А я перехватила руку. Когтистую такую руку, тонкую, но на удивление сильную… а ведь ей еще нет пятидесяти. Она рано вышла замуж. И рано овдовела. И привыкла быть хозяйкой не только в доме своем, но и в жизни… — Пусти! — прошипела матушка. — А еще я могу спросить его, как же вышло так, что мой отец, да пребудет душа его в седьмых чертогах, не позаботился о дочери, которую так любил, и нет ли в том злого умысла… а если есть, быть может, стоит мне обратиться к Наместнику и его колдунам, дабы установить правду? — Ты не посмеешь! — На то, чтобы заплатить взывающим, моих скромных сбережений хватит… а там… ты же знаешь, что воля души, согласно уложению от Аккая Свирепого, обязана быть исполнена. — Дрянь! — Поэтому подумай, матушка… — я отпустила ее руку, — стоит ли тебе появляться здесь… Мне показалось, она все же не сдержится. Нападет. Но матушка слишком хорошо владела собой. — Ты и вправду все забыла, — сказала она. — Как и то, что тебе было отказано в нелепой этой просьбе… исиго Наместника отказался тратить силу на подобные глупости. Она удалилась, не произнеся более ни слова. Но каждый жест ее, отточенный, выверенный, как и все в этой пьесе, выражал негодование и еще, пожалуй, печаль. Да, был бы сын, он бы… А собственно, почему так получилось? Один ребенок в семье — это, мягко говоря, необычно. Здесь уж или боги карают пару, не оставляя ей шанса, или женщина рожает, пока… Матушка мне не показалась излишне чадолюбивой. Вряд ли это важно. Я вздохнула. А вот то, что в пресветлую голову Иоко забрела мысль вызвать дух покойного батюшки, это уже прелюбопытно. И не просто забрела, но сподвигла на кое-какие действия… другой вопрос, что ей было отказано. К слову, почему? Сколь помню, в свитках не было ограничений, и, по сути, любой житель Островов мог обратиться к Наместнику с просьбой… и даже не к Наместнику, но к одному из Высоких судей, если, конечно, хватило бы денег, чтобы покрыть судейский сбор и заплатить исиго-взывателю, а еще свидетелям и душеприказчику, которому вменялось оформить волю духа надлежащим образом. Дорого? Пожалуй… да, весьма, а потому не так уж часто подобные просьбы озвучивались. И если Иоко… нет, не помню. Темнота. — Госпожа? — От попытки поймать в этой темноте черную кошку меня отвлекла Шину. — Быть может, госпожа желает отвара? Мацухито составила новый букет из трав… А то, не сбор, но букет из трав. И подавать его надлежит не в термосе, а в крохотном чайнике, который стоит на другом чайнике, побольше, а тот уже на махонькой переносной горелке. Все привычно, церемониально, и теперь, пожалуй, я в этих церемониях вижу спасение. Действия, знакомые телу, отвлекают и успокаивают. Я жестом приглашаю Шину присесть и снимаю заварочный чайник. Отвар пахнет мятой и ромашкой, но слабо, едва уловимо. — Скажи, — я позволяю травам настояться, — перед тем, как я… заболела, моя матушка навещала нас? — Да. — Шину сидела, сложив руки на коленях. — И мы поссорились? Полупрозрачные ломтики не то желе, не то сушеных водорослей. Местные сладости казались мне донельзя пресными и еще имели отвратительную особенность застревать в зубах. А вот Иоко была большой любительницей этого вот… недопереваренного желатина. — Нет. — Шину ответила не сразу. Она вообще предпочитала тщательно обдумывать каждое слово. — Вы громко беседовали. Вернее, не вы, но ваша матушка… не то чтобы у меня была привычка подслушивать… вы просили не уходить далеко. Да? Почему? И почему я этого совершенно не помню? Иоко определенно опасалась матушки, но были ли эти опасения естественной робостью перед личностью доминирующего типа или же чем-то куда большим? — Расскажи, — попросила я. — Она пришла за деньгами… — И я их отдала? — Почти все, госпожа. — Шину склонила голову. — В первый месяц, когда я была здесь… вы сказали, что иначе ваша матушка лишит нас крова. Шантаж. И Иоко поверила… потому что знала больше моего? — А она может? — уточнила я. — И прекрати называть меня госпожой… — Не знаю. И вновь молчание. Отвар хорош. Успокаивающий, если не ошибаюсь, и мне он необходим. Нам обеим, поскольку разум остывает от гнева, а тело перестает дрожать. — Как правило, когда уходит мужчина, то имущество его все переходит к ближайшему родственнику мужского пола… — А если таковых нет? — Обычно находятся. — Шину усмехнулась. Понятно. На двадцать три тысячи золотом определенно отыскались бы желающие, пусть и не ближнего круга, но какой-нибудь пятиюродный племянник… — Но покойный способен сам назначить исполнителя своей воли. — Шину провела пальцами по шелковому рукаву. — И нигде не сказано, что этим исполнителем не может быть женщина. Логично. Более чем… то есть он мог бы оставить все матушке… но только ли матушке? — А где хранят такие бумаги? Шину задумалась, но покачала головой: — У Наместника, и… и, госпожа, разумно ли будет искать правды? Быть может, нам… — Переехать? Мысль была здравой. Найти дом поменьше, пусть и не в столь тихом месте, но… дешевле. А главное, с хозяевами, которые настанут каждый месяц требовать все большую плату. Здесь подобные выверты не приняты. Но почему-то сама мысль о переезде казалась предательством. Я не хочу бросать свой старый дом. И память. Пусть не мою, но… Иоко была счастлива в этом месте, а я постараюсь сделать так, чтобы и остальные… не счастье, это не в моих силах, но хотя бы дом и какое-никакое будущее. — Нет. — Я покачала головой. — Значит, мы с матушкой громко разговаривали… о деньгах? И о том, что я желаю обратиться к исиго… — Вы обратились, — уточнила Шину. — И вам отказали… вы очень разозлились тогда… я никогда прежде не видела вас такой… Что ж, у любого человека есть свой предел. — Вы обвинили матушку в том, что она… заплатила чиновнику. И пригрозили пойти к судье… правда, у вас не было денег… — Матушка забрала? — Чиновник, который пообещал вам помочь. Час от часу не легче. — И как это случилось? — Он потребовал от вас внести залог… вы оставили деньги… Дальше можно не продолжать, эти деньги исчезли, а чиновник, надув щеки, сказал, что понятия не имеет, о чем идет речь, что денег он никаких не брал и женщина лжет. Женщины всегда ведь лгут, натура такая… — Матушка знала об этом? — Не сомневаюсь. Она сказала, что… — Шину замолчала, подбирая слова, — что вы не настолько умны, чтобы… жить своей жизнью. И что, несмотря на ваши усилия, скоро мы все окажемся на улице. Чудесно. — И что тот чиновник — один из многих, кто жаждет обмануть женщину столь недалекую…