Тетки и матушка готовили по очереди. А я ходила на берег искать янтарь и мечтала увидеть дельфинов. Янтарь находила. Позже было еще одно море, куда более дикое и недружелюбное. Исландия. И лодчонка, показавшаяся мне слишком ненадежной. Борта. Соленые брызги. Ветер, пробивавший мою непродуваемую куртку, будто ее вовсе не было. И вереница касаток. Каменистые берега. Птицы. И огромные звери, выпрыгивавшие из воды то ли в игре, то ли в попытке поймать зазевавшуюся чайку. Старый капитан, наблюдавший за косатками, не скрывал охотничьего своего азарта… и эта их игра, все же игра, как я решила, искупала все неудобства разом. — …не всякая острога способна пробить его шкуру. Но если случается такое, то зверь уходит на глубину, и наше дело — не позволить ему сорваться. Порой он впадает в ярость, случается, что и лодки разбивает… — Хельги принял чашу, и пальцы наши, что непозволительно, соприкоснулись. Я удивилась тому, до чего горячи у него руки. — Зверь, госпожа Иоко, — он будто не заметил этого касания, — плоть от плоти морской… и всякий раз, когда получается добыть его, мы отдаем морю дары… Варварский обычай. Ловля китов запрещена в том мире, который остался для меня в прошлом. А в нынешнем этих гигантов добыть способны разве что такие безумцы, как тьеринги. — …он один способен прокормить всех тьерингов… мы тянем тело к Острову, и уже там, на мели, разделываем его. Мясо солим, вялим, складываем в ледники… его жир топим. Особенно хорош тот, который в голове. Свечи получаются ладные. Из шкуры зверя, если выделать, выходит одежа для лодок. Или вот еще куртку пошить можно, которую и стрела не возьмет, да… я семь раз выходил в море. И всякий раз возвращался с добычей. Я хороший хозяин. Уже совсем скоро дом наш поглотят волны. Ведьма умерла. А может, позабыла про остров… наши думают, что умерла. И ведьмы смертны. Он отставил чашу, что было нарушением ритуала. — В былые времена, сказывали, наши предки женщин силой брали, что есть, то есть… ходили на ваши берега… иных торговали… у рыбаков в деревнях и людно, и голодно, вот и выменивали, когда на остроги с крючками, на ножи ладные, а когда и на мясо морского зверя. Те-то плакали, понятно… дурная слава, но… — он развел руками, — сыновей-то хотелось… после уж Харольд Косматый не велел силой чтоб… умный кёниг был, да… сказал, что когда силой, то уж больно быстро уходят… ничего, мол, не держит. Вот и бегут на ведьмин зов. Ветер скатился по крыше, и черепица зазвенела. Закрутилась нить с бубенцами, будто желала рассказать свою собственную историю, раз уж мы решили говорить. И история эта была бы славной. — Мы и жемчуг добывали. И камень морской желтый. И дома наши были теплы. Мы приводили в них женщин и говорили: живите… Мы подносили им шкуры, и жемчуга, и золото, и шелка, и алые бусы… и шамани, старшая рода, брала их под свою опеку… Он пожевал кончик косы. А про чай забыли. Его еще оставалось с половину чаши, что было нарушением всех традиций и проявлением высшей степени неуважения, но… — И они жили. Смотрели. Искали того, кто придется по сердцу. А если какая желала, то после года мы отпускали ее… но не желали. Оставались. Рожали детей… десять лет, вот сколько им было отмерено… Извращенный способ самоубийства. С одной стороны. А с другой? Я ведь видела глазами Иоко многое… и сколько отмерено той же дочери рыбака в Веселом квартале, куда ее продадут, поскольку семья не способна прокормить, а юдзё… юдзё неплохо живут по местным меркам. Или в доме сурового мужа, безмолвной и бесправной? Знающей лишь работу, и ничего кроме… Или в доме отца, что однажды избавился от докуки, а она вернулась вдруг… да будь хоть трижды невинна, не поверят соседи. Оплюют. Обвинят во всех грехах. Сама в море утопишься, без всяких проклятий. — Кёниг Харгар велел нам уйти с Острова… волны давно поднимались выше и выше… сперва они забрали Вересковые поля, при которых ставили корабельные сараи. После подточили красные берега с другой стороны, и рухнули в пропасть дома. А в позапрошлом году Рстров дрожал, а в земле открывались огненные ямы. И шамани сказала, что скоро уже