И подлинной любви к человеку Должны быть основаны Все поиски истины Она понятия не имела, откуда эти строки или когда он умер, но, по крайней мере, он существовал на самом деле. Теперь, увидев это надгробие, она преисполнилась еще большей решимости найти на кладбище упоминание о Райтах. Что-то должно быть. Но, пока она искала, вглядываясь в каждое полустертое имя и выцветшую эпитафию в слабом, пасмурном свете зимнего утра, становилось все холоднее и холоднее, и вскоре Мэлори поняла, что уже слишком давно бродит по кладбищу, оставив Фрэнни в безлюдном доме. На обратном пути она заметила плющ, который увивал стену кладбища и свисал с куста боярышника в углу. Она потянула одну плеть, следом оторвались еще несколько, осыпав снегом ее лицо и руки, и в результате у Мэлори оказалась целая охапка плюща. Можно повесить его в доме. Пока она запихивала плющ в хозяйственную сумку, из него вывалился камешек. Кусочек песчаника, блестящий, гладко-серый с одной стороны и грубый, песочного цвета – с другой. Он напомнил Мэлори Дом на Болотах. Она пробиралась по снегу так быстро, как только могла, по дороге ей попался только одинокий пешеход – старик, который кивнул ей изпод кепки, – и один фургон проехал мимо. Удивительно, какая пустота. Когда она была моложе, в такой снежный зимний день на улице было бы полно детей, играли бы в снежки. В окне лавки горел желтый свет, и Мэлори замедлила шаг. – Утро доброе, – сказала девушка-продавщица, когда Мэлори зашла; она сразу почувствовала, что о ней узнали в деревне и уже успели обсудить. – Что для вас? Вы сегодня без малышки? Доброе утро. Она играет в снегу. Я просто хотела вас поблагодарить за дрова, которые ваш отец оставил вчера возле дома. Очень любезно. Девушка оторвалась от бухгалтерской книги с озадаченным видом. – Дрова? Я думала, он их повезет вместе с индейкой. – Да? Интересно… – Кто-то за вами приглядывает, как ни крути. Как снег-то валит, а? Говорят, сурово будет в этот раз. – Правда? Можно, я вас кое о чем спрошу? Я думала, может быть, вы или ваша семья знали мальчика по имени Гарри Скиннер? – Не припомню. А что? – Я думала – просто пришло в голову, – он мог иметь какое-то отношение к дому. – Что, к Дому на Болотах? Может, и так, наверное. Спрошу у папки. Мэлори вздохнула. Имя здесь никому не известно, и на кладбище не было Скиннеров. Фотография, наверное, не имеет к отцу никакого отношения. Так с чего вдруг он захотел, чтобы она досталась Мэлори? Что-то она упускала вроде имени, которое не можешь нашарить в глубине мозга. Чем больше пытаешься его ухватить, тем глубже оно проваливается во мрак. – И… Мне интересно узнать, что за люди жили в доме. Место там странное, вот правда. Я только знаю, что, когда я была маленькая, он уже стоял пустой и заколоченный. Мы друг друга на слабо подначивали дойти до конца проулка, но внутрь никто ни разу не зашел. Смешно, да? Просто дом же. Родители нам никогда не говорили, что с ним не так, просто – плохой дом, и все. Но теперь-то он, уверена, хороший, – добавила она, увидев, как нахмурилась Мэлори. – Вам точно ничего не нужно? – Возьму газету, – ответила Мэлори, беря сегодняшнюю газету. Она быстро подсчитала в уме. У нее осталось всего несколько шиллингов, а мог понадобиться бензин. – И эти… – Она поставила на прилавок две банки томатного супа. – Я тут подумала, – добавила она. – Где все дети? – А, они ходят кататься на санках в Чертову Дыру. – Чертову Дыру? Девушка пожала плечами. – Старая тропинка из деревни. Про нее есть какая-то давняя история. Говорят, она