– Как это – «приснилось»? – За семь лет ни одного звонка, – продолжал Джербер, глаз не сводя с аппарата на столе. – А теперь снова. Майя покачала головой, даже не пытаясь понять. Потом зевнула и повернулась. – Пойду пописаю, и ляжем обратно в постель. – Я отвечать не собираюсь. – Джербер указал на смартфон. Девушка остановилась, перевела взгляд на стол, где лежал аппарат. – Отвечать на что? – изумилась она. Из ее тона Джербер уловил, что Майя не слышит того, что слышит он. И тогда все понял. Телефон звонил только у него в голове. В самом деле, как только эта мысль возникла, звуки прекратились. Девушка, обеспокоенная, подошла к нему: – Что происходит? Джербер стал подбирать правдоподобный ответ, который успокоил бы ее. – Дурной сон приснился, – только и придумал он. Майя пристально на него поглядела, но объяснение приняла. Взяла его за руку, намереваясь отвести в постель. Джербер позволил оттащить себя от стола, но бросил последний взгляд на смартфон. Если только он окончательно не сошел с ума, лишь один человек мог вложить этот звонок ему в голову. 52 Ранним утром он проводил Майю в аэропорт. По дороге никто из двоих не упомянул о том, что произошло ночью. Складывалось впечатление, будто Майя вообще обо всем забыла, только тревожилась, положила ли она в чемодан все нужное для поездки. Когда Майя стояла в очереди на посадку, Джербер торопливо поцеловал ее и уселся за руль «дефендера», чтобы поскорей вернуться во Флоренцию. Он направился прямиком в свой кабинет на мансардном этаже. Он должен был проверить одну теорию, и для этого существовал единственный способ: вызвать духи восковых человечков и вернуться туда, куда ему вовсе не хотелось возвращаться. В прошлое. Он открыл дверь в мансарду, где не бывал уже много дней. Обстановка, такая привычная после стольких лет, вдруг показалась чужой. Вопрос поразил его сразу же, стоило переступить порог. Что я здесь делаю? Движимый новым порывом, он прошел по коридору, не зажигая света, довольствуясь дневным, который просачивался сквозь закрытые ставни. Миновал дверь в кабинет синьора Б., даже не повернув головы. Переступив порог собственной комнаты, направился к креслу. Прежде чем расположиться в нем, вытащил из кармана принесенный с собой черный блокнот с записями по случаю Эвы. Джербер не поместил его в архив, как обычно делал. Может быть, потому, что продолжал держать этот случай в голове и в нем оставалось много неясного. Дело было не в девочке, для нее, к сожалению, он уже ничего не мог сделать. Во всяком случае, до той поры, как она повзрослеет и станет искать его. Он уселся на свое место, надеясь, что объятия родного кресла укрепят его дух. Кресло в самом деле обладало властью его успокаивать. В воздухе, кроме пыли, носился сладковатый запах погашенного камина. Джербер включил лампу рядом с собой, поправил очки и принялся листать блокнот. Если опустить части, касающиеся воображаемого рассказа Эвы, останется то, что он записал после встреч с Пьетро Дзанусси. В самом деле, он стал искать страницы, содержащие отчет о том, как брат Дзено пустил его в свою квартиру над магазином тканей и показал результаты расследования, которое вел в одиночку все эти двадцать пять лет. Особенно Джербера интересовало то место, где говорилось о молчуне: кто-то каждую годовщину исчезновения маленького Батигола чувствовал потребность позвонить по номеру, который родители указали на листовках с фотографией мальчика, надеясь получить какую-нибудь полезную информацию. Садистская традиция надоедливого незнакомца сохранялась долгие годы. Вот уже семь лет он больше не звонит. Джербер перечел последнюю запись, вспомнив также, как Пьетро Дзанусси объяснял тот факт, что таинственный абонент вдруг прервал ту единственную связь. Может быть, ежегодный звонок был своего рода тестом, попыткой установить, не станет ли кто-то снова искать его. Видя, что никто этого не делает, он в какой-то момент почувствовал себя в безопасности, убедился в том, что невидим и останется безнаказанным. И тогда прекратил звонить, раз навсегда. Но старый приятель закончил свою речь так: Или этот ублюдок сдох. После того, что случилось этой ночью, после призрачного звонка, последние слова приобретали новый смысл и совершенно иное значение. Пьетро Дзанусси был уверен, что похититель продолжал звонить, чтобы держать ситуацию под контролем. Может быть, так оно и было. А может быть, все было не так. Может быть, под молчанием скрывалась не угроза, а стыд. Невыносимое чувство вины. Может быть, звонил восковой человечек, сказал себе Джербер, вспомнив правило детской игры: кого запятнали, тот больше не вправе говорить. Может быть, он умирает от желания рассказать, но не в силах это сделать. Чтобы объявить о том, что ему известно, он ждет, пока кто-нибудь скажет: «Аримо». В какой-то миг Джерберу показалось, что он вот-вот раскроет тайну исчезновения Дзено. Но всякий раз, стоило приблизиться к ней, она отдалялась снова. Будто какая-то часть его существа отвергала правду. Ведь, по сути, достаточно было простого подсчета, чтобы ее обнаружить. Но это потребовало бы от него огромной жертвы и невыразимых страданий. Ведь вложить Джерберу в голову телефонный звонок мог только его отец. И к слову сказать, синьор Б. умер семь лет назад. 53 Импрунета – маленький городок в окрестностях Флоренции, на холмах за долиной Греве, где протекает одноименная река. Название его происходит от слова pineta, сосновый лес: в Средние века леса покрывали всю эту местность. Жители Флоренции по привычке добавили к этому слову артикль – так и возник топоним. Дом престарелых располагался в белом здании неподалеку от храма Святой Марии. Джербер давно собирался туда, но каждый раз находил предлог, чтобы отложить поездку. Дабы оправдаться в том, что ранее манкировал посещениями, он купил нарциссы и специально зашел в кондитерскую Робильо за подносиком молочного печенья. У входа в заведение он перехватил одну из работавших там монахинь и спросил, можно ли навестить постоялицу. На вопрос, является ли он родственником, Джербер чуть было не ответил утвердительно: ведь женщина, которую он искал, играла в его жизни роль, наиболее приближенную к материнской. Было немного за полдень, и в доме престарелых только что закончился обед. Джербера провели в общий зал, в данный момент пустой. Чуть позже сестра привела Аделе. По его подсчетам, бывшей домоправительнице на вилле в Порто-Эрколе чуть перевалило за семьдесят. Но она казалась меньше ростом, нежели ему помнилось. Или это я тогда был маленький, сказал себе Джербер. Женщина узнала его, заулыбалась, распахнула объятия. Джербер не отстранился, и его сразу же окутал запах туалетной воды, который ни с чем не спутаешь: в мальчишеские годы он действовал как бальзам, осушающий слезы из-за разбитых локтей и коленок, шишек и синяков. Объятия Аделе были надежным прибежищем в ту пору жизни, когда детские игры похожи на сражение, и вечерами каждый ребенок возвращается домой в лохмотьях и покрытый ранами, точно солдат, прошедший войну. – Пьетро, милый, сколько лет, сколько зим. Пойдем, присядем здесь. – Аделе взяла его за руки и повела к диванам перед выключенным телевизором. – Знаю-знаю: мне следовало приехать раньше, – повинился тот, протягивая ей цветы и угощение. – Главное, что сейчас ты здесь. В последнее время Пьетро часто думал о ней, особенно в связи с Дзено. – Как ты? Как жена, сынишка? У него не хватило духу рассказать о разводе, тем более о том, что Сильвия и Марко давно живут в Ливорно. – Отлично, – только и сказал он. – А Ишио? Ты с ним часто видишься? – Он живет в Милане, мы с ним перезваниваемся время от времени. – И он меня вспоминает? В последний раз кузен упомянул об Аделе, спросив, неужели она умерла. – Все время, – соврал Пьетро. Но и сам он раскаялся в том, что сравнил свою старую няню с синьорой Ваннини, отметив, что последняя, в белой блузке, джинсах и спортивных тапках, – более современная версия домоправительницы, в то время как она всего лишь прикидывалась таковой. Тем временем Аделе положила к себе на колени подносик с печеньем, сняла упаковку и тут же угостила Пьетро.