам домой, — вежливо отвечаю я. — Я с самого утра в пути и не выпил ни глотка. — Он достает из кармана грязный платок, вытирает вспотевшую шею. — Если не напьюсь, умру от жажды. — Мне будет жаль, если ты умрешь, но я ничем не могу тебе помочь. — В Библии сказано: напоите жаждущих; разве ты не изучала катехизис? Я не верю своим ушам: — Ты тоже читал эту книгу? Снова смех. — Конечно читал! — Тогда ты знаешь, для чего она служит? — Чтобы попасть в рай, — отвечает старик. — Тебе никто об этом не говорил? Мне стыдно, ведь все так и есть. — Рай — прекрасное место, куда уходят добрые, окончив свои дни. А злые попадают в ад и вечно горят в огне. — Я добрая, — тут же заявляю я. — Если так, ты должна дать мне напиться. Он мне протягивает руку. Я не знаю, как себя вести. Делаю шаг ему навстречу, но останавливаюсь. Он это понимает. — Хорошо, поступим так, — говорит старик. — Иди вперед, а я за тобой. — Но как ты пойдешь за мной, если меня не видишь? — Мои уши видят лучше, чем твои глаза, уж поверь. Когда мы подходим к церкви, собаки поднимают лай. Мама стирает. Видит нас издалека, прерывает работу. По ее лицу не понять, о чем она думает. Зовет папу, тот сразу подходит и тоже смотрит на нас. Надеюсь, они на меня не сердятся. — Добрый день, — здоровается старик, обнажая в улыбке желтые зубы. — Я встретил эту прелестную девочку, и она любезно проводила меня сюда. Мне нравится, что он назвал меня «прелестной» перед мамой и папой. Хотя на самом деле откуда ему знать, ведь он не видит. Но родители должны гордиться, услышав похвалу. Однако непохоже, если судить по выражению лиц. Они скорее озабочены. — Чего ты хочешь? — спрашивает папа, и тон его мне не нравится. — Вначале я просто хотел напиться воды, но сейчас подумал, не попросить ли у вас приюта на ночь. Я вас не стесню, мне достаточно тихого местечка. Мама с папой переглядываются. — Ты не можешь остаться здесь, — говорит мама. — Ты должен уйти. Я разочарована таким ответом. Какой может быть вред от бедного старика? Разве мама не хочет вместе со мной попасть в рай? — Пожалуйста, — умоляет старик. — Я прошел длинный путь и нуждаюсь в отдыхе… — Потом он принюхивается к ветру, как собака. — И я чувствую, что близится буря. Может, и папа, принюхавшись к ветру, почуял дождь. — Завтра я продолжу путь очень рано, — обещает старик. — Через два дня я должен встретиться с моими двумя детьми, мы давно не виделись. Я про себя думаю: как хорошо, что у него есть семья. Тот, у кого есть семья, не может быть злым. Но при последних словах старика по лицам мамы и папы пробегает тень. — У нас тюря на ужин, — сообщает мама, наконец приняв решение. — Отлично, это подойдет, спасибо, — отвечает старик, страшно довольный. Мы с мамой накрываем к ужину в центре алтаря. Едва начинает темнеть, расставляем почти все свечи, какие нашли в ризнице в первый день, когда пришли сюда. Это так красиво, похоже на праздник. До сих пор у нас никогда не было гостей к ужину, я полна смятения, сердце бешено бьется. Старик устроился в глубине придела, чтобы покурить. Папа подошел к нему, вступил в разговор, не знаю, что они друг другу сказали. Страх, который я прежде подметила на лицах родителей, исчез. Но все равно они вели себя как-то странно. Мы садимся за стол. Папа открывает большую оплетенную бутылку вина, которую держал про запас, а мама приносит миски с размоченным хлебом. Вкусно пахнет базиликом. — Тюря отменная, — в самом деле похваливает старик. — Но мы так друг другу и не представились, — добавляет он. Я жду, что мама с папой первыми выскажутся по этому поводу, но они молчат. — Вот меня прозывают Черным. Родители опять переглядываются. И тут я догадываюсь, что они знают старика. Неизвестно откуда, но знают. За столом они говорят очень мало, только голос старика отдается под сводами церкви. Он, похоже, любит поболтать. Не докучливый, нет: ему правда есть что рассказать. Он тоже путник, он много странствовал. Такое впечатление, что он, в отличие от нас, обошел весь мир. Он рассказывает о таких далеких краях, о каких я только в книжках читала. Судя по тому, как он эти края описывает, они великолепны. И я спрашиваю себя, откуда он, слепец, знает столько подробностей. Папа наливает старику еще вина, когда тот вдруг хватает его за руку. — Не знаю почему… но мне кажется, что это со мной уже было, — заявляет он. — Может быть, во сне… — Он смеется. — Мы, случайно, не могли где-то встречаться? — Нет, — тут же отвечает папа. — Не думаю, — добавляет с полной уверенностью. — И все-таки я что-то такое чувствую. — Старик уже не смеется, говорит серьезно. — А я, как правило, не ошибаюсь в подобных делах… — Снова принюхивается. — Я узнаю ваш запах. Как раз при этих его словах слышится раскат грома. Сквозняк колеблет пламя свечей, и тени пляшут на стенах. — Наверное, пора спать, — вступает мама. — Мы ночуем в доме священника, ты можешь устроиться здесь. — Конечно-конечно, тут очень удобно, спасибо, — вежливо отвечает Черный. Мы с мамой и папой спим в одной комнате на третьем этаже маленького домика, где раньше жил священник: они — на огромной кровати, я — на полу, на матрасе. В ночи сверкают молнии. Льет как из ведра. Вот и хорошо, может быть, после грозы станет не так жарко. Я люблю, когда гремит гром. С упоением считаю время, которое проходит от вспышки молнии до удара грома: так можно узнать, надвигается гроза или проходит. Мама с папой, наверное, уже заснули, а мне никак не угомониться. Невиданное событие этого дня выбило меня из колеи. Мне кажется, что между двумя ударами грома я что-то слышу. Голос Черного. О чем он говорит, непонятно, доносятся только обрывки фраз. Ясно одно: он говорит с кем-то. Я встаю посмотреть, иду на цыпочках, чтобы не разбудить маму и папу. Подхожу к лестнице, ведущей вниз, вглядываюсь в темноту. Голоса всплывают из тьмы, будто дохлые жабы из затона. Сейчас они звучат отчетливее, но понять все равно ничего нельзя. Кроме старика, говорят мужчина и женщина. Вполголоса: наверное, не хотят беспокоить. Потом вдруг умолкают. Кто знает, что это за люди, думаю я. И возвращаюсь в постель. На этот раз засыпаю. Но прежде чем погрузиться в глубокий сон, просыпаюсь от какого-то звука. Кто-то плачет. Я приподнимаюсь, оглядываюсь. Дождь перестал, в доме священника тихо. Но мне не почудилось, я в самом деле слышала что-то. Плач доносится снова. Я была права. Кто-то рыдает там, внизу. Я хочу разбудить папу, протягиваю руку, но нащупываю пустую подушку. Поднимаюсь, вижу, что в огромной кровати никого нет. Они встали? Куда же они пошли без меня? Я направляюсь к лестнице, туда, откуда доносятся сдавленные рыдания. Голос вроде бы не похож на мамин или папин. Что происходит? Прежде чем пойти проверить, зажигаю свечу, которая стоит на тумбочке. Медленно спускаюсь по ступенькам, сердце гулко стучит в груди. Но я еще не уверена, следует ли бояться. Спустившись, отмечаю, что плач звучит где-то впереди. Продвигаюсь, повыше подняв свечу. Янтарный свет озаряет старика Черного. Он сидит на соломенном стуле, сгорбившись, опершись на палку обеими руками. Рыдания раздирают ему грудь, из слепых глаз градом катятся слезы. — Что с тобой? — спрашиваю я. — Почему ты плачешь? Похоже, он только сейчас заметил мое присутствие, потому что перестал плакать и устремил свой погасший взгляд в моем направлении. — Ах, малышка… Ты не представляешь, какое случилось несчастье. — Тебя кто-нибудь обидел? Черный хлюпает носом. — Не меня, — отвечает он. Я сразу думаю о родителях, меня охватывает страх. — Где мама и папа? Почему их нет? Куда они ушли? Вместо ответа старик достает из кармана платок и шумно сморкается. Почему он ничего не говорит мне? Зачем тянет время?