никогда не намокает, потому что там было совершено преступление. Но снегу там полно. Мы всегда там катались, когда снег шел. По дороге домой Мэлори разглядела заголовок местной газеты: «В снегу найдено тело рыбака». Она прибавила шагу, ей не терпелось зайти в дом. 13 Я видела, как она шла из деревни, и поняла, что она что-то вызнала, поняла, что она искала. Ей нужны были свидетельства. Доказательства. Факты. Как будто все ей так и выдадут, чтобы рядком разложила и все сошлось. Но так просто не бывает. Могилы не здесь. Кости стали прахом. Не могилы рассказывают историю, историю жизни. Ее отыскать куда сложнее, но, если знаешь, где искать, можно и найти. Она себя явит. Все по-прежнему здесь, если только ты готов увидеть. В осыпающейся стене, в царапине на балке, в звуке шагов на лестнице. Но большинство-то не видит, где им. 14 Снежная девушка Они пообедали банкой томатного супа, который Мэлори купила в лавке, разогрев его, и поджарили наполовину зачерствевший хлеб. Плющ грудой лежал у задней двери. Мэлори снова вышла следом за дочерью во двор, посмотреть на снеговика. Небо так не прояснилось, солнце не вышло, но белое покрывало, застилавшее лужайку и деревья, отражало ей в глаза тусклый отблеск. У задней двери рос большой куст розмарина, осыпанный белым. Старый, одеревеневший, но еще живой, ветки покрыты тысячами острых темно-зеленых иголочек. Мэлори нагнулась, сорвала пару веточек, и глубокий сладкий запах наполнил ее обоняние. Розмарин – это для памяти. – Мама! Фрэнни стояла посреди лужайки, как злобный эльф, рядом с девушкой из снега. Она слепила молодую женщину с волосами из опавших листьев и глазами из угольков, в длинном снежном платье. – Здорово, – сказала Мэлори. – Что тебя на это натолкнуло, зайка? Фрэнни нахмурилась. – Не знаю. Просто в голову пришло. Мэлори обняла ее. – Что ж, это очень необычно. Стоя посреди двора, она словно вернулась в прошлую ночь, когда смотрела в окно. Было темно, падал снег, кто-то смотрел на нее. Та фигура – фигура девушки в белом. – Перестань меня давить, мам, больно. – Прости. – Когда ты поставишь нам елку? Завтра уже сочельник. Нужна елка, чтобы класть под нее подарки. – Елка? Господи, она забыла. И нужно завернуть в бумагу подарки, которые она запихала в машину, – все подарки, которые Тони расточительно купил своему единственному ребенку. Она задумалась, материт он ее сейчас или вздохнул с облегчением, что избавился от них. По крайней мере, от нее. – Ты обещала. Обещала. Я срублю елочку. Их тут полно. – Она понятия не имела, как рубить деревья. И чем, если на то пошло? – Ты мне поможешь? – Я замерзла. – Фрэнни повернула к дому, глядя в землю. Мэлори снова ее подвела. Она ощутила прилив ни на кого не направленной злости, но подавила его. Это же Рождество – надо постараться. Фрэнни она отправила в дом, Ларри поплелся следом. По левую сторону двора стоял разваливающийся сарай, выкрашенный облупившейся коричневой краской. Дверь покосилась, но заперта не была, и Мэлори удалось ее открыть. Внутри в тусклом зимнем свете она поначалу увидела только паутину и ряды горшков. Наверное, сарай принадлежал садовнику. В голове у нее отец вышел из своего обожаемого сарая в подстриженный аккуратный прямоугольник сада в Норидже, бывшего их гордостью и радостью. Посмотрел вверх и рухнул на газон. Голос матери, которая позвонила ей в ее лондонское жилье, звучал неуверенно и тихо. Похороны были пыткой. Тони поехал с ней, уравновешивал ее своей уверенностью. Она прижималась к нему и ощущала немилосердное облегчение от