Сосредоточившись на колечках, обрамляющих его уши, чтобы не встречаться с ледяным взглядом Юстуса, я приподнимаю руку и задираю рукав. К счастью, свежая кровь не попала на воздушную ткань. Разматывая мою повязку, Лазарус хмурит брови, и складки на его лице только углубляются, когда ему открывается моя рана. — Обо что ты поранилась, дитя моё? — О рыболовный крючок. Когда он приподнимает одну из своих седеющих бровей, я добавляю: — Он был просто огромным. Передав грязную повязку одному из солдат Сильвиуса, Лазарус приподнимает мою руку и нюхает её, после чего проводит носом по моему запястью, костяшкам пальцев, и замирает на достаточно продолжительное время, что заставляет меня начать волноваться. Может ли он почувствовать запах ворона на моих пальцах? Фейри обладают более острыми чувствами по сравнению с людьми, но могут ли чистокровные фейри отличить запах перьев мифического существа от запаха перьев какой-нибудь утки? Мой пульс ускоряется, и вена на моей шее начинает вибрировать. Поскольку у фейри не только заострённые уши, но и острый слух, я решаю скрыть своё волнение с помощью сарказма. — Скажите, лекарь, я умру? Когда Лазарус выпрямляется, его янтарные глаза перемещаются на моё лицо. — Не сегодня, синьорина. Я не могу понять, это угроза или обычное наблюдение? Я знаю, что не бессмертна — ни одно существо, живущее на Земле, не бессмертно — но удастся ли мне прожить свою жизнь до конца? Он подносит пальцы к самому верхнему колечку на его правом ухе и начинает тереть прозрачный камень цвета желтой древесной смолы, пока на его пальцах не появляется мазь, которую он затем прижимает к моей ране. Его прикосновение заставляет меня дёрнутся. Пока он меня лечит, его глаза закрыты, а грудь поднимается от сильных вздохов, напоминающих о волнах, которые пенятся и врезаются в утёсы, окружающие Монтелюсские горы. Я никогда не плавала вокруг нашего континента, но слышала истории от рыбаков, которые стараются держаться поближе к берегам Люса, чтобы не платить дань Глэйсу за передвижение по их более спокойным водам. Капельки пота выступают над моей верхней губой. Я слизываю их и стараюсь сосредоточиться на чём угодно, кроме сильной боли, пульсирующей в моих венах. — Почти готово. Седовласый фейри, видимо, заметил влагу, которая обволокла мою кожу, потому что его тон становится успокаивающим. Я сглатываю. Его «почти» растягивается на целую минуту. Разве он лечил Данте так же долго? Или моё тело исцеляется медленнее, потому что я только наполовину фейри? Вероятно, последнее. Когда Лазарус убирает руки с моей руки, моя кожа оказывается безупречно гладкой. На ней осталась лишь засохшая кровь, но он заставляет её исчезнуть, окутав мою руку своим фейским огнём. Я снова дёргаюсь. — Неужели было так необходимо поджаривать мою руку? Его заросший бакенбардами подбородок опускается. — Да, дитя моё. Сердце, которое очутилось у меня в горле, когда он прошёлся своим носом по моим костяшкам, сжимается между моим языком и небом и пульсирует уже там. Мог ли он почувствовать запах ворона или железа, попавшего мне в кровь? Если он расскажет о вороне моему деду, тот приговорит меня к смерти. Конечно же, я буду всё отрицать, но что будет, если мой дом обыщут? Даже если ворон сможет превратиться в дым, они его поймают. Они же когда-то поймали его с помощью тех шипов. — Что такое в её крови вызвало твою обеспокоенность, Лазарус? — голос деда выдёргивает меня из моих размышлений. Взгляд лекаря проходится по мне в последний раз, после чего поднимается на Юстуса. — Мне показалось, что я почувствовал запах куркумы, и мне стало интересно, с чего она вдруг решила обработать открытую рану веществом, разжижающим кровь. — Вероятно, это дело рук Церес. Она так любит изобретать всякие природные лекарства. Несмотря на то, что комментарий деда раздражает меня, ложь Лазаруса выводит меня из равновесия гораздо сильнее, потому что лекарь теперь знает один из моих секретов — а может и оба — и, как говорил мне Антони, секреты являются в нашем мире опасным оружием. Но что же он собирается с ними делать? ГЛАВА 27 Я иду по островам Исолакуори, в окружении генерала, капитана и шести солдат. В отличие от Тарекуори и Тарелексо, полосы земли здесь загибаются. Каждый раз, когда узкая дорожка заворачивает, я ожидаю увидеть просеку, но меня встречает ещё больше листвы и цветов. И только когда мы доходим до каналов, разделяющих острова, пространство расширяется, но вместо того, чтобы смотреть перед собой и вокруг, я гляжу на прозрачную воду, которая течёт под золотыми мостами. Данте как-то рассказывал мне, что к их основаниям, находящимся