Человек. Это значит… это значит, что я умру где-то через семьдесят лет. Или раньше. — Может быть, поэтому твоя мама потеряла рассудок? Фибус затягивает нити на полотне своей теории так мастерски, что там больше не остается никаких дырок. А знает ли бабушка? Меня пугает сам факт, что я задаю себе этот вопрос. Почему я так легко приняла то, что меня, вероятно, подменили в детстве? Он задумчиво закусывает щёки, и на них появляются ямочки. — Может быть, с настоящей Фэллон было что-то не так, и твоя бабушка выкрала тебя из Ракса? — Только вот бабушка была точно так же шокирована тем, что на меня не действуют ни железо, ни соль. — На тебя не действует соль? Все наши клятвы… — Мне не нужна соль, чтобы сдерживать свои обещания, Фибс. Особенно те, что я даю своим друзьям. Ощущение ледяного холода спускается вниз по моей спине, точно след от растаявшей сосульки. — Ты же всё ещё мне друг? Он закатывает свои покрасневшие и опухшие глаза. — Что за дурацкий вопрос? Моё сердце издает тихий стук облегчения. — Не могу поверить, что на тебя не действует соль. Боги, Сиб… Погоди. А она знает? Я качаю головой. — Не знает никто, кроме бабушки, ну, и мамы, но я не уверена, что она понимает. Фибус всё смотрит и смотрит на мою кровоточащую руку, после чего щёлкает языком и развязывает узел на своём платке. Оторвав от него кусок ткани, он вытирает им мою руку, после чего туго его затягивает, чтобы остановить кровь. — Хвала Котлу, что я не позволил тебе коснуться обсидиана. — Он оцарапал мои костяшки. Его лицо, которое немного порозовело, снова бледнеет. — Как быстро… — я облизываю губы, — он начинает действовать на тело? — Кровь человека становится чёрной за считанные минуты. Он крутит мою руку из стороны в сторону. Проверяет каждый мой палец. — Я… — он сглатывает. — Я не думаю… — Что я человек? — Я не знаю. Его взгляд останавливается на мне на несколько мгновений. — Если только ты… Да, должно быть, это так. Значит, это не обсидиан. Должно быть, эбонитовое дерево или мрамор. Он пожимает плечами. — Они похожи. Разве? Неужели нет никакой разницы между камнем и деревом? Пока он занимается мной, я отгоняю свои опасения, и стараюсь сосредоточиться на том, как же мне повезло иметь такого друга, как Фибус. Он просовывает конец ткани под импровизированную повязку. Между его светлыми бровями залегла складка, которая контрастирует с его гладкой кожей. — Может быть, мы ошибаемся, и ты не человек? — А кто тогда? Он смотрит на меня сквозь свои длинные светлые ресницы. — Дитя змея. — Дитя з… — я фыркаю. — Чёрт, ты думаешь, что у моей мамы были интимные отношения с животным? — Может быть Агриппина любила такое? Уголок губ Фибуса приподнимается. — Фу, Фибус. Фу. Мерзкий образ змея, совокупляющегося с человеком, встает у меня перед глазами. Я содрогаюсь. Фибус ухмыляется. — Ты бы видела своё лицо. Я хмурюсь. — Ты только что предположил, что моя мать спала со змеем, Котел тебя побери. Как, по-твоему, я должна была отреагировать? Он запрокидывает голову и смеётся, а я качаю головой, отчаянно пытаясь развидеть образ, который вызвали его слова. Между приступами смеха, Фибус отращивает очередную лиану, которая обвивает оставшийся шип. Как и в прошлый раз, он заставляет её вытягиваться, пока та не вырывает шип. — Если ты наполовину змей, твоя жизнь будет длиннее. Прежде чем птица успевает рухнуть на пол, я осторожно ловлю её за крылья, стараясь не задеть шипы. — Я не полузмей. — Это не самая ужасная в мире вещь. Я опускаю ворона, чтобы мой сердитый взгляд произвел на Фибуса должный эффект. — Моя мать не спала с животным. — Хм-м… — Хватит. Хватит это представлять. Я тащу железную реликвию к двери. — Не забудь золото, — бормочу я. Фибус подходит к полке, хватает горсть монет, большинство из которых золотые, и сует их в карман. — Это слишком много. Разве они не заметят? Он жестом указывает на полки. — А ты как думаешь, пиколо серпенс? — Думаю, будет лучше, если твоё новое прозвище не закрепится за мной? — Или что? Ты свистнешь своему папочке и попросишь его бросить меня в расщелину? И хотя я не верю в то, что имею отношение к змеям, я задираю подбородок и выдаю: — Я свистну своему брату-змею и заставлю его утащить твою задницу прочь. Он улыбается, просовывает ногу в дверь и приподнимает сумку. А затем широко её раскрывает, чтобы я смогла засунуть туда птицу. — Ты же не думаешь, что я наполовину змей?