В рассказе Эвы часто встречались слишком живые подробности, слишком реальные ситуации. Они должны были подчеркнуть достоверность истории, но также и запутать слушателя. Таким утонченным умением девочка никак не могла обладать. Джербера поразил последний, краткий фрагмент истории воображаемого дружка. В очередной раз реализм повествования ставит под вопрос убежденность в том, что это плод Эвиной фантазии. Показалось бы невероятным, если бы ей удалось в совершенстве описать действие наркотика, растворенного в воде, которой синьор в очках поил маленького узника, – но Эва проделала это неосмысленно и наивно, как сам ребенок поведал бы о своих ощущениях. Ни словом не обмолвившись о наркотике. Только взрослый мог бы постичь двойной смысл ее речей. Но Джербер уже привык мучиться сомнениями. …Он говорит, что осталось мало времени. Он говорит, что скоро все кончится… Рассказ воображаемого мальчика не прояснил смысла такого пророчества. Оставалось непонятным, кончается ли время для героя истории или для тех, кто через Эву постигает ее. До того как их прервали, девочка впервые заговорила об отце. Ей вроде было приятно вспоминать о родителе. …Он говорил, что я – его королева… Но потом открылась новая, ужасная глава. …синьор в очках что-то пишет на серой стене синей ручкой. Какое-то слово… Джербер был уверен: он близок к открытию. Очень близок. Откуда явилось такое ощущение, он сам не знал. Тем временем перед ним вставала непростая дилемма: единственное доказательство того, что Эва лжет, скрыто под мириадами издевательски ухмыляющихся белых цветочков. Когда поклеили эти проклятые обои? После рождения Эвы? Обои с маргаритками настолько вытерлись и пожелтели, что им, похоже, гораздо больше десяти лет. Знать, что разгадка кроется под несколькими миллиметрами бумаги, было нестерпимо. Если Эва до сих пор говорила правду, где-то на стенах этой комнаты осталось слово, которого она наверняка не знает. Знает только ее дружок. Пока Пьетро Джербер бился над очередной загадкой, сотовый телефон в его кармане завибрировал, оповещая о том, что пришло сообщение. Психолог вынул телефон и прочел на дисплее: Ты был прав. Он объявился снова. Сообщение пришло от старшего брата Дзено Дзанусси. 31 Тот принял Джербера в своей крошечной квартирке. День был в самом разгаре, а Пьетро Дзанусси все еще не снял пижаму. Кроме того, был взбудоражен. – Проходи, извини за беспорядок, – пригласил он. Джербер огляделся. Никакого беспорядка, не за что извиняться – разве только неприбранная постель. Но воздух был спертый. Приятель поспешил открыть ставни, впуская матовый дневной свет и немного свежего ветерка. – И прости, что так поздно сообщил тебе, – добавил Дзанусси, оправдываясь. – Я так всполошился, что не мог заснуть до зари, а потом отрубился напрочь. Но, как только проснулся, сразу написал тебе эсэмэс. – Так что же стряслось? – спросил Джербер, сразу приступая к делу. Пьетро Дзанусси усадил его на стул перед письменным столом. – Похоже, твоя идея сработала. – Он указал на монитор компьютера, где была уже открыта страница сайта, посвященного Дзено, с перечнем лиц, видевших мальчика. – Когда мы добавили карнавал, проходивший двадцать пять лет назад, что-то сдвинулось с места. – Он был взволнован, даже потрясен случившимся. – Молчун оставил послание на автоответчике? – Джербер был уверен, что новость пришла по телефону. – На этот раз он сделал гораздо больше, – ответил Дзанусси. Он отошел от стола, уселся на кровать, положив руки на колени, ссутулившись и устремив взгляд в пустоту. – Ночью в магазине сработала сигнализация. Такое бывает, если отключают электричество. На город, вспомнил Джербер, обрушилась такая сильная гроза, что он и сам глаз не мог сомкнуть. – Хоть я и знал, что волноваться незачем, все-таки спустился проверить. Но, поскольку сигнал автоматически поступает в частное охранное предприятие, пришлось дожидаться ночного дежурного, потом писать заявление