Синьор с волдырями шумно вздыхает: – Над тобой хотя бы никто не будет смеяться. Я раздумываю. Не хочу снимать мою любимую футболку. – Не хочу снимать мою любимую футболку, – говорю. – Только на этот вечер, мы ее постираем, и завтра она будет красивая и чистая, – уговаривает синьора с татуировками. Ладно, так и быть. – Так и быть. Маска – это кусок красного картона, в котором синьора с татуировками провертела ножом две дырки. Вышло не особо красиво, но все лучше, чем ничего. Когда темнеет, мы садимся в синюю раздолбанную машину. На этот раз я сижу позади. Приезжаем на набережную, и – они были правы – там полно народу. Многие в масках, а кто-то в купальниках. Парад начался, проезжают повозки из папье-маше. Громко играет музыка, люди танцуют, пахнет пончиками и рисовыми блинчиками. Все веселятся, кроме синьора с волдырями от комаров на руках и синьоры с татуировками. Они не смеются и все время оглядываются. – Пошли отсюда, – орет синьор с волдырями: музыка слишком громкая, и ничего не слышно. Хватает меня за руку и тащит к площадке над морем. Синьора с татуировками идет следом. Мы останавливаемся у скамейки. – Видишь там киоск с мороженым? – спрашивает искусанный комарами синьор, указывая на фургончик: над ним навес в зеленую и желтую полоску, а рядом – столики. – Купи себе рожок сливочного. – Он шарит в карманах джинсовых шортов и дает мне тысячу лир. – А вы не хотите мороженого? – спрашиваю я: папа говорит, что нужно всегда быть вежливым. – Мы не любим мороженое, – заявляет синьора с татуировками. По-моему, она ненормальная, эта синьора. – Мы тебя здесь подождем. – Она подталкивает меня вперед и садится на скамейку. Я никогда сам не ходил за мороженым. Хотя до киоска всего несколько метров, я себя чувствую взрослым. За тысячу лир мне дадут всего один шарик сливочного, я рассчитывал хотя бы на два. Жара такая, что, пока я жду, когда мне дадут салфетку, рожок размокает и мороженое капает на руку. Когда я оборачиваюсь к скамейке, там вместо синьора с волдырями и синьоры с татуировками сидят жених и невеста и целуются открытым ртом. Куда подевались эти двое? Не верится, что они оставили меня одного. Мама всегда говорит, что, если я потеряюсь в толпе, нужно оставаться на месте и никуда не уходить. По правде говоря, это не я потерялся. Потерялись они. Но я все равно сажусь на краешек скамейки, решив подождать, пока они вернутся и заберут меня. Люди рядом со мной все время меняются, а этих двоих нет как нет. Никто меня не замечает. Никто ни о чем не спрашивает. Будто я невидимка. На жаре платье принцессы колется, а картонная маска вся мокрая от пота. Лучше снять по крайней мере ее, не важно, если даже и увидят, что я мальчик в девчачьем платье. Я отхожу, только чтобы попить воды из фонтанчика. Пока пью, поднимаю голову и вижу синьора, который смотрит прямо на меня. Он причесан на косой пробор. На нем рубашка в синюю и зеленую клетку, с короткими рукавами. Очки и сандалии. Он одет, как мой папа. Он тоже папа двух дочек, ведет их за руку, купил им серпантин. С ними синьора со светлыми волосами, наверное мама. Синьор в очках увидел меня, он единственный, кто меня заметил за целый вечер. Но он ничего не говорит, просто смотрит на меня, и все. Кажется, я его не знаю. Может быть, он знает меня. Но потом он уходит прочь вместе со светловолосой синьорой и двумя девчонками. Время проходит, а я по-прежнему один. Что будет, когда праздник кончится? Куда я пойду ночевать? Мне страшно. Люди начинают расходиться по домам. Музыка становится тише, с тротуаров перед барами убирают столики. На земле много мусора, мальчишки пинают жестянку. Киоск с мороженым тоже сейчас закроется. Я не знаю, куда мне идти. Но вот замечаю, что синьор в очках возвращается. Идет прямо ко мне, на этот раз один. Подходит, берет меня за руку. Озирается, прежде чем идти дальше. Я ни о чем не спрашиваю, просто иду с ним. Мы проходим по набережной к полупустой парковке. Он достает из кармана маленький пульт, нажимает на кнопку, у машины загораются все четыре поворотника. Он открывает заднюю дверцу, помогает мне залезть. На сиденье до сих пор мотки серпантина, а еще кукла. Синьор в очках садится за руль, но мотор не включает. Протягивает руку и что-то берет из бардачка. Какой-то листок. Смотрит на него. Мне тоже видно: там мое лицо, не знаю, когда сделали эту фотографию. Я улыбаюсь, двух зубов не хватает, как и сейчас, но волосы подстрижены. Синьор в очках поворачивается ко мне. Снова смотрит в листок, потом снова на меня. Когда убеждается, что это именно я, откладывает листок и включает мотор. Под моей фотографией – номер телефона. Мы останавливаемся у телефона-автомата. По черному небу молнии. Синьор в очках выходит, не заглушая мотора, берет с собой листок с моим лицом. Вижу, как он в кабинке нажимает на кнопки, чтобы позвонить. По-моему, ему никто не ответил: он все время молчит, потом вешает трубку. Возвращается в машину. Закрывает дверцу, на меня не глядит. Смотрит вперед, положив руки на руль. И не двигается, только дышит. Не знаю, почему он так делает. Так мы сидим довольно долго, мотор по-прежнему работает. Начинается дождь. Наконец синьор в очках жмет на педаль газа, и мы трогаемся, медленно-медленно. Он включает дворники. Не знаю, куда он меня везет. Может, к себе домой, где синьора со светлыми волосами и красивые дочки. Здорово было бы с ними познакомиться, поиграть. Надеюсь, они не станут надо мной смеяться из-за платья принцессы. Но синьор в очках по-прежнему со мной не разговаривает. Ничего не говорит мне. Совсем ничего. 