— Твой отец требует, чтобы ты женился в этом году? — спрашивает Квинт у Марка. — Как тебе невеста? Марк залпом осушает бокал вина, поднесенный одним из бессловесных слуг Друзиллы. — Понятия не имею, — отвечает он. — Ее выбрала мать. — Вот так невезение! — усмехается Квинт. — Достанется тебе толстушка, которая поклоняется Юноне и шьет мешковатые туники. — Да еще и плачет, если отказываешься их носить, — Люций присоединяется к беседе, не спуская глаз с Виктории и флейтисток. — Нет ничего плохого в том, что женщина шьет своему мужу одежду, — говорит Руфус. Он полулежит рядом с Амарой, обхватив ее мокрой от пота рукой. — Все мы понимаем, какой скучный муж получится из тебя, — усмехается Квинт. — До ужаса правильный. Но не волнуйся, милая, — добавляет он, подмигнув Амаре. — Из него непременно выйдет первоклассный притворщик, так что тебе не о чем беспокоиться. — Не лезь к ней с этим. — Руфус еще крепче прижимает Амару к себе. Ей неясно, зачем Руфус вступается за нее: чтобы убедить в своей преданности или искупить недостаток этого качества. — Неужели вы весь вечер будете говорить о женах и шитье? — морщит нос Друзилла. — Знала бы — позвала бы ваших отцов. — Уверен, что Гортензий не смог бы тебе отказать, — резко отвечает Квинт. Вспомнив, какими глазами Гортензий, отец Руфуса, смотрел при встрече на Друзиллу, Амара мысленно соглашается с Квинтом. Даже Руфус смеется, не пытаясь защитить отца. Друзилла с улыбкой кладет ладонь на плечо Квинта. — Надеюсь, ты так же уверен в том, что я предана тебе навсегда. Услышав это, Люций слегка кривит губы и украдкой смотрит на Друзиллу. Амара думает, что Квинт не заметит эти ужимки тайного любовника, но ошибается. Совершенно ясно, что Квинт рассержен, и Амаре на мгновение становится страшно, что гнев его выльется наружу, но он лишь сжимает Друзиллу в объятиях, целует ее и так вызывающе проводит руками по ее телу, что Люций тут же перестает улыбаться. Друзилла принимает ласки патрона и отстраняется от него. Квинт не пытается ее удержать, но его рука по-прежнему лежит на ее бедре. Он смотрит на Друзиллу с такой страстью, что всем присутствующим становится неловко. Марку, лежащему на диване в одиночестве и, вероятно, погруженному в мысли о свадьбе, неймется. — Кажется, мы уже услышали достаточно музыки? — говорит он, наполняя свой стакан. — Не пора ли нам пригласить девушек к столу? — Как скажешь, — отвечает Друзилла. Она довольно бесцеремонным жестом, который, думается Амаре, может задеть Викторию, приказывает музыкантам прекратить. Люций, очевидно уже сделавший свой выбор, берет проходящую мимо Фебу за запястье, а Лаиса садится возле Марка. На долю секунды Виктория остается одна посреди комнаты. Ее потрясло, с каким явным вожделением Квинт прижимается к своей давней любовнице Друзилле. — Здесь есть местечко и для тебя! — Марк не желает упускать возможность окружить себя сразу двумя женщинами. Напористость Марка всех очень смешит и если не восстанавливает уязвленную гордость Виктории, то, по крайней мере, заставляет ее улыбнуться. В доме Друзиллы Амара проводила куда более приятные вечера. Сегодня же напряжение буквально липнет ко всему вокруг, как шелковое платье к коже. Негласное, но ожесточенное соперничество Квинта и Люция за Друзиллу лишь возрастает, несмотря на попытки женщин хоть немного разрядить обстановку. Все мужчины пьют слишком много. Единственным утешением для Амары служат Феба и Лаиса. Обе держатся безупречно: Лаиса не стремится перетянуть внимание Марка на себя и играет на флейте для всех собравшихся, Фебу же ничуть не смущает дурной нрав Люция. «Купить флейтисток было мудрым решением», — заключает Амара. — Думаю, пташка, нам пора домой, — Руфус встает с дивана после того, как между Квинтом и Люцием происходит очередной обмен колкими репликами, — хотя общество здесь собралось изысканное. — Он подмигивает Амаре, и она улыбается, уловив в его словах скрытую иронию. — Я тоже пойду. — Друзилла поднимается с места одновременно с Амарой. — Возьми меня с собой, — бросает Квинт, пытаясь запустить руку Друзилле под тунику. Та уклоняется от его прикосновений. — Ты сделал свой выбор на сегодня. Я иду спать одна. — А как я могу быть уверен, что к тебе не придет он? — показывая на Люция, повышает тон Квинт. — Я видел, как ты мочила пальцы в вине и что-то рисовала на столе. Откуда мне знать, что это не какой-то тайный знак? — Как ты смешон, — ледяным голосом произносит Друзилла. — Позволь мне подняться с тобой в спальню, дорогая, — заискивающе говорит Квинт, пытаясь обнять Друзиллу. — Ты ведь знаешь, что мне больше никто не нужен. — Ты сказал, что сегодня тебе хочется шлюху, — отвечает Друзилла. — Вот тебе несколько шлюх — трахни одну из них. — Если я узнаю, что ты пустила его к себе в постель, то я… — То что? — Чтобы заставить Квинта замолчать, Друзилле даже не надо напрягать голос. Она поворачивается к Люцию, который, развалившись на ложе возле Фебы, с наслаждением наблюдает за ссорой. Под презрительным взглядом Друзиллы улыбка его тут же угасает. Несколько мгновений Друзилла неподвижно стоит посреди всей этой неприглядной сцены и, охваченная холодной яростью, кажется еще красивее, чем обычно. — Хорошего вечера, господа, — с этими словами она выскальзывает из комнаты. Как только Друзилла исчезает из виду, Марк разражается смехом. — Это она вам двоим сказала, — гогочет он, притягивая к себе Викторию. — И ты еще устраиваешь скандал, — цедит сквозь зубы Руфус. Он явно рассержен, хотя и не вполне понятно, к кому именно из друзей он обращается. — Любой из нас может взять у отца денег, чтобы из зазнавшейся греческой потаскухи сделать себе жену, — огрызается Квинт, который еще не оправился после отповеди, устроенной любовницей. — Почему бы тебе не пойти домой и не заставить ее сшить тебе пару туник? — Ты пьян, — отвечает Руфус. — Делай, как сказала Друзилла: побудь немного с одной из девушек и проспись. Взяв Амару за руку, Руфус уводит ее из комнаты. Она не решается оглянуться, ей стыдно бросать Викторию в такой губительной обстановке. Вцепившись в Руфуса, Амара напоминает себе, что вовсе не наживается на страданиях подруги: все, что Виктория заработает сегодня, будет отдано Феликсу в уплату за ее же свободу. — Квинт не хотел тебя обидеть, — шепчет Руфус, неверно истолковав огорчение любовницы, и Амара вместо ответа сжимает его ладонь. В атриуме при свете единственной лампы Филос, Ювентус и привратник Друзиллы играют в кости. При виде своего господина Филос мигом вскакивает на ноги. Гнев, который Руфус не излил на Квинта, обрушивается на более легкую мишень — на рабов. Руфус принимается выговаривать им за праздность, обращаясь прежде всего к эконому. — О тебе я был лучшего мнения, — говорит он, подталкивая Филоса к двери. На своем веку Амара была свидетельницей куда более жестокого обращения с рабами — ей и самой порой приходилось несладко, — но сегодня Руфус впервые поднял руку на другого человека в ее присутствии. Филос спотыкается — и все нежные чувства к патрону, которые наполняли Амару весь вечер, улетучиваются. Все четверо выходят на улицу: Ювентус со светильником в руках идет первым, Филос, несущий вторую лампу, замыкает шествие. На протяжении всего пути Амаре хочется обернуться и хотя бы взглядом дать Филосу понять, как ей жаль. Но она не осмеливается этого сделать. Вот и высокие золотые двери с несметным множеством заклепок, поблескивающих в лунном свете. Ювентус никак не может найти ключи и долго возится с замком, Руфус от нетерпения вполголоса сыплет проклятиями. Амара отворачивается будто бы для того, чтобы оглядеть улицу, но глаза ее направлены на Филоса. Он тоже смотрит на Амару и улыбается: она не отводит взгляд вопреки всем правилам приличия. Амара не успевает улыбнуться в ответ — Руфус утаскивает ее в полутьму коридора. Глава 15 Даже леса и самые дикие природные уголки полны лекарств, ибо нет такого места, где Природа не припасла бы для человека целебных снадобий: сама пустыня претворилась в аптеку. Плиний Старший. Естественная история Амара вдыхает аромат тимьяна и календулы. Оба запаха переносят ее в детство. Она вспоминает, как по просьбе отца собирала эти травы в их афиднейском садике. Ее так и тянуло растереть пальцами листочки, чтобы выпустить наружу сладкое благоухание тимьяна и терпкую пряность календулы. Тимей, отец Амары, мог привлечь к приготовлению лекарств кого-нибудь из слуг, но предпочитал компанию дочери. Амара аккуратно отделяла листья тимьяна от стебельков и мелко нарезала их, а Тимей, стоя рядом, рассказывал, как готовится сироп от кашля. Амаре порой трудно вспомнить, как именно звучал голос отца, но она навсегда сохранила в душе те чувства, которые он пробуждал. Уверенность в том, что ее любят. В том, что жизнь сложится счастливо и никак иначе. — Где ты хочешь посадить календулу? Может, здесь? Она будет очень хорошо смотреться, когда зацветет летом. Филос сидит на корточках рядом с Амарой: они вместе решают, как обустроить сад. Филос уже расчистил место для ромашек. В саду не так много клумб, чтобы высадить все травы, которые хотелось бы видеть Амаре, но она твердо намерена немного разнообразить местную растительность, наподобие того, как это делал отец. Руфусу эта мысль очень понравилась, и он отправил Амару за рассадой, как только она поделилась своими планами. Руфусу по душе все, что напоминает о славном прошлом любовницы. — Да, — отвечает Амара. — Все желтое можно посадить рядом, отличное предложение. Она протягивает росток Филосу, и он укрепляет его в земле. Небо из розового становится голубым, воздух звенит от птичьих песен. Марта метет атриум, и больше вокруг нет ни души. Британника обычно уходит до рассвета, чтобы пробежать вокруг стадиона, а Феба, Лаиса и Виктория еще не вернулись от Друзиллы, чьих гостей развлекали вчера. Ювентуса тоже нет дома: он с готовностью покидает свой скучный пост, даже если его посылают в пекарню. Амара представляет, что они с Филосом живут здесь вдвоем и что связывают их совсем другие отношения. Она вспоминает, как взяла его за руку, как он притянул ее к себе, — и по ее телу разливается тепло. — Отец передал тебе много медицинских знаний? — Филос увлечен посадкой. Амара как-то рассказывала ему о Тимее и о своем детстве. — Думаю, да. Он рассказал мне все, что знал о травах и их свойствах, научил меня готовить всевозможные отвары и втирания. Ребенком я думала, что он хочет, чтобы я по его примеру стала лекарем. Но потом я поняла, что это невозможно. Амара помнит, как отца позабавили эти ее соображения. «Ты можешь стать отличным лекарем для домочадцев, когда у тебя будет своя семья». — Ему бы этот сад понравился, — произносит Амара, оглядываясь по сторонам. — Он верил, что растения улучшают наше здоровье, что даже любоваться ими, наблюдать за их ростом очень полезно. Филос освобождает кусок земли для саженца алтея. — Твой отец мог бы гордиться тем, как ты чтишь его память. Амара представляет себе будущее, которого желал для нее отец и которого не смог обеспечить, и в голосе ее прорываются горькие нотки: — Ты ко мне очень добр. Но мы оба знаем, что отец не увидел бы ни капли чести в той жизни, что я теперь веду. — Большинство лекарей, которые встречались мне, очень расчетливы, — возражает Филос. — Так что, возможно, ты ошибаешься. — А каким был твой отец? — спрашивает Амара. — Что это был за человек? Филос молча берется за побег мальвы и осторожно, чтобы не сломать, расправляет корешки. Затем он присыпает его землей. Дети, рожденные в рабстве, не могут притязать на то, чтобы иметь отца, и Амаре это известно. Но ей также известно, что рабы любят своих родителей подобно всем остальным людям. Филос так долго молчит, что Амаре кажется, будто он решил не отвечать на вопрос вовсе. Она уже собирается сменить тему, чтобы избавить от смущения и себя, и Филоса, как он вдруг заговаривает. — Это зависит от того, о каком из отцов идет речь. — Филос снова присаживается на корточки, чтобы лучше видеть Амару. — Ты однажды спросила о том, как я выучил Гомера и получил образование, если никогда не был свободным. То было благодеяние моего господина, человека, который произвел меня на свет и которого я никогда не считал отцом. Амара знает, что такие случаи для рабов не редкость, и все же ей становится неловко. — Он был… — неуверенно начинает она. — Он был хорошим человеком?