того, что теперь у нее есть он, что ее место больше не там. Мать позволила Тони подержать себя за руку и смотрела на него с такой искательной благодарностью, что Мэлори была рада, что выкрутилась. Даже ее мать предпочитала, чтобы ее утешал Тони, а не собственная дочь. Если мать не лгала, отец хотел ей что-то сказать. Она всматривалась в сарай, словно могла увидеть его в полумраке, склонившегося, как всегда, над какой-то работой. Если бы только она сейчас могла с ним поговорить. Если бы она была дочерью получше. Вот, снова, чернильная темнота за глазами. Если ей позволить, она разольется по всему черепу, просочится в мозг, затопит все ее существо, как было после рождения Фрэнни, пока не станет такой тяжестью, что Мэлори не сможет пошевелиться. Тони как-то, придя с работы, нашел ее с нечищеными зубами, в ночной рубашке – она спала, а обделавшийся ребенок плакал, но не мог ее разбудить. Мэлори быстро заморгала. Надо сосредоточиться на том, что сейчас, на Рождестве. Пока ее глаза привыкали к сумраку внутри сарая, тень отца испарилась. Она начала различать очертания инструментов, висевших на задней стене. Пара лопат, грабли, какие-то большие ножницы – секаторы, – несколько совков и что-то, названия чего она не знала: длинная рукоятка и металлическая головка-полумесяц. И, самое приятное, топор. Она представить не могла, как с ним обращаться, что уж говорить про то, чтобы срубить дерево, но делать нечего, придется. Выяснилось, что это невероятное удовольствие. Топор был тяжелым, его трудно было удержать руками в перчатках, и, когда она в первый раз попыталась замахнуться на подходящую с виду сосенку у края двора, у нее получилось только слегка царапнуть ствол, а топор едва не упал ей на сапоги. Но потом она поупражнялась, несколько раз махнула им взадвперед. На третий раз она направила топор под прямым углом в ствол, он вошел в дерево и застрял там. Пришлось повозиться, вытаскивая его, но, когда получилось, первый надрез был уже сделан, а дальше пошло легче. Когда дерево упало, Мэлори пришлось отпрыгнуть в сторону. Оно обдало ее лицо снегом, но она улыбалась, чувствуя на языке снежинки, с удовольствием осознавая боль в плечах. – Ты правда это сделала. Фрэнни следила за ней с порога задней двери. Мэлори почувствовала детский прилив гордости. Она что-то сделала самостоятельно. Без Тони. Без родителей. Они обменялись быстрыми улыбками. Дочь подошла и принялась тянуть упавшее дерево в сторону дома. – Надо поставить ее в ведро, – сказала она, но Мэлори по-прежнему держала в руке топор. – Я только нарублю дров для камина, – отозвалась она. – Фрэнни, казалось, ждала. Просто оставь ее здесь. Я ее занесу, через минутку. Я недолго. Ритм замаха, свистящий звук разрубаемого дерева на стволе, который она использовала как колоду, пощипывание боли в руках – это затягивало. Отец, распростертый на газоне. Тук. Непроницаемое лицо матери. Тук. Тони, подумала она, которого не было рядом. Тук. Тук. Фрэнни, которую она не понимала. Тук. Она плохая мать. Мать-неудачница. Тук. Темная тень скользнула по краю ее поля зрения. Кто-то за ней наблюдал. Мэлори вскрикнула, топор выпал из ее руки, пробив клин в снегу возле ее сапога. Небо потемнело, единственным источником света было окно дома, один желтый квадратик. На другой стороне белой лужайки, за деревьями, возле домика неподвижно стояла старуха. Мэлори говорила вслух? Старуха ее слышала? – Здравствуйте! Голос Мэлори пресекся. Кто эта женщина? Надо сказать ей спасибо за дрова – наверное, это все-таки она их оставила.