Ноздреватый. Сладкий. И я, оказывается, вечность не ела хлеба… нет, не вечность, всего-то пару недель. — Благодарю. — Иоко поклонилась, ей вот хлеб совсем не понравился. Вязкий, и кисловатый, и тяжелый, то ли дело лепешки из рисовой муки. Я доела хлеб. — Полагаю, с моей стороны будет правильно пригласить вас отобедать… Хельги ткнул паренька локтем в бок. — Видишь, говорю, они тут другие… извините, госпожа Иоко, но мы тут устали… у вас слишком много всяких обычаев. Вы и сопли подтереть не можете, чтоб не обозвать это действо красивым словом… и к каждой сопле собственный платочек припасете… Беззлобное ворчание. Но вновь вспышка… …рука. …шелковый платок, который соскальзывает с запястья. Белый шелк с алой каймой. Ослабевшие пальцы пытаются ухватить его, но шелк капризен. Вздох. Улыбка. И растерянность в глазах Кэед, которое гаснет, как гаснет луна в рассветных водах озера Тугами… Скоро парк откроют для посещений, ибо каждый, рожденный под красным солнцем Накугари имеет право любоваться приходом осени. А еще на площади перед парком начнется ярмарка мастериц… И быть может, нам стоило бы принять в ней участие, вот только с чем… — Не буду вам мешать. — Я коснулась виска. Все же голова ныла, будто бы засела в ней стальная заноза. И значит, воспоминания важны, но… Терпение. Если память возвращается, то рано или поздно я узнаю все. — И чего им надо? — Шину наблюдала за тьерингами из-за шелковой ширмы. — Не ошибусь, если скажу, что тебя. — Кэед стояла здесь же, опираясь на резной столбик, и видно было, что даже стоять ей тяжело. — Во всяком случае, рыжему. Второй, как полагаю, свободен? — Именно… — Кто он? — Мастер по дереву, как я поняла… — Плотник. — Кэед наморщила нос. — А тебе сразу Наместника подавай… — Отчего ж… плотник тоже неплохо… — Мастер по дереву делает корабли, — сказала Араши, выглядывая из своей комнатенки. — Его берегут. Воином может стать любой, а вот услышать дерево — только тот, в ком дар имеется… слово хорошего мастера ценят больше, нежели слово воина. — И пояснила: — Так отец рассказывал. Кэед кивнула, одарив светловолосого тьеринга весьма многозначительным взглядом, правда, сосредоточенный на заборе, тот ничего не заметил. — Что ж… это многое меняет… — Ага. — Араши выглянула наружу и, потянув носом, сказала: — Он для тебя хорош… а вот ты для него? — Не твоего ума дело. — Кэед медленно развернулась и, сделав крохотный шаг, застыла. Ее лицо исказила мучительная гримаса. — Болят? — Шину протянула руку, на которую Кэед оперлась. — Благодарю… — От… К благодарности, пусть и произнесенной тоном ледяным, показно-равнодушным, Шину не привыкла. И смутилась. И оттопыренные уши ее, пожалуй, единственное, что во всем обличье могло показаться красивым, запылали. — Тебе к нашей Мицу надобно, она в травах понимает… или к исиго… — Исиго мне не поможет, — Кэед сказала это совсем иным тоном, обманчиво-спокойным. И добавила: — Отец обращался, когда… когда стало понятно, что благородного жениха мне не дождаться… только исиго сказал, что кости уже выросли и теперь ничего не изменишь… мазь дал, чтобы не болела. И взял за это три золотые монеты. А если все-таки выправлять, хоть немного, то двести отдать надо… Араши сказала слово, которого девица благородная и знать-то не должна бы. — Та мазь и вправду помогала, но… она закончилась еще прошлою зимой. А отец решил, что три золотые монеты за крохотную склянку — это чересчур. Он подумывал отправить меня в монастырь. Так что, могу сказать, мне повезло, что в конце концов я оказалась здесь. Госпожа Иоко… я закончила работу над ширмой. — Быстро. — Шину ступала медленно, чтобы Кэед успевала за ней. — Все равно здесь больше нечем заняться, а работа меня всегда отвлекала. Она и вправду была удивительной мастерицей. Яркая зелень горы. Алые крылья дракона. Море седое, с чернотой. Живое. Застывшее с лодчонкой в огромных своих ладонях. И пусть держало оно лодочку бережно, но стоит дракону дыхнуть, и огненный шквал заставит море вздрогнуть. Вскинуться в страхе ли, в ярости. А может, удержав несчастное суденышко, оно попытается сохранить его, но сосны на скалистом берегу вспыхнут, что спички… Тихо вздохнула Шину. Араши и та не нашлась, что сказать. А Кэед, проведя по ширме пальцами, сказала: — Мне впервые попалась подобная работа… и я благодарна, что вы доверили ее мне, госпожа… — Иоко, — мне давно уж надоело быть госпожой, — зови меня Иоко… — Что ж… — Шину подошла поближе и, присев у ковра, пощупала край пальцами. Цокнула языком. Хмыкнула. И сказала: — Пожалуй, за это мы выручим тысячи полторы… не меньше. Но, разом помрачнев, добавила: — Если найдутся те, кто захочет иметь дело с женщинами… Найдутся. Я была уверена, что эта ширма привлечет немало внимания, вот только… Шину права в том, что появятся те, кто захочет получить ее даром. Или почти даром. Ведь разве способна женщина постигнуть истинную ценность вещей? — Скоро осенняя ярмарка. — Я, кажется, знала, что стоит сделать. — И думаю, нам будет что предложить на продажу… Тишина. И Араши поглаживает рукоять деревянного меча. Я знаю, что она сама его сделала, и не только его… Был еще нефритовый зверь причудливого вида, сунутый в ладошку Юкико. На удачу. И широкий браслет, вырезанный из дерева и украшенный тонкими пластинами из камня. Такие на Островах не носят, но… Мацухито собирает травы собственным узором. Она заваривает ромашковый чай для Юкико, но помимо ромашки в нем и мелисса, и мята, и что-то еще, отчего чай этот издает воистину чарующий аромат. Она умеет управляться с маслами, смешивая их. Духи? Мыло? Духи здесь не принято продавать. Каждая особа благородной крови сама составляет собственный аромат, но… на одних благородных особах мир не заканчивается. И надо бы рискнуть, только… Масла стоят денег. Жир нужен и чистая древесная зола… И надеюсь, все выйдет, а если нет, то… я не могу позволить себе рисковать их деньгами. Да и вопросы возникнут. Или… Юкико… Рисунки кистью на шелке. У нее оказался целый сундук обрезков, а Кэед заметила, что лучше бы она из дома прихватила пару-тройку кимоно. Шину… Ее знания нужны. А еще нужен кто-то, в чьей тени мы могли бы представить собственные товары. И кажется, я знаю, кто это будет…