21 И снова Джербер сам прервал сеанс с Эвой. Он заметил, что девочка в состоянии транса испытывает нестерпимую боль. Будто кто-то или что-то внутри нее пытается ее подавить, а она сопротивляется. Вторая личность? И снова он уехал, не попрощавшись с Майей. Правда, оставил для нее томик о Чимабуэ, положил на самом виду, на кухонный стол. Поскольку писать на старинных книгах – святотатство, он не сделал никакой надписи, даже записку не вложил. Был уверен к тому же, что синьора Ваннини прочла бы первая, и не хотел ставить девушку в неловкое положение. Опять за рулем «дефендера» он ехал по полям Кьянти под небом, затянутым черными тучами, и пытался осмыслить то, что выяснилось во время едва завершившегося сеанса гипноза. Воображаемый друг Эвы ввел нового персонажа в свой рассказ. Синьор в очках выглядит безобидно, этаким добродушным отцом семейства. И это Джербера потрясло. Еще и потому, что дети, описывая источник своих страхов, скорее вообразят монстра, нежели обычного человека. Этот человек вызывал беспокойство именно потому, что казался безобидным. Хотя пока он не совершил никакого насилия, в его действиях уже угадывалось недоброе намерение. Психолог был убежден, что Эва, как и маленький герой ее рассказа, не в состоянии уловить угрожающую двусмысленность, которая кроется порой в самом обычном поведении. В том, что синьор в очках узнал мальчика во время летнего карнавала и, никому ничего не сказав, отвез домой семью и вернулся, чтобы забрать его, было нечто извращенное, непостижимое для ребенка. Психологу снова пришлось задаться вопросом – откуда взялся такой подробный отчет о событиях. Ведь, хотя рассказ и не был доподлинным, он казался правдоподобным настолько, что Джербер снова колебался. Поэтому, подъезжая к Флоренции, он уже знал, куда направится на поиски совпадений. Хотя визит, который он собирался нанести, не будет легким. На улицу Чиматори можно попасть только пешком. Если заходить со стороны палаццо Ринуччини, по дороге встретится продавец требухи и в ноздри ударит запах бульона для лампредотто[4]. Хотя в данный момент на город обрушился ливень, скрадывающий все ароматы. Эта улица была известна магазинами с давней историей. Джербер остановился перед одним из них, пытаясь укрыться в подворотне. Спастись от дождя не удавалось: вода струилась по лицу, по плащу «Бёрберри». Сквозь плотную завесу капель едва можно было разглядеть магазин тканей, семейное предприятие, основанное в пятидесятые годы и не менявшееся с течением времени. Неоновая вывеска: имя владельца и год основания. Витрины с латунными рамами, освещенные маленькими бра. За одной из витрин можно было различить мужчину в темном пиджаке и красном галстуке, он стоял за длинным деревянным прилавком. Уложенные стопками за его спиной отрезы тканей разной выделки и расцветки составляли гармоничную мозаику. Последняя клиентка ушла около семи. Вывеска погасла, за ней и свет внутри магазина. Прежде чем владелец вышел, чтобы опустить рольставни, Джербер покинул свое убежище и направился ко входу. Когда он вошел, над дверью зазвонил колокольчик. Мужчина в темном пиджаке и красном галстуке сворачивал остаток шерстяной ткани и хотел было уже заявить, что магазин закрыт, как вдруг осекся. Пьетро Дзанусси почти мгновенно узнал тезку, товарища по детским играм, с которого капало на пол его магазина и которого он, Пьетро Дзанусси, не видел долгие годы. Лицо его тотчас же окаменело. – Как поживаешь? – спросил Джербер, сразу давая понять, что он пришел как друг. – Что тебе здесь нужно? – огрызнулся хозяин. Если не считать преждевременно поседевших висков и нескольких лишних килограммов, тот все еще был похож на мальчишку, с которым Пьетро делил неизбывные, полные забав дни бесконечного, казалось бы, лета. – Это нормально, что ты все еще злишься на меня, – поспешил он сказать в знак примирения. – И я был бы в ярости, если бы у меня был младший брат, и с ним приключилось бы то же, что с Дзено. – В том-то все и дело, – отозвался Дзанусси. – Мы не знаем, что с ним приключилось. – Я не думал, что все так обернется. По правде говоря, полагал, что рано или поздно дело раскроют. – Если бы он умер, мы бы со временем свыклись с этим, обрели душевный покой, – согласился Пьетро Дзанусси. – Вместо того мне пришлось наблюдать, как мои родители день за днем изводят себя в надежде хоть что-нибудь разузнать. – Это было нелегко, – заметил Джербер. – Еще бы, – сказал Дзанусси ледяным тоном и огляделся вокруг. – Этот магазин кормил семью два поколения – деда и отца. После случившегося в Порто-Эрколе клиенты перестали приходить. Никто не отваживался взглянуть в глаза моим родным, люди не знали, что сказать. Об умерших имеются обиходные фразы, можно выйти из положения, сказав какую-то банальность из множества тех, что приходят на память в подобных случаях, а в конечном итоге обозначают одно: «к счастью, это случилось с тобой, не со мной». Но нет никакого списка фраз о пятилетнем ребенке, который исчез. – И правда, нет, – согласился психолог.