Что если она проспит слишком долго, то может никогда не проснуться. Тогда Рен действительно посмотрела на него и заметила, что он сидит на земле, а, несмотря на снятую железную пластину, на нем все еще промокшая одежда. Она забрала себе все их одеяла… По крайней мере, те, что были сухими и не лежали на дне источника. Однако ботинки Джулиана сушились рядом с ее, и Рен мельком увидела его босые ступни. Они были бледными, хорошо сложенными, в общем, вполне обычными, но от их вида по спине Рен пробежал противоестественный трепет. Особенно учитывая, что Джулиан сидел в более непринужденной, чем обычно, позе, повернув ступни к огню. Может, именно ослабление его бдительности показалось ей таким привлекательным, но что бы это ни было, она хотела большего. Отмахнувшись от предложения помочь, Рен осторожно встала, вытащила из-под себя одеяло и протянула его Джулиану. – Оно немного влажное, но точно суше, чем то, что на тебе, – сказала девушка. – Я в порядке, – настаивал кузнец, но Рен одарила его сердитым взглядом. – Окажи мне любезность, – заявила она, кинув в него одеяло. Он поймал его и, бросив на Рен хмурый взгляд, завернулся весь, включая голые ступни. Удовлетворенная, Рен снова устроилась рядом с ним. Некоторое время спустя ее разбудил треск полена в костре. Она лежала близко к теплу пламени, а Джулиан, плотно завернутый в свое одеяло, устроился рядом с ней. На полу сушились его пальто и брюки. Рен ухмыльнулась и снова закрыла глаза. Глава 25 Джулиан смотрел на Рен. Он часто этим занимался. В его защиту стоит заметить, что там было на что посмотреть. Конечно, больше всего, когда она не спала. Эти глаза. Броня. Джулиан провел всю свою жизнь, ненавидя костоломов, так что трудно было поверить, что теперь он путешествовал с одним из них. Сражался бок о бок. Даже смеялся. В момент, когда Джулиан, казалось, раскусил Рен, на том поле боя она проявила доброту, на которую, как он думал, не была способна. Нашла способ почтить павших, когда он сам не смог. Когда все, что он мог делать, – это слоняться вокруг в попытках найти желанное и в то же время ужасаться от возможности это отыскать. Рен собралась, и все стало немного легче, стоило ей взять его за руку. Несмотря на то что его поиски так и остались незавершенными, Джулиан испытал глубокое душевное облегчение, поставив плиту. Может, как сказала Рен, он никогда не получит ответы на свои вопросы. Возможно, участь, постигшая его отца, навечно останется для него тайной. Рен пошевелилась во сне, и Джулиан неосознанно сосредоточил на ней все свое внимание, будто мотылек, которого неизбежно тянуло к огню. Он не скоро забудет выражение ее лица в момент, когда она рухнула с того моста, – выражение, полностью лишенное обычного сарказма и высокомерия. Ее защита пала, страх стал очевиден, но почему-то именно Джулиан чувствовал себя уязвленным. Даже сейчас, понимая, что она в безопасности, он никак не мог прогнать это чувство. Не было и речи о том, чтобы продолжить путь без нее. О том, чтобы оставить Рен. Где-то в глубине души Джулиан понимал, что должен был уйти. Возможно, дай он себе секунду на размышление, передумал бы спускаться за ней… или понял бы, какие последствия ему за это грозят. Но он был способен сосредоточиться только на выражении лица Рен и на том, что будет чувствовать до скончания своих дней, если так и не попытается ее спасти. Он будет все время спрашивать себя, выжила ли она. Рен станет еще одним объектом поисков, которые он не сумел завершить. Эта девушка могла умереть с его именем на устах, полагая, что он нарочно позволил ей упасть. Что он убил ее. Или она могла выжить и всю жизнь видела бы в нем труса и убийцу. Что было еще хуже. Конечно, мнение Рен о нем не должно было иметь значения. Но имело. Рен олицетворяла собой все неправильное в его мире, но в то же время она была единственной правильной составляющей его существования. Единственным, что имело смысл. Вот почему смотреть на Рен было опасно. Ему следовало прекратить. Прекратить думать о ней. Он не мог позволить себе увлечься, стать слабым из-за чувств, которые не мог контролировать, из-за желания, от которого не мог избавиться. И из-за доверия, которое может быть предано. Джулиан прижал руку к тому месту, куда попала стрела капитана Ройса. Железо защитило его тело, но разум… все еще не мог осознать предательство. Границы, которые определяли его жизнь, безвозвратно стерлись. Пограничная стена обозначала нечто большее, чем барьер между его Домом и остальными Владениями. Она разделяла друзей и врагов. По крайней мере, он так думал. Теперь предполагаемый враг стал его единственным другом, а предполагаемые друзья пытались его убить. Рен перевернулась, и ее светлые волосы заблестели в мерцающем свете костра. Пламя делало призрачные черты ее лица более теплыми, придавало коже цвета слоновой кости румянец, а ледяным волосам – золотистость. Из-за погружения в источник черные круги вокруг глаз Рен почти стерлись, что придавало ей более человеческий вид. Более… нормальный. Странно, но это показалось Джулиану отталкивающим. Выбивало его из колеи сильнее, чем ее костяная броня и бесцветные глаза. На самом деле он пришел к выводу, что хотел видеть на Рен атрибуты костолома. Это успокаивало. Он желал видеть ее свирепость, а не мягкость, свидетелем которой становился. Но все же он продолжал смотреть на Рен. Либо это, либо позволить себе погрузиться в менее приятные мысли. Джулиан снова потер грудь. Пусть боль притупилась, но он не мог позволить себе ее забыть. Он надавил сильнее, пробуждая нервы, делая боль острее. Это отрезвляло. И вслед за волной ясности возник вопрос, на который он не мог ответить. Почему? Все, что он сказал Рен, вполне могло оказаться правдой. Джулиан привык, что ему завидуют, ведь он был одним из немногих оставшихся в живых кузнецов, могущественных и важных. Для кого-то столь амбициозного, как капитан Ройс, Джулиан определенно мог бы стать помехой. Похищение принца стало прекрасным примером. Джулиана послали «убедиться, что все прошло гладко», а значит, компетентность Ройса ставили под сомнение, намекали, что ему самому не справиться. Так что да, этот мужчина вполне мог воспользоваться возможностью избавиться от Джулиана… и все же подобное объяснение казалось слишком простым. Чересчур лаконичным. Но что насчет другого варианта? Такого просто не могло быть. Он ничем не мешал регенту. Даже наоборот – делал все, о чем просил его этот человек. Всю свою жизнь. Даже вещи, которые ненавидел. Вещи, о которых после беспрестанно сожалел. Джулиан теребил перчатку, кожа под которой стала влажной и липкой, но, даже несмотря на то что Рен спала, кузнец отказывался ее снимать. Ему самому было неприятно на это смотреть. По крайней мере, на том поле боя Рен коснулась его правой, здоровой руки. Иначе он бы отстранился и испортил момент. Джулиан вздохнул, натянул перчатку повыше и опустил руку. Нет, регент не мог приказать его убить. Потому что, будь это так, нити, скреплявшие жизнь Джулиана, начали бы рваться, а они и так уже были туго натянуты. Один развязанный узелок, и все развалилось бы на части. Поэтому Джулиан сделал то, что делал всегда. С еще большей решимостью выпрямил спину. Собрался с силами. Но потом кузнец взглянул на Рен, и ему расхотелось быть сильным. Ему захотелось сдаться. Отпустить. Распутать нити. Даже всего лишь на мгновение.