о том, что имела место ложная тревога… Все вместе заняло по меньшей мере полчаса. Психолог понял, что Пьетро Дзанусси понесло. Оставалось надеяться, что невнятный поток информации истощится и приятель перейдет к делу. – Когда я поднялся в квартиру, входная дверь была открыта. – Ты уверен? Дзанусси кивнул. – На косяке я видел следы, дверь взломали отверткой или другим заостренным инструментом. Вот что так его потрясло, подумал Джербер. – А еще остались мокрые следы на полу, – продолжал Дзанусси, указывая на отпечатки: те еще были заметны, хотя дождевая вода и высохла. – Почему ты решил, что это не был вор? – Это не был вор, – с полной уверенностью подтвердил Дзанусси. – Он ничего не взял, я проверил. – Так-таки ничего? – переспросил психолог с некоторым скептицизмом. – Кошелек лежал на тумбочке. – Дзанусси показал где: тот так и лежал на своем месте. – Там было сто евро, он их не тронул. И на папины золотые часы не польстился. Старый «лонжин» на кожаном ремешке лежал на коленях маленькой гипсовой Мадонны. – Хотя у него было полно времени, чтобы осмотреться, открыть ящики, порыться в вещах, – гнул свое Дзанусси. – И ничего не пропало? – Джербер по-прежнему не верил до конца в эту историю. – Тот, кто вошел сюда ночью, только хотел предупредить. Если входил кто-то, замешанный в исчезновении Дзено, странно, что он не просмотрел лежащие на письменном столе папки, в которых Пьетро Дзанусси хранил материалы по делу пропавшего брата. Непрошеный гость наверняка видел на стене карту Арджентарио с флажками, отмечающими зоны поиска: возможно ли, чтобы он устоял перед искушением разузнать, не появились ли в деле какие-то факты, его касающиеся? Пьетро Дзанусси мог ошибаться. В конце концов, у него были все признаки субъекта, подверженного паранойе. Он одинок, одержим тем, что случилось двадцать пять лет назад, полон злости. Но Джербера сейчас волновала другая проблема. Если старый приятель прав, какой вывод для него лично следует из этого эпизода? Что Эва, описывая приключения Дзено во время летнего карнавала, говорила правду? Или что было достаточно добавить фиктивное показание к перечню на сайте интернета, чтобы пробудить чей-то интерес? Хотя мысль о призраке все еще носилась в воздухе, гипотеза о реальном похитителе становилась все конкретнее. Десятилетняя девочка, подумал Джербер, невольно привела в действие механизм, застопорившийся двадцать пять лет назад. – Как прошла игра в свечечки? – спросил Пьетро Дзанусси, которого Джербер посвятил в план собрать старых друзей в Порто-Эрколе. Тот огорченно покачал головой, не уточняя, что задумка провалилась из-за слабой памяти кузена Ишио, несговорчивости Данте, упрямства Этторе, нетерпимости Карлетто, вызывающего поведения Деборы и безответственности Джованноне. – Жаль, – отметил старший брат Дзено. Они немного помолчали, потом приятель вдруг будто очнулся. – И вот еще что, – сказал он. – Чуть не забыл… Джербер увидел, как он берет отцовский «лонжин» с колен Мадонны. – Каждый вечер перед сном я завожу часы. Сегодня утром хотел надеть их на руку, но сразу заметил странную вещь. – Он показал Джерберу циферблат, чтобы тот убедился сам. – Часы остановились в три часа двадцать три минуты. – Следующих суток, – уточнил Дзанусси, показывая на маленький кружок, где обозначалась дата. – Может быть, ты вчера вечером неверно установил дату и время? – Исключено, – заверил он. – Кто-то намеренно изменил день и час. Можно было найти тысячу объяснений этой небольшой аномалии. Но без какой-то особой причины Джерберу пришли на ум слова, сказанные Эвой перед последним сеансом. Эти две фразы девочка произнесла от лица воображаемого друга. …Он говорит, что осталось мало времени. Он говорит, что скоро все кончится… Стрелки указывали на будущее, что пробудило в Джербере иррациональный страх. Он почувствовал, что должен срочно вернуться в имение близ Сан-Джиминьяно и выслушать конец истории о синьоре в очках.