под водой, приварены решетки, что не даёт змеям и лодкам заходить в воды Исолакуори. Таким образом, водные пути представляют собой места для купания, отведённые для королевской семьи и высокопоставленных членов общества. Он даже рассказывал, что вода здесь каждый день обрабатывается специальным веществом, производимом в Неббе, которое уменьшает соленость воды. Как было бы здорово, если бы они смогли сделать наши каналы более безопасными, но Боже упаси, если высокопоставленные фейри начнут делать то, что может принести пользу низшим эшелонам общества. Но если подумать, то змеям нужна соль, так что может и к лучшему, что они не выливают то загадочное вещество из Неббы в канал на нашей стороне. Высокие кусты, усеянные экзотическими цветами, сменяются ухоженными изгородями, а впереди появляются здания. Сначала я замечаю гигантское строение из мрамора с множеством колонн — это священный Храм фейри. Несмотря на то, что у нас есть два места для богослужения на нашей стороне канала, ни одно из них не может сравниться по размеру и великолепию с этим зданием. Храм Тарекуори конечно прекрасен и огромен, но каменные стены испещрены трещинами и потускнели от времени и солёных брызг. Что же до наших храмов, то они скромные, узкие и построены из дерева, покрашенного так, чтобы быть похожим на камень. Внутри помещения видны балки и стоят выщербленные скамейки. Несмотря на то, что мои провожатые не проводят меня через храм, я замечаю, что его крыша выполнена из стекла — из цельной панели огромных размеров. Это удивительный пример магической архитектуры. Вспомнив о том, что это не светский визит, я перевожу своё внимание на дорогу и на тихий шёпот стражников, окружающих меня. — Като всё уладил, — объясняет Сильвиус моему деду. Генерал сжимает губы. Похоже, он не фанат Като, что только усиливает мою симпатию по отношению к благородному седоволосому фейри. — Он всё ещё околачивается рядом с Церес? — Со всей ответственностью заявляю, что она пока не приняла его ухаживания. Мурашки покрывают мою кожу, словно мокрая краска. Разве они не понимают, что я слышу их разговор? Или они так свободно об этом говорят в надежде, что я их услышу? Я не могу поверить в то, что генерал и капитан стали бы вести частные разговоры на публике. Значит, они надеются, что я подслушиваю. Но зачем? Чтобы показать, как далеко простирается их влияние? С таким везением как у меня, они узнают о моём вороне раньше, чем я найду четырёх остальных. — Его рассказ рисует Птолемея в плохом свете, — говорит мой дед. Мне кажется, что Сильвиус бормочет что-то вроде: «Тимеус мерзкий человек». Уничижительный взгляд, который бросает на капитана мой дед, говорит мне о том, что я должно быть правильно его услышала. — Прошу прощения. Мой комментарий был неуместен. — Смотри, чтобы твой язык не развязался в его присутствии. — Он будет присутствовать? — спрашивает Сильвиус. — Я думал, Като уладил финансовый вопрос с вашей внучкой… Я так сильно наклоняюсь вперёд, что моя туфля зацепляется за шов между каменными плитами и очередным золотым мостом. Я начинаю размахивать руками и ударяю ими стражника, идущего впереди. Он разворачивается и срывает ужасный кинжал со своей портупеи. Я отпрыгиваю назад, подняв руки. Лезвие свистит в воздухе. Я ожидаю, что оно полетит в мою сторону, но Юстус направляет его на стражника. — Убери оружие, пока я не отрубил тебе руку, сольдато. Услышав приказ, солдат округляет свои серые глаза, и его кадык поднимается над высоким воротником его униформы. — Скуза, генерали. Он опускает свой клинок и глаза в пол. — Будет некрасиво, если вы перережете девушке горло до того, как она успеет искупить свои грехи. Это уже второй раз, когда я принимаю его неприязнь ко мне за доброту. Несмотря на то, что оливковые деревья не заслужили моего гнева, я сердито смотрю на них и на ветви, с которых свисают золотые плоды. На нашей стороне оливки вырастают желтовато-зелёного цвета, а не желтовато-жёлтого. Думаю, эти сорта вывели специально, чтобы их плоды подходили по цвету к мостам и колоннам зданий, которые возвышаются за шершавыми стволами. Данте упоминал, что живёт в доме с позолоченными колоннами. Он даже показывал мне его однажды с крыши нашей школы, но его было трудно разглядеть из-за богатой растительности. Может быть, это его дом? Должно быть, я задаю этот вопрос вслух, потому что вся делегация останавливается, а два мужчины, возглавляющие её, поворачивают головы и смотрят на меня. — Да. Это дом принца Данте, — отвечает Юстус. — Хотя я слышал, что ему гораздо больше нравится ночевать в грязном борделе, в котором ты трудишься.