Джеффри Томпсон потёр вспотевшие руки. – Почему вы думаете, что я болен? – Ну, в смысле вы – пациент. Идеальный кандидат. Пушечное мясо. Доктор Джейкобс вас ещё не осматривал? – С ним я ещё не виделся, – подтвердил Томпсон. – Он будет рад такому приобретению. – Не совсем вас понимаю. Бульденеж радостно хлопнул в ладоши, капли воды попали Томпсону на лицо и костюм. – У вас душевный недуг! Доктор отчаянный. В хорошем смысле. Он кинется разучивать вас вдоль и поперёк. Вы – хороший для него пациент. – Вы считаете? – Тут иного мнения быть не может. Вам тридцать пять. Если бы вам было сорок, доктор навряд ли бы вас оставил здесь. Самоубийца в сорок – тут всё понятно. Устал от жизни. Но до сорока должна быть какая-то интересная причина. Для доктора интересная, в смысле. Вы ж не из-за денег? Томпсон покачал головой. – Ну вот о чём и речь. И возраст до сорока – это когда можно ещё что-то исправить. – Не знаю, – вздохнул Томпсон. – Такое ощущение, что мне уже давно за сорок и ничего нельзя исправить. – И выглядите так же. Ничего. Доктор знает своё дело. У него свои методики. Он заставляет нас играть. – Играть? – Да, в игры. Как детей. Он считает, что все наши проблемы уходят корнями в наше детство. А значит, лечить нужно там. Лечить нужно детей. Понимаете? Томпсон растерянно глянул на свисавший неподалёку горшок с торчащей травой аспарагуса. – Честно говоря, не очень, – сказал он. – Доктор считает, что мы впадаем в детство, когда играем… Ох, беда с вами! Сейчас объясню. Взрослые любят врать или умалчивать. Так? – Так, – согласился Томпсон. – Дети тоже постоянно выдумывают, но когда ребёнок увлечён, он всегда говорит, говорит, говорит, и на языке у него всегда то же, что и на уме. Поэтому когда вы играете, когда становитесь ребёнком, вы – максимально честны. Вы открываетесь, сами того не замечая. – Но я-то всё равно взрослый. Я могу врать, блефовать… – Конечно, вы можете! Я что, на дурака похож и не понимаю этого? Но нужна вам эта способность сейчас… – Бульденеж поперхнулся и откашлялся. – Вы ведь хотите себе помочь? Джеффри Томпсон кивнул: – Пожалуй. – Потому нам всем требуется следовать указаниям доктора, причём бессознательно. А пока мы, с позволения сказать, пребываем в детстве, доктор за нами наблюдает. Делает какие-то свои пометки. Смотрит на наши повадки, реакции. Он думает, что сможет нас всех таким образом излечить. Джеффри Томпсон в задумчивости вытянул губы трубочкой. Бульденеж поглядел на него с умилением, точно дед на внука. – Всё ещё не поняли? Томпсон покачал головой: – Суть я, кажется, уловил, но мне всё ещё неясны практические методы лечения… – Лечение для каждого имеет свой подход, – продолжал Бульденеж. – Но в основе каждого лечения лежит наш общий недуг – наше детство. Запомните: все дороги ведут в детство! – Постараюсь запомнить, – кивнул мужчина. – А грамотных специалистов, таких как доктор Джейкобс, крайне мало. Сейчас как ведь: болит душа – значит, лоботомия! Сразу берут железо и копаются в черепе в поисках камней глупости… Но, право, нельзя же из всех растения делать! Иначе мир станет похожим на эту комнату. Представьте: будем с вами висеть в горшках и выделять фитонциды! Томпсон вежливо хмыкнул. Бульденеж отсмеялся вперемешку с кашлем и сказал: – На самом деле доктор ищет способ вылечить свою сестру Урсулу. Уж кто-кто, а она больна на все свои головы. У этой малютки множество личностей. Дрессировщица тигров, маленькая девочка, взволнованная вдова, опаздывающая на поезд… – Даже так? – удивился Томпсон. – Ещё была увядающая актриса, она мне, кстати, больше всего нравилась. Было в ней что-то такое по-человечески жалкое, ничтожное… У меня к ней было сильное чувство сострадания. Надеюсь, она не покончила с собой… – А что, такое может случиться? – Ну да, каждая личность может вернуться в её тело вновь. Но я слышал, как доктор говорил Барбаре, что актриса может умереть. Она – самая ранимая и неуравновешенная из всех. И что запросто может наложить на себя руки. – Ух ты! – только и нашёл что сказать Джеффри Томпсон. – Доктор потому и клинику эту учудил, чтоб поэкспериментировать над добровольцами с разного рода недугами. Даже пациентов пытался набрать по объявлению в газете. «Излечивание душевных травм по экспериментальной методике». Думал, после войны отбоя от желающих не будет. А по той заметке только одна семья откликнулась, та, что парнишку своего сюда из Эдинбурга отправила. Остальные, включая меня, уж как-то сами поднабрались. Прямо как вы. Томпсон понимал, о чём речь. – Теперь у доктора есть пять морских свинок для опытов, включая вас и саму Урсулу. Пять случаев душевных травм, разобрав которые, доктор надеется отыскать универсальную вакцину от отклонений в мозгу. И зная наперёд ваши мысли, скажу: я тоже считаю это чистой воды безумием. – Не верите в методы доктора? – Ну… это слишком категорично. Знаете ведь, братья Монгольфье тоже не сразу поняли, чем свой шар наполнять. – И всё же почему вы здесь? – Молодой человек! У меня нет денег, нет собственной крыши. Мне триста лет. Я, как говорится, конченый человек. Куда податься? Дома престарелых переполнены, а для госпиталей я ещё слишком похожу на живого. И в услужении старые заплесневелые поленья вроде меня никому не нужны. Старик чихнул и вытер дрожащими, покрывшимися от воды морщинками пальцами нос. – О, бедность, бедность! Как унижает сердце нам она… – он чихнул ещё раз. – Здесь сквозит… Бульденеж как не слышал. Отчихался и продолжил сыпать словами: – Здесь за мной ухаживают. Так что я готов быть ребёнком до последнего часа, если взамен мне дадут кров. Мой час близок. Не забывайте: у меня пуля в голове! Из-за неё теперь трясутся руки, как только их поднимаю. Вот, глядите. Рисовать уже не могу. А значит, и зарабатывать. Ничего не умею больше. А вы чем зарабатываете? – Я – военный инженер. – А конкретнее? – Сапёр, – сказал Томпсон уже тише. Бульденеж вытянул физиономию. – Боже правый! И пришли с утёса прыгать? Да вы же счастливчик! Гляньте: руки-ноги целы! Кощунство, скажу я вам! Даже если в бога не верите. Перед собой не стыдно? Томпсон пожал плечами. – Сколько вы этим делом занимаетесь? – С семнадцати лет. Старик похлопал Томпсона по плечу мокрой рукой. – Вы – счастливчик, мой дорогой! Я хоть и всего два года, но тоже по краю хожу. Так что знаю, о чём говорю. Мы с вами богом целованы. И вот что, – он постучал пальцем по голове. – Эта пуля лишь доказательство, что нас, изгоев, непросто истребить. Мне не суждено сойти в землю от неё. Как и вам от снаряда. В Соммердине у доктора был пациент, сын фермера, ему как-то не повезло с вилами, насадился почти до сердца. Доктор спас ему жизнь. Представляете? На волоске от смерти!.. Что с вами? – Просто вспомнил. О волках. – Ну-ка, поподробнее! – Подумалось, что меня даже волки не захотели сожрать. Ни одной твари не встретил, а шёл всю ночь. Правда, тогда я ещё не знал… – Что в деревню пришли волки? А! – Бульденеж возбуждённо закивал. – Теперь это их территория. Соммердин высох, как обмелевшая речушка. Мужчины повымерли, женщины поразъехались в города на заработки. Хотя зеваки всего раз говорили про волков с той поры, людям страха хватило, чтоб больше не соваться в эти края. Старик обратил к Томпсону пристальный взгляд.