проснется он и плюнет пламенем… многие не хотели уходить. Не знали куда, да и… привыкли мы, чего уж тут. Но кёниг Харгар послал богатые дары вашему Императору, и тот согласился принять тьерингов на службу. Он хохотнул и тряхнул головой. — Скоро… очень скоро встанут новые дома… наши корабли ходили в море. И мы добыли двух морских зверей, а еще белого камня, который растет под водой. Мы ходили на земли Укху, где люди черны, а солнце палит так, что горят паруса… мы были там, где из моря поднимаются ледяные горы. Мы видели, как вода становится горячей, и прямо из моря можно черпать рыбий суп… — Отчего вы не нашли дом там? Им ведь и вправду открыт весь мир. Жаркий юг ли, север, климат которого куда больше подходит им… восток или запад… тьеринги славились как мореходы, и я охотно верю в это, но… — Наше сердце здесь, — он прижал ладонь к груди. — И потому нам приходится привыкать к переменам… — Это тяжело. Он склонил голову. — Наши мужчины ищут жен… договор с Императором не позволяет нам покупать женщин, как прежде. Оказывается, у вас тоже грядут перемены… нынешний Император хоть и молод, однако желает искоренить недостойную торговлю. И отныне любого, кому вздумается продать сестру ли, дочь или иную женщину, надлежит бить палками столько раз, сколько монет он за нее выручит. Интересно, изменит ли этот закон хоть что-то? Сомневаюсь. Девочек по-прежнему будут приводить в Веселый квартал, только назовут это иначе… Службой? Учением? Гейши не останутся без майко, а содержательницы Веселых домов — без свежего мяса, на которое так падки мужчины… Горькие мысли. И уже не понять чьи. Мои ли, Иоко, которой о Веселых кварталах полагалось знать лишь то, что они существуют вопреки слову князя и повелению Наместника, постановившего возвести стену, дабы уберечь горожан от тлетворного влияния… Смех. Горький. — Мы обратились к свахе. Она потребовала золото… много золота и еще меха, якобы в дар семьям женщин. Она сказала, что раз мы ныне служим Наместнику, то и невест она подыщет достойных. Только вот ищет уже второй год кряду. — И вы решили взять дело в свои руки? Хельги развел руками. — Раз уж вы не боитесь меня… — А разве есть у меня причины? — Остывший чай горек, словно слезы. И пить его — не лучшая идея, но Иоко не способна позволить чаю пропасть. — Я же тьеринг… — И мужчина… это определенно внушает опасения… Зашелестел багрянцем старый клен. Недолго ждать уже, еще день или два, и первый лист ляжет подношением на теплые доски террасы. И тогда можно будет смело сказать, что в город пришла осень. — Если вы ищете невесту, то… в этом доме есть женщины, не связанные ни словом, ни иными обязательствами, однако… вы сами должны понимать, что у каждой из них своя история… — Госпожа Иоко будет столь добра, чтобы рассказать ее? — Госпожа Иоко, скажем так, она не станет мешать, если кому-то вздумается узнать ее… у той, что пришлась по сердцу. Тьеринг крякнул. — И чего госпожа пожелает взамен? — Слова. Вы не станете никого обманывать. Неволить. Принуждать словом или любым иным способом… Это определенно был странный вечер. И странный разговор. А кленовый лист, слетевший на мою раскрытую ладонь, напомнил мне сургучную печать, которой во дворе Наместника скрепляли договора. ГЛАВА 9 На следующий день Хельги явился с высоким молчаливым парнем, который старательно горбился, стремясь казаться ниже. Светлые волосы его были заплетены в две косы, украшенные полосками белого и рыжего меха. — Вот, госпожа, это Норгрим… он славный парень, строит корабли. Боги наделили его редким даром — слышать дерево… и думаю, с вашим домом он тоже управится… Они принесли короб с инструментами и доски. И огромную корзину, наполненную вяленым мясом, мешочки с белой рисовой крупой и хлеб. Огромный каравай хлеба. Привычного. Круглого. С темной корочкой, густо посыпанной тмином. Слегка приплюснутого с одной стороны и украшенного поперечною трещиной. От него исходил умопомрачительный аромат. Для меня. А Иоко запах казался кислым, да и… она удивлялась, что это вообще съедобно. — По обычаю тьерингов. — Хельги отломил горбушку, которую протянул мне.