– А с чего вы решили… Руки Карлсена сплелись на груди. Томпсон вспомнил, что сказал о нём Бульденеж – Кракен. Зажмёт щупальцами, пока не раздавит. Понимая, что говорить надо, Томпсон прогулялся до каминных часов и постучал по циферблату. – Вы меня неправильно поняли, – задумчиво произнёс он. – Вне всяких сомнений. – Тогда объяснитесь. Томпсон хмыкнул и сказал, стараясь придать своему голосу расслабленную небрежность: – Боюсь, всё слишком просто, чтобы удовлетворить ваш изощрённый ум. Утром я уже был никем. Я почти решился сделать шаг. А потом… потом меня втащили в этот дом. Произошло перерождение, что ли… И сегодня я сделал свои первые шаги в жизни. Моё существо стали заполнять новые люди и их истории. Что странного в том, что я нахожу загадочной судьбу женщины, с которой я познакомился меньше суток, а теперь она мертва? – Но с чего вы решили, что «убийца» и «фиалка» как-то связаны с её гибелью? Томпсон нерешительно переступил с ноги на ногу, вновь думая, что сказать. Чего этот сопляк от него добивается? Только сейчас Джеффри заметил, что огни на ёлке выключены. Наконец он сказал: – Не пойму, к чему вы клоните. А знаете, кажется, вы вовсе не такой чокнутый, каким вас считает доктор. – Вероятно, это его заслуга, и я в самом деле иду на поправку. Джеффри Томпсон тихо рассмеялся. – Это правда, что вы здесь не по своей воле? Карлсен кивнул. – Но на каком основании? Какой диагноз в вашей карточке? – Условие. – Не понял? – Мой приёмный отец поставил условие: если доктор даст заключение, что я психически здоров, то примет меня обратно. Томпсон широко раскрыл глаза. – Жестоко, – отметил он. – А если доктор не даст… – Почему на игре вы сказали «тело»? – будто выстрелил в него Карлсен. – А почему вы сказали «убийца»? – парировал Томпсон. – Раз есть тело, значит, должен быть и убийца. Сказав это, Адам Карлсен победно вскинул подбородок. Этот жест несколько обескуражил Томпсона – ему казалось, он уже вновь стоял крепко, однако его голос едва не дрогнул. – Вы, кажется, швед? – спросил он, опершись о каминную полку. – Норвежец. – Тогда, думаю, вам будет понятно, что британцы произносят в быту «тело» столь же часто, сколь норвежцы говорят «лосось». Карлсен упрямо заметил: – Но ни разу, пока я здесь, ни «тело», ни «лосось» за игрой не всплывали. Это стало последней каплей. Мрачная уверенность Томпсона подтвердилась: любое его слово будет использовано против него. Он решил не продолжать. Они помолчали. Через минуту Карлсен выключит свет в оранжерее. Игра окончена. И проиграна. Чувствуя это, Джеффри Томпсон выдохнул и медленно произнёс: – Как вы думаете, мистер Карлсен, её столкнули? – Вы имеете в виду Ольгу? Или Ванессу? Или, может, их обеих? У Томпсона участился пульс. Сказанное так удивило его, что он, слегка попятившись, едва не снёс жардиньерку, на которой громоздилась пальма в горшке. Он только остановился как вкопанный, ошарашенно уставился на Адама Карлсена. Тот щёлкнул выключателем. Гостиная погрузилась во тьму; на толстых линзах Карлсена остались тусклые блики светильника с лестничного пролёта. – Вы сказали тогда – «это должно было случиться». Вы ведь почувствовали, как и я, что здесь что-то не так. Карлсен отмолчался. Томпсон попробовал ещё: – Старый джентльмен говорил, что Ольга много чего видит из того, чего не видят другие. Вы же не думаете, что это совпадение? Снова молчание. Томпсон сжал губы. Его терзало множество вопросов. – Я ходил проверить ставню, правда ли Ольга о неё ударилась, но процедурную закрыли… Скажите же наконец что-нибудь! Карлсен прервал его мучения: – Иногда единственный способ понять человека – занять его место. Томпсон нахмурил лоб. – Чьё конкретно место? – спросил он. – В этом ещё предстоит разобраться, – ответил Карлсен. Глава 8 1 Сара стояла перед окном и расчёсывала волосы. Стекло, рассечённое крест-накрест чёрным свинцовым переплётом, отражало её нагое тело. По комнате горели свечи, их пламя разбросало многослойную тень вокруг. Под оконную раму забирался холод, но Сара не спешила. Она думала о времени, о том, сколько его было упущено. Два года. Она выстояла. Порывы ветра били в стекло и колебали его, и отражавшиеся в нём предметы и тела, подсвеченные охрой каминного пламени, вздрагивали. Часы пробили час ночи. Саре было важно, чтобы он следил – она считала, что дразнит его. Так же, как он два года дразнил её (неосознанно, лишь своим присутствием). Майкл лежал за её спиной в смиренном ожидании. Но в его оконном отражении всё трепетало: его всклоченные волосы, прилипшие ко лбу и скулам, плечи и грудь, блестевшие от пота. Без очков он выглядел таким беззащитным… Он опустил глаза.