– Я не знал, что делать, куда идти. – Ты, по крайней мере, попытался, – утешил его Джербер. Он даже, наверное, завидовал кузену, которому удалось стереть из памяти все следы того сквернейшего дня. – Зря я притащил тебя сюда, прости. – Но причина была достойная, – пытался подбодрить его Ишио. – Меня иногда заносит, – признался Пьетро. И это была правда. – Не знаю, с чего это я все забыл, – снова стал оправдываться кузен. – К примеру, по телефону ты упомянул Сатурно, моего старого пуделя. Я никак не мог припомнить пса. А ведь был к нему очень привязан… – Летом девяносто седьмого твои родители отправили тебя к нам, чтобы я помог тебе развеяться: ты очень переживал из-за смерти твоей собаки. Значит, я преуспел, – улыбнулся Пьетро. – Именно. – Кузен задумался. – Ты, случайно, не помнишь, как умер пес? – Нет, – сказал Джербер. – Но, может быть, мне лучше этого и не знать, ты не находишь? Ишио вздохнул и устремил взгляд на густые заросли бирючины. – Но одно я запомнил крепко, – заявил он. – Мы называли это место «сад оставленных надежд». – Да, если мяч попадал в кусты, не было никакой возможности его найти, – припомнил Пьетро. – Бог знает, сколько их тут, навсегда пропавших. – Кузен помрачнел при мысли об этих мячах, с которыми уже не сможет играть ни один ребенок. При ближайшем рассмотрении сад оставленных надежд – идеальное место для исчезновения Дзено. Поэтому после случившегося его перестали так называть. Они распрощались. На этот раз обнялись наспех, и Пьетро Джербер не стал дожидаться, пока Ишио поедет вдоль скопления особнячков, все еще по-зимнему необитаемых. Он отвернулся и пошел закрывать дом. Он хотел справиться побыстрее, не желая, чтобы в этом пустынном месте его застигла темнота. Детский смех застрял в этих комнатах, звенел в тишине, притворяясь сквозняком. Шелестели шаги синьора Б., отпечаток, оставленный его неупокоенной душой. Витал дух матери, которой Пьетро никогда не знал, разлитый по множеству флакончиков с духами. В углу гостиной стоял старый транзисторный приемник, с помощью которого он и его дружки пытались вступить в контакт с Дзено, вслушивались в помехи на средних частотах, пытаясь уловить послание из потустороннего мира. Джербер отогнал от себя это зловещее воспоминание. Но именно когда он смотрел на радиоприемник, кто-то засвистел. Восковой человечек вернулся. Я схожу с ума, сказал себе Пьетро, теряю контроль над собой. Свист слышится из мира мертвых. Джербер огляделся в растерянности, ожидая нового сигнала из другого измерения. В кармане завизжал сотовый. Ничего необычного не было в телефонном звонке, но все-таки он застал Пьетро врасплох. И был реален. Джербер вынул смартфон, попытался успокоиться, прежде чем отвечать. На дисплее высветился неизвестный номер. 27 – Я – Беатриче Онельи Кателани, – представилась женщина: похоже, она звонила издалека. Джербер вспомнил, что мать Эвы в круизе, по пути на Барбадос. – Добрый вечер, – проговорил он неуверенно: кто знает, ночь там у нее или день. – Я получила сообщение от Майи, она пишет, что вы хотели со мной поговорить, – заявила женщина безупречно вежливым тоном. – Меня беспокоит ваша дочь, – тут же выпалил Джербер. – Я вас не слышу, – пожаловалась собеседница. В этой зоне Порто-Эрколе связь часто прерывалась. Джербер, однако, не хотел откладывать разговор. Он перешел в другую комнату в надежде, что смартфон будет лучше ловить. – Я говорю, что ваша дочь мне внушает тревогу: в десять лет у нее уже наблюдается опасный отрыв от окружающего, и положение может ухудшиться. – Эва всегда была такой, – возразила Беатриче. – Никогда не выказывала особой эмпатии. Не припомню, чтобы она была к кому-то привязана. – Вы не задумывались о причине? – Миллионы раз. Но и со мной у нее никогда не возникало настоящей эмоциональной связи. – С отцом тоже? Женщина не ответила. – Не хочу встревать не в свое дело, но мне важно знать, заметила ли Эва угасание любви, которое привело к вашему разводу. – Мы с отцом Эвы никогда не любили друг друга по-настоящему, – уточнила Беатриче. – Между нами никогда не было ни привязанности, ни взаимопонимания. Поэтому не знаю, каким образом наш разрыв мог расстроить Эву. Грубо, по-деловому, отметил психолог. Хочешь узнать ребенка – узнай хорошенько его семью. Прав был синьор Б. – Мне жаль, доктор, но если вы представили себе модель образцовой семьи, нам до такого идеала очень и очень далеко, – добавила женщина. – То, что вы оба исчезли из жизни Эвы, – ненормально, – высказался Джербер. Он не хотел, чтобы это прозвучало упреком – просто констатировал факт. – И то, что она растет в загородном доме, в полной изоляции, делу не поможет. Беатриче издала короткий смешок: – Вы действительно думаете, что оставить ее одну было моим решением? На самом деле так он и полагал. – Отец Эвы в один прекрасный день исчез без следа, но я была рядом столько, сколько смогла, – заверила его мать девочки. – Однако моя дочь по своей воле удалила меня. Ваннини утверждала обратное. Но Джербер не стал озвучивать мнение домоправительницы. – Как такое возможно, чтобы Эва исключила вас из своей жизни? – спросил он; доводы матери ему казались невероятными. – Вы считаете, что проблема Эвы только в агорафобии? – спросила та вместо ответа. – Годовалая, она просыпалась каждую ночь, кричала, плакала, и ее было никак не утешить. – Pavor nocturnes, или ночной страх, подобная разновидность сомнамбулизма часто встречается у детей такого возраста, – возразил Джербер, не вдаваясь в подробности по поводу данного типа парасомнии. – Вот и врачи нас тоже уверяли, но они говорили также, что приступы длятся самое большее тридцать минут: те, при которых присутствовала я, не заканчивались до самой зари, когда Эва, обессиленная, засыпала в моих объятиях… Что-то пугало ее во сне. По тону Беатриче Джербер догадался, что это только начало. – Эва не говорила до пяти лет, но в четыре года уже умела писать. Представляете? Исписывала лист за листом именами и фамилиями. Незнакомые женщины и мужчины, которых она нигде не могла встретить. Даже нет уверенности, что они существуют. Но откуда она брала все эти списки? Психолог тоже не мог себе этого объяснить, ему и верилось с трудом. Но не мог отрицать, что тревога его возрастает. – Возможно, вы заметили, как искусно Эва рисует портреты. – Заметил, – признал Джербер, вспомнив рисунок, на котором они с Майей держались за руки. – Однажды Эва нарисовала портрет и показала нам с отцом. Вот почему мой бывший муж больше не хотел и слышать о дочери. – Не понимаю, – сказал Джербер. – Это был портрет сестренки, которую муж потерял, когда был маленьким. Только вот Эва ее никогда не видела, даже на фотографии. Психолог не был расположен верить в такую чудовищную небылицу. Беатриче Онельи Кателани по его молчанию догадалась об этом. – Если вернуться к вашему вопросу – как возможно такое, чтобы моя дочь по собственной воле удалила меня, я могу вам сказать с чистой совестью, что Эва прекрасно обходится без меня и без своего отца. Да и в вас не нуждается, доктор Джербер. Поскольку с самого своего появления на свет она окружена совсем другими персонами. Слово «персоны» чуть не рассмешило доктора, но он сдержался. – Стало быть, я должен сделать вывод, что и эта история с воображаемым другом… – Да, – перебила его женщина. – Поэтому, доктор, я не вернусь в Сан-Джиминьяно, пока все не закончится. Он говорит, что покажется, когда настанет нужный момент. – Это смешно, – вырвалось у Джербера. Тем временем тени завладели домом в Порто-Эрколе, и ветер с моря сотрясал ставни. Вилла его детства была наихудшим местом, чтобы выслушивать подобные речи. Но он не позволит себя переубедить. – Простите, но я не готов вам верить, – резко отозвался он. – Тогда спросите у Майи… При чем тут финская девушка? – С какой стати студентка, изучающая искусство, заставит меня изменить мнение?