Амара молчит, и лицо Феликса становится жестче. — Неужели ты думала, что я оставлю тебя в покое, что позволю смеяться мне в лицо? Тем более что ты смеешься не только надо мной. Феликс откидывает голову назад, как будто разглядывая длинные побеги, вьющиеся по стене. — Представляешь, что когда-то я считал тебя соперницей? Ну и дураком же я был. А ты в это время расставляла ноги перед рабом. Рабом. Он смеется так сильно, что его руки трясутся, и Амара боится, что он случайно порежет ее. — Ты еще глупее, чем моя жена. Что он наговорил тебе, что ты решила так испортить себе жизнь? Усилием воли Амара заставляет себя сохранять бесстрастный вид: — Я не понимаю, о чем ты. — Это его отродье? — кивает Феликс на Руфину. Амара крепче обнимает дочку, стараясь заслонить ее от его взгляда. — Должен признать, что, когда Виктория рассказала мне об этом, я подумал, что эта дура лжет. Тот мальчик без гроша за душой, который забирал тебя из борделя? Этого ты выбрала? — Что бы Виктория тебе ни наговорила, это неправда. — Значит, поиграть хочешь? Феликс нежно проводит плоской стороной лезвия по ее коже; теперь она сидит очень прямо и не сводит с него взгляда. — Сейчас я полностью завладел твоим вниманием? — Он говорит очень тихо. Когда Амара не отвечает, он прижимает нож чуть сильнее. — Да, — выдыхает она. — Хорошая девочка. Феликс улыбается, и ненависть застревает у Амары в горле, точно оливковая косточка, слишком горькая, чтобы ее глотать. — Когда Виктория в первый раз повела меня по твоему чудному домику, я заприметил в таблинуме сундук, он стоял прямо под окном твоей спальни. Уверен, ты понимаешь, о чем я говорю. Как раз на такой сундук девочка вроде Виктории могла встать, если бы ей захотелось заглянуть в твою комнату и посмотреть, чем ты занята по ночам. Особенно когда выяснилось, что ты настолько предусмотрительна, что оставляешь там зажженную лампу, которая освещает всю кровать. Феликс по-прежнему смотрит ей прямо в глаза, и Амара понимает, что не может скрыть свой страх. — Виктория сначала противилась, но в конце концов она всегда делает то, чего я хочу. — Феликс пожимает плечами. — Знаешь, тебе не стоит ненавидеть мою жену слишком сильно. В течение более чем полугода она скрывала от меня твой секрет. Она решила предать тебя только после того, как я сказал ей, что мы трахались каждый раз, когда ты приходила уплатить часть долга, что, по моему мнению, ты бы стала мне лучшей женой, чем она. Так что можешь себе представить: когда она выдала эту невероятную историю, мне сначала показалось, что она все выдумала из злости. Феликс наклоняется ближе к Амаре, и она закрывает руками Руфину, не желая, чтобы он даже случайно коснулся ее дочери. — Но знаешь, что меня убедило? Я заставил ее повторить в точности, что она видела той ночью. Не один, а целую сотню. Она в таких животрепещущих подробностях описала, как он брал тебя, как будто видела картинку у себя в голове. И каждый раз ее описания совпадали. Потому что это была правда. — Он вздыхает, протяжно и довольно. — Мы оба знаем, что у Виктории не хватит ума запомнить такую сложную ложь. Рассказать мне в точности, как он трогал тебя и когда. Феликс содрогается от отвращения: — Хотя, думаю, плач она выдумала. Ты правда так делала? Плакала над ним после того, как он заканчивал? Амара заставляет себя смотреть прямо в глаза Феликсу, не дергаясь, не подавая виду, что к ее горлу подступает волна тошноты: — Это все ложь. — Я понимаю, почему ты так упорствуешь. Зная, что за этим последует, ты вряд ли захочешь, чтобы правда вообще когда-либо выплыла наружу. Феликс снова улыбается, на его лице появляются веселые морщинки; любой сторонний наблюдатель в тот момент ни за что бы не поверил, что он угрожает ей. — Сколько Руфус дает на содержании ребенка, которого его раб прижил от шлюхи? Амара отворачивается и не отвечает. — Сколько бы ты заплатила мне, чтобы я держал рот на замке? — Ты и вправду дурак, если думаешь, что Руфус станет тебя слушать. — Согласен, поначалу он вряд ли меня послушает. Но после того, как он несколько раз перечитает письмо… интересно, не начнет ли картинка складываться у него в голове. Интересно, как Филос получил свой нынешний пост, не просила ли ты оставить его при тебе. Не говорила ли ты или не делала когда-нибудь что-нибудь, что выглядело бы подозрительно. Думаю, как минимум мы сойдемся на том, что пижон станет допрашивать Филоса. А рабов всегда допрашивают под пыткой. Твой гребаный любовник уже не будет выглядеть таким хорошеньким после этого, даже если сможет держать рот на замке. Амара чувствует, как ей жжет глаза. Руфина спит, свернувшись комочком у ее груди, словно для нее не было места безопаснее, чем проклятые объятия матери. — Сколько ты хочешь? — Думаю, ежемесячной выплаты в размере двадцати денариев будет достаточно. — Нам не на что будет жить! — Боюсь, так бывает, когда губишь свою жизнь ради раба. Может, с твоей стороны было бы разумнее принять предложение другого человека, а не трахаться с ничтожеством. Феликс лишь косвенно упоминает ее отказ, однако Амара видит, как все его тело напрягается от сдерживаемого гнева. Гнева из-за того, что она предпочла ему раба. — К тому же тебе следует подумать о твоей прелестной дочурке. — Он говорит тихо, словно воркует над ребенком. — Не прикасайся к ней. — Какая прелестная лунула у нее на шее. И какая жалость будет, если она ее лишится. — Ни у кого нет права сделать ее рабыней. Я вольноотпущенная. — Вряд ли это будет иметь значение, когда откроется, кто ее настоящий отец. — Ребенок всегда свободен, если мать была свободна в момент рождения, — огрызается Амара. — Не пытайся играть со мной в эти игры. Феликс ухмыляется, наслаждаясь ее смятением: — Ты правда не понимаешь, да? Мы не в Греции, Амара. Он еле сдерживает смех, и от его неприкрытого злорадства у Амары мурашки бегут по коже. — Я предоставлю ее отцу объяснять тебе положение дел. Феликс наклоняется ниже, вновь прижав нож к ее коже. — А когда он тебе все расскажет, думаю, назначенная мной цена покажется тебе низкой. Настолько низкой, что, может, когда-нибудь в будущем я ее и подниму. Феликс тянется к Руфине, и хоть Амара и пытается увернуться, но нож мешает ей, и она только смотрит, как он касается кончиками пальцев головы ее дочки. Страх и ненависть так тесно переплетаются в ее сердце, что Амара не может сдержать слез, которые жгут ей глаза. — Каждый день твоей жизни, Амара, ты будешь помнить, что в моей власти уничтожить все, что ты любишь. — Феликс убирает руку. — На следующей неделе в это же время приходи сюда, чтобы рассчитаться со мной. То же место, тот же день. И не приводи с собой британскую сучку. Он убирает руку, резко встает и скрывается в толпе, ни разу не оглянувшись. Амара не знает, как ноги несут ее обратно через рыночную площадь. Опустив голову, она проходит по саду Юлии, надеясь, что подруга не заметит ее, понимая, что не сможет скрыть своего состояния. Ей плохо не только от угроз, но и от внезапного ощущения беззащитности. Все те мгновения, когда они были близки с Филосом, вытащены на поверхность, под уничижительный взгляд Феликса. Она долго возится с щеколдой в своей комнате, а затем падает на табуретку у стола. От ее резких движений Руфина просыпается и начинает ныть. Амара пытается раскрыть тунику, чтобы покормить ребенка, но ее так трясет, что к тому времени, когда ей это удается, личико ребенка наливается кровью от злости. Как только Руфина прижимается к ее груди, Амара начинает всхлипывать, и все еще плачет, когда Британника возвращается с едой: — Что случилось? Боец болен? — Феликс, — выдыхает Амара. — Он знает. Знает про Филоса. Виктория ему сказала. — Виктория. — Британника скалит зубы, лютая свирепость написана на ее лице. — Я говорила тебе, что ей лучше умереть! Амара прячет лицо в ладони, все еще плача; она не в состоянии возражать Британнике. — Феликс сказал, что она молила меня о прощении. — Я прощу ее, — рычит Британника. — Когда вороны выклюют ей глаза. Она опускается на пол рядом с Амарой: — Позволь мне убить его. Они смотрят друг на друга. Обе прекрасно знают, как заманчиво это предложение. — Это слишком опасно. Виктория поймет, кто это сделал. Она захочет отомстить. — Я убью обоих. Амара качает головой: — Придется заплатить ему.