Я опускаю взгляд на канал. Интересно, а вдруг Минимус находится сейчас где-то под этой водной гладью, залитой лунным светом? — Другие могут меня ненавидеть. — Вряд ли есть существа, которые могут тебя ненавидеть, Фэллон. Я делаю глубокий вдох, наполнив лёгкие солью, ветром и светом звёзд. — Мой дед. — Твой дед — дурак. Я делаю резкий вдох, потому что мы уже в нескольких метрах от контрольно-пропускного пункта, и два солдата-фейри стоят у плавучих ворот. — Не говори так. Антони хмурит лоб. Он решил, что я защищаю деда. — Его влияние слишком огромное, а слух слишком острый. И хотя ты умеешь плавать, я не хочу, чтобы ты закончил свои дни в этом канале. Его лоб медленно разглаживается, а непринуждённая улыбка возвращается. Я ожидаю, что стражники остановят лодку, но Антони кивает головой, и они открывают ворота. Я чувствую, как один из них смотрит на меня, и поворачиваю лицо в сторону Антони, чтобы скрыться от внимания мужчины за его шеей. — Они ведь никому не скажут, что видели меня на твоей лодке? Антони ещё крепче сжимает пальцами мою талию. — Не скажут, если, конечно, хотят сохранить в секрете свой секрет. Раздается скрип дерева и металла, когда ворота закрываются за нами. Я испускаю вздох. — Эти твои секреты, которыми ты торгуешь, должно быть совсем ужасные. — Совсем. И хотя я знаю, что мне нужно отойти от него, я чувствую себя обязанной Антони, и я бы солгала, если бы сказала, что мне не нравится то, как крепко он меня сжимает. До этого меня касались руки только одного мужчины, Данте, и это было так давно, что я уже забыла, каково это. Нос лодки начинает пробиваться сквозь какой-то хлам — сломанные доски, покачивающиеся бутылки, раздутые тушки рыбы, фекалии — от которого поднимается вонь, заставляющая меня начать дышать через рот. Не удивительно, что канал в этих местах такой мутный. — Почему фейри не чистят канал? — говорю я немного в нос, так как стараюсь изо всех сил не вдыхать воздух. — Потому что король считает, что люди должны жить в своей грязи, и запретил использовать магию для улучшения жизни в Раксе. Я сжимаю руки в кулаки из-за шока и гнева. — Это… это… жестоко. Если бы Данте был королём… — Он бы оставил этот запрет. — Нет, не оставил. Антони напрягает руку, после чего она исчезает с моей талии, как и его улыбка. — Я и забыл, что он твой друг. — Он заботится о своём народе, будь то чистокровные фейри, полукровки или люди. — Но при этом ты сейчас со мной, а не с ним во дворце. Значит, он заботится недостаточно сильно. Я чувствую укол в груди. — Это бал в честь короля, а не принца. Антони хватает проницательности не продолжать этот разговор, но когда мы приближаемся к искривленным корням кипарисов, окаймляющих берег, наш спор продолжает висеть между нами, как мусор на поверхности воды. ГЛАВА 8 — Держи. Джиана всовывает мне в руки тяжёлую глиняную кружку и садится на ржавую бочку, которую расплющили, превратив в скамейку. — Мне кажется, тебе это надо. Я нюхаю пенную жидкость? и от одного её запаха у меня начинают слезиться глаза. — Что это такое? — Алкоголь. — Я поняла. Я имела в виду, какой именно? — Домашний эль. На вкус он лучше. Я делаю аккуратный глоток и едва не выплевываю лёгкое вместе с кашлем, такой у эля горький вкус. Губы Джианы расплываются в широкой улыбке. — У него такой вкус, потому что он настаивался. — Как долго он обычно настаивается? Она смеётся. — Некоторое время. Значит, она не первый раз в Раксе… — Антони определенно в скверном настроении. Что произошло в лодке? Я гляжу на потрескивающий костёр, рядом с которым на поваленном дереве сидит Антони и один из его друзей. — Мы обсуждали политику. — И ваши мнения не совпадают? Она приподнимает кружку и отпивает из неё. Я пробую сделать ещё один глоток. На этот раз напиток устремляется вниз, не повредив мои лёгкие. Но на вкус он всё такой же отвратительный. — Он сомневается, что Данте будет лучшим правителем, чем Марко. — А-а. За этим простым звуком стоит так много всего. — И что значит твоё «а-а»? Она опускает кружку на колени и обхватывает её обеими руками. — Это значит, что когда ты проведёшь здесь столько же времени, сколько мы с Антони, твоё мнение может измениться. — Ты же знаешь Данте, Джиа. — Я также знала Марко. Пусть я и не ходила с ним в одну школу, но он часто захаживал в таверну. Было бы преувеличением сказать, что мы дружили, но мы совершенно точно были приятелями. Сама мысль о том, что Марко сидел за столом в «Кубышке», кажется мне такой неожиданной, что я долгое время храню молчание, но затем моё любопытство побеждает. — Ты и он?.. — Боже, нет. Даже тогда, когда я сомневалась в том, какой из нескольких мужчин мне по-настоящему нравится, я никогда бы не выбрала его. Его эго было таким же большим, как весь Тарелексо. Весь Тарекуори, если уж на то пошло. Пламя костра танцует в радужках её глаз, таких же серых, как и у всей её семьи воздушных фейри. И хотя она выглядит не старше человека тридцати лет, Джиане почти сто лет. Эти глаза многое повидали. — И после Приманиви стало только хуже. Вернувшись с той битвы, он возомнил